Памятник крестоносцу - Страница 53

— Завтра?

— А почему бы и нет?

— Мы же предполагали пробыть еще недели две в Мадриде.

— Ну на что нам Мадрид! Ведь у нас билеты до Гранады. И притом… — Пейра снова заговорил театральным, неестественно приподнятым тоном: — У меня родился замечательный план. В Гранаде мы купим ослика и маленькую тележку и пустимся в путь-дорогу до Севильи.

— То есть как это? — ошалело спросил Стефен.

— Да так… — Пейра сделал неуверенно широкий жест. — Это самый обычный вид передвижения в этой стране. Мы будем веселыми пилигримами, трубадурами, если тебе так больше нравится. Будем идти и петь, просить подаяние, если придется, и жить плодами земли, которых здесь такое изобилие в это время года — грозди винограда на лозах, спелые дыни в полях, сочные гранаты и фиги на деревьях!

— Вы что, совсем рехнулись? — резко спросил Стефен, уже не сомневаясь больше, что Пейра совершил какой-то чрезвычайно неблагоразумный поступок. — Я отказываюсь принимать участие в таком сумасшедшем предприятии.

Наступило молчание. Пейра опустил глаза. Смиренным и покаянным тоном он пробормотал:

— Друг мой, не гневайся на меня. То, что я предлагаю, вызвано настоятельной необходимостью. Тронутый их бедственным положением и нуждами, далеко превосходящими наши с тобой, я отдал все наши деньги — во славу святой Терезы — доброй матери Морелле, настоятельнице монастыря, а себе оставил двести песет.

Шел дождь. Сквозь мокрые стекла зала ожидания на Гранадском вокзале Стефен смотрел, как ветви эвкалипта роняют дождевые капли, колыхаясь на холодном резком ветру, дувшем с Сиерры-Невады. Мокрое железнодорожное полотно убегало куда-то в пустынную даль. Саквояж Пейра и чемодан Стефена стояли в углу.

После двух пересадок Стефен и Пейра прибыли сюда в отвратительно грязном, пропахшем мочой вагоне в четыре часа утра. Стояла кромешная тьма, лил дождь. Когда рассвело, они отправились в Альгамбру пешком, но это обернулось полнейшей бессмыслицей. Под проливным дождем мраморные колонны и мавританские арки казались неуместными, как свадебный пирог на похоронах. Львиный двор был затоплен водой, панораму города скрывал туман. В полном молчании Стефен и Пейра возвратились под гостеприимный кров вокзала. Тогда, все еще пылая справедливым негодованием, Стефен заявил, что снимает с себя всякую ответственность за дальнейшее, и, оставшись глух к мольбам своего приятеля, предоставил тому отправиться на рынок в одиночестве.

С тех пор прошло уже больше часа — это новое промедление едва ли могло улучшить настроение Стефена. Он никак не мог примириться с мыслью, что средства, с таким трудом собранные для этого долгожданного путешествия, были столь беззаботно, одним мановением руки брошены на ветер. Он снова поглядел на вокзальные часы, отметив про себя при этом, что дождь, который уже несколько минут назад начал утихать, прекратился вообще. И тут в окно он увидел легкую повозку, запряженную маленьким осликом, которая весело подкатила к главному входу вокзала и остановились. Стефен вышел на улицу. Экипаж выглядел значительно лучше, чем можно было ожидать, и Стефен, несмотря на всю свою досаду, был приятно удивлен.

— Где вы это раздобыли?

— На базаре у цыгана. Поверь мне, я совершил превосходную сделку. — Пейра был преисполнен гордости. — Как видишь, тележка легкая и еще совсем крепкая. Ослик хотя и не очень рослый, но весьма выносливый. Его хозяин плакал, расставаясь с ним.

В голосе Жерома так отчетливо звучала жажда примирения, что Стефен немного смягчился.

— Вы, конечно, могли бы купить что-нибудь и похуже.

— А погляди-ка сюда. — Пейра указал на гору свертков, наваленную на сиденье тележки. — Я купил все эти запасы на оставшиеся песеты. Хлеб, бананы, сыр, вино. Вместе с нашим окороком нам хватит на неделю, а то и больше.

На прояснившемся небе из-за края облака выглянуло солнце, мгновенно обогрев землю своим теплым сиянием, и все изменилось как по волшебству. Сразу стало светло и весело, на стрехах беленных известкой домов засверкали дождевые капли, в ветвях эвкалипта засвиристела какая-то пичужка. И когда Стефен подумал о том, как они с Пейра, свободные и независимые, зашагают по путям-дорогам в новые неведомые края, предстоящее путешествие стало казаться ему веселым, увлекательным приключением и настроение у него поднялось.

— Ну, поехали.

Они свалили свои пожитки в тележку и тронулись в путь. Ослик усердно, без понуканий тащил повозку. Скоро они выбрались из города и очутились на широкой дороге, затененной смоковницами с ободранными стволами. По сторонам потянулись поля, засеянные кукурузой, подсолнухами, табаком. И повсюду цвели мимозы, бугенвилеи и дикая герань. Потом стали попадаться апельсиновые рощицы. Ветви деревьев гнулись к земле, отягощенные плодами, еще зелеными, маленькими, похожими на восковые шарики. Стефен, сидя на узком облучке, с восторгом вдыхал напоенный ароматами воздух, любуясь пейзажем, игрой света и тени меж стволов деревьев, прозрачным блеском воды, журчавшей по оросительным каналам. Он украдкой поглядел на своего спутника.

— Хорошо, что мы избавились от этих душных вагонов. Наш путь лежит через Санта-Фе и Лоху, не так ли? А потом через перевал?

— Да, через Сиерра-Техеа. Я смотрел карту в мэрии.

День кончился, сгустились сумерки. Приятели свернули с большой дороги и, покинув очаровательную долину реки Хинель, начали подниматься к предгорьям Сиерры. Кругом не было ни малейших признаков человеческого жилья, но узкое ущелье, огражденное высокими соснами, обещало хороший привал. Они выпрягли ослика и, стреножив его, пустили на лужайку, поросшую жесткой травой, которую это изумительное животное тут же принялось мирно пощипывать. Сами же они, не давая себе труда разжечь костер, недурно поужинали вином и хлебом с сыром. Ночь была тихая, теплая, безлунная. Они прилегли на песке, сухом, нагретом за день солнцем, устланном сосновыми иглами, и Стефен почти мгновенно уснул.

Один за другим потянулись восхитительные дни, солнечные, но не слишком знойные. Вокруг были зеленые плодородные поля и сады, изредка попадались крошечные хутора, где на розовых черепичных кровлях домов сушились охристо-желтые початки кукурузы. На грядках спели дыни, золотистая солома летела из-под цепов молотильщиков. Стефен и Пейра ехали не спеша, то и дело останавливаясь, чтобы сделать зарисовки или, установив в тени жакаранды свои мольберты, написать пейзаж. Изменчивые очертания легких, прозрачных, как кружево, облаков, таявших в небе, были полны неизъяснимой прелести, в низкорослом кустарнике неумолчно гудели пчелы, черепичная крыша деревенской церквушки пламенела вдали на фоне ультрамаринового неба. Воздух пьянил, как вино, такой в нем стоял аромат жасмина. По вечерам они готовили ужин из своих запасов, потом Пейра доставал окарину и наигрывал на ней под аккомпанемент цикад или, глядя на молочно-белую россыпь Млечного пути в иссиня-черном, как в арабских сказках, небе, пускался в пространные, глубокомысленные монологи, к которым Стефен прислушивался лишь краем уха. То были ученые рассуждения на разнообразнейшие темы: от жития святого Яго Компостельского до выращивания пробковых деревьев, от Фердинанда и Изабеллы до любовной лирики пресвитера Иты — после чего Пейра ложился почивать, романтично возвышенным тоном декламируя строфы испанских стихов:

К концу третьей недели их путешествия вокруг произошла заметная перемена. Горы внезапно придвинулись ближе, зеленые холмы остались позади, дорога разветвилась — впереди была крутая тропа, змеившаяся среди диких и пустынных скал. Кругом ни единого деревца, ни малейшего укрытия от зноя — голая, растрескавшаяся, выжженная солнцем земля, ущелья и скалы, подобные крепостным стенам и башням самого причудливого вида. Солнце слепило глаза, порой тропа почти отвесно поднималась вверх. Чтобы облегчить труд своему маленькому усердному ослику, Стефен и Пейра вылезали из тележки и шли пешком.