Папа сожрал меня, мать извела меня. Сказки на новый лад - Страница 21

— Так-с, посмотрим, — произнесла мисс Викс, озирая весь класс и делая вид, будто задумалась. Наманикюренный ноготь она поднесла к мягко вздетому кончику подбородка. Никто не удивился, когда взор ее упал на Эдди: все знали, что глаза ее неизбежно к нему обратятся, и вот потому-то никого особо не напугало ее описание яйца — слушал учительницу он один. Эдди и Мэри были парой; они так слепились, это все знали. — Эдвард, постой! — Мисс Викс залезла в ящик своего стола и вытащила изогнутый ножик с золотой рукояткой. — Вот что тебе понадобится. Скорлупа твердая, как камень.

Чтобы попасть в старое поместье Пула, нужно добраться до дальнего конца улочки, перевалить через три зеленых холма за школой и перейти железную дорогу по эстакаде. Старый мистер Пул бросил свое имение много лет назад, а почему, никто уже и не помнил, — только родители предупреждали своих чад, чтоб держались от этого места подальше. В особняке было опасно: полы и лестницы прогнили, окна выбиты, лишь блескучие острия стекол торчат. Весной в некогда чопорном саду еще можно было отыскать сирень и форзицию, но к концу лета все уже укутывали собой колючки и ползучки, оставались только общие очертания — тревожные, как мебель под чехлами в викторианских романах, и если ходить там неосторожно, можно провалиться в пожарный пруд и утонуть.

Разумеется, Эдди там бывал — туда ездили на великах все дети его района. Лучшее место для пряток и сардинок. И ему вовсе не нужно было рассказывать, что какое-то яйцо там якобы способно вылечить Мэри, если она вообще болеет. Судя по всему, немала вероятность, что от яйца этого она только заболеет сильнее, если вообще не умрет. Но все равно в тот же день он отправился на велосипеде в поместье Пула. И едва миновал столбы-близнецы, отмечавшие парадный въезд: на одном безрукая Афина, второй увенчан безносой Афродитой, — в воздухе вдруг повеяло ледяным холодом, будто упала занавесь притворства, иллюзию света и тепла отменили, а планеты поплыли все ближе друг к другу, затягивая в свои орбиты темное промозглое ничто открытого космоса. «Это потому, что осень наступает, — подумал Эдди, — или мир такой на самом деле? Или у меня это настроение просто из-за Мэри?»

Велик он прислонил к столбу и пустился исследовать — и в итоге обнаружил хитросплетенную клумбу, более-менее неузнаваемую под покровом лиан, как что угодно. Здесь, в самом сердце сада, на боку лежал труп большого серого зайца — такие зверьки появились у них в округе минувшей весной, отчего случилось множество мелких автомобильных аварий. Но никакого яйца типа того, что описывала мисс Викс, внутри у него не пряталось. В трупе зайца вообще ничего не было.

Пока Эдди там сидел, сгорбившись и уставившись на зайца, опустилась ночь, застав его врасплох. Фонарика он с собой не прихватил — совсем забыл, до чего быстро укорачиваются дни, как только пройдет осеннее равноденствие. Ровно столько, сколько Мэри не была сентиментальна, Эдди был внушаем. Труп зайца его напугал, остекленевшая поверхность глаза его, глядевшего вверх, напомнила о Мэри в классе в тот день, когда она никак не прекращала складывать лист бумаги. Эдди вернулся к велосипеду, прислоненному к столбу, и вытащил из багажной корзинки изогнутый нож. Потом вернулся к клумбе-лабиринту и разрезал труп зайца на куски.

Уже так стемнело, что почти ничего и не разглядишь; луна если и взошла, то почти вся наверняка провалилась в небесную щель. Снова нашел велосипед Эдди далеко не сразу. А когда отыскал, у переднего колеса сидел и дожидался его большой желтый кот.

— Пссст, — произнес он, слизывая с лап заячью кровь и помахивая длинным желтым хвостом из стороны в сторону, как тот, что был на часах в кухне у родителей Мэри. На голове Афины примостилась блохастая ворона — из клюва ее свисала гирлянда потрохов; а под сиреневым кустом растянулся изможденный пес — грыз кость из лапки.

— Спасибо, Эдди, — донесся до него тоненький голосок, а когда он попробовал вычислить, кто это с ним разговаривает, единственным источником голоса, казалось, мог быть лишь муравей, который как раз полз по его лодыжке. — Мы проголодались.

Только дома Эдди обнаружил, что за подарки оставили ему животные в корзинке велосипеда: кошачий коготь и собачий ус, воронье перо и муравьиную лапку. «Может пригодиться», — решил он и сложил все вместе с кривым ножиком в ту коробку от ботинок, где он хранил карточку Мэри.

Назавтра Мэри пришла в школу как ни в чем ни бывало, да и мисс Викс держалась так, словно Мэри никаких уроков не пропускала, — не оделяла ее милостями, какие обычно выпадают на долю учеников, вырванных из пасти смерти: не отправляла мочить тряпку или кормить рыбок. Немного погодя Мэри завела себе контактные линзы и перестала носить очки; в старших классах они с Эдди некоторое время были женихом-невестой, но даже когда начали заниматься сексом, так, как раньше, когда они были совсем детьми, ничего уже не было.

Но невзирая на все это, внешность Эдди, его явная увлеченность внутренней жизнью, которую он прятал от всех, Мэри возбуждали; она даже течь начинала так, что приходилось отпрашиваться из класса. В бойлерной стоял топчан, на который она ложилась ждать его, задрав на бедра юбку, а трусики спустив до лодыжек. Однажды Эдди спросил у нее, куда она девалась в тот летний вечер так много лет назад, а она посмотрела на него изумленно.

— Меня похитили, — сказала она. — Я думала, все знают.

Потом у Мэри завелись другие молодые люди — кое-кто даже из тех парней, кто некогда играл на улице в бейсбол с Эдди. Она заработала себе репутацию скорострелки. А потом обручилась с мужчиной гораздо старше себя, зато, как говорили, с кучей денег. Иногда Эдди видел, как она стоит у журнального стеллажа в аптечной лавке на углу, чуть покачивается на шпильках, мышино-бурые волосы обесцвечены и закручены французским пучком. Она листала журнал мод, но из-за темных очков Эдди не понимал, замечает ли и она его и просто предпочитает не обращать внимания или вообще его не видит.

После выпуска он отправился в большой город учиться живописи в Академии. Въехал в многоквартирный дом, где жил один, пока однажды у его двери не объявился большой желтый кот: обернулся всем телом вокруг его лодыжек, пока он пытался попасть ключом в замок, а когда дверь открылась, так быстро скользнул внутрь и так уютно устроился в единственном его хорошем кресле, словно всегда тут жил. Частенько Эдди разговаривал с котом о прошлом, и кот ему в ответ односложно мурлыкал; Эдди убеждал себя, что так все и должно было сложиться. Как бы ни относился он к Мэри — а он вообще-то и не понимал толком, как он к ней относился, знал только, что для него она была всем, — он списывал это на пыл юности, а она, убеждал себя Эдди, уже позади. Я думаю, к таким чувствам его подталкивали — принижай, мол, все, что было между вами с Мэри; время лечит любые раны, это же всем известно!

Но в расчет Эдди не принимал одного: хотя время и впрямь все раны лечит, оно и новые наносит, а об этом прекрасно помнил кудесник Плоть Бездуши. У него был честолюбивый замысел — вообще избавиться от времени, а по ходу пусть все на свете примет его собственные нелепые свойства. Ибо что наделяет тело отношением ко времени, как не душа — нестареющая бессмертная душа? Без души ком плоти — собственно тело — просто будет сидеть кулем, коим оно и является, неспособное ничего ни понимать, ни чувствовать.

Из Эдди получился художник-портретист необычайно даровитый: его способность запечатлевать самую суть изображаемого была до того сверхъестественной, что ему заказывали работу самые видные горожане. Он писал свеженазначенного епископа в золотой митре и с зубами что слоновая кость; рисовал худосочную жену градоначальника и ее пухлую дочку. В каждом случае он ухитрялся чуть ли не болезненно точно запечатлеть на холсте внешнее портретное сходство, однако в то же время обнажал то, что иначе осталось бы скрытым: безответную любовь епископа к собственному красивому лицу, восторг дочери от того, что мамаше за нее все время стыдно.