Памятник крестоносцу - Страница 43

После кофе и пирожных, которых Ламберт съел пять штук, сославшись мимоходом на некоего стивенсоновского героя, обожавшего слойки с кремом, все вышли посидеть на балконе. Прочно завладев разговором, Ламберт описывал в иронических тонах физические и духовные недостатки пожилой дамы, над портретом которой он трудился.

— Словом, — заключил он небрежно, — чего же еще ждать от вдовы чикагского мясника.

— Надеюсь, ее чек не был фальшивым? — сухо заметил Стефен.

— Нет… разумеется, — отвечал Ламберт. Он был явно уязвлен.

Как ни старался Стефен побороть скуку, время тянулось невыносимо медленно. Наконец часов около трех, воспользовавшись паузой в разговоре, он поглядел на Эмми.

— Боюсь, что нам пора.

— Глупости, — запротестовал Честер. — У нас еще весь вечер впереди. Вы не можете так рано нас покинуть.

— Я опоздаю на работу.

— Ну, а тебе почему бы не остаться, Эмми? — пленительно улыбнулся Гарри. — Я тебя потом провожу.

Наступило короткое молчание. Стефен видел, что Эмми колеблется. Все же она решительно тряхнула головой.

— Нет. Я ухожу тоже.

Они распрощались. Швейцар нашел им фиакр. Когда они завернули за угол и гостиница скрылась из глаз, Стефен наклонился к Эмми.

— Это было очень мило с твоей стороны — уйти вместе со мной. Я очень тебе за это благодарен.

— Больно-то они мне нужны, я не продешевлю себя.

Не такого ответа он от нее ждал, и все же снисходительность, которую она проявляла к нему в последние дни, придала ему смелости. Он придвинулся к ней ближе, нашел под фартуком фиакра ее руку.

— Отвяжись, — сказала она капризно, отпихивая его. — Неужели ты не понимаешь, что со мной?

Он растерянно, с недоумением глядел на нее, и она откровенно и грубо объяснила ему физиологическую причину своего состояния, которая, должно быть, и побудила ее — если только это было правдой — поспешить с отъездом.

После сутолоки и волнений кочевой жизни большинство артистов цирка Пэроса были рады обосноваться в своих зимних квартирах на Лазурном берегу. Здесь они оседали надолго; у многих имелись родственники в Ницце, Тулузе или Марселе, которых можно было навестить, пользуясь тем, что досуга у всех стало больше Цирк хотя и продолжал работать, но программа сократилась до пяти выступлений в неделю, и после большого воскресного представления все артисты в понедельник и вторник были свободны.

Жизнь товарищей Стефена уже потекла по новому, но привычному для них руслу. Макс стал снова давать уроки игры на скрипке, и каждый вечер можно было наблюдать, как он с черным грушевидным футляром под мышкой проворно семенит куда-то на своих коротеньких ножках. Крокодил почти все время пропадал в Национальной библиотеке, склонившись над толстыми фолиантами, а по возвращении пытался растолковать Стефену и Джо-Джо какое-нибудь новое откровение, почерпнутое у Шопенгауэра. Фернан, похудевший и задумчивый, отправлялся каждое утро под руку с женой к гомеопату. Он страдал гастритом, и ему были прописаны ежедневные промывания желудка. Джо-Джо, наиболее практичный из всех, подыскал себе побочную работенку в конюшне «Негреско», где и проводил почти все вечера, делая вид, что моет экипажи, а заодно сплетничая с грумами и шоферами, собирая сведения о местных скаковых лошадях и с кривой усмешкой в углах большого, похожего на капкан рта отпуская саркастические замечания по адресу посетителей отеля.

А Стефен начал делать эскизы для большой картины, где он собирался использовать предварительные наброски, сделанные во время представлений. Картина должна была называться «Цирк». Задача была не из легких: Стефен задумал сложную композицию с множеством фигур и широкой гаммой гармоничных и контрастных тонов. У него не было ни мастерской, ни достаточно большого холста, и он решил последовать примеру старых мастеров и для качала сделать все в уменьшенном масштабе и без деталей. В процессе работы замысел захватил его целиком. Он уже чувствовал, что материал, собранный им в результате терпеливейших наблюдений и зарисовок на протяжении многих недель, должен принести хорошие плоды.

После завтрака в «Сиреневом отеле» стрелка барометра, указывавшая на перемены в настроениях Эмми, качала медленно, но неуклонно приближаться к «ясно». Ни Честер, ни Ламберты больше не появлялись — это знакомство, по-видимому, сошло на нет. У Стефена в душе давно гнездилось подозрение, что Честер и Эмми были когда-то увлечены друг другом. Быть может, оно возникло из какого-нибудь случайно оброненного Глином замечания, и теперь он испытывал радость, видя, как мало огорчена Эмми тем, что эти отношения оборвались. У Эмми, как и у других циркачей, нашлись свои дела в Ницце. Сестра мадам Арманд, проживавшая на окраине, сразу за предместьем Сен-Рош, держала небольшую шляпную мастерскую, изготовлявшую преимущественно соломенные карнавальные шляпки. Эмми, как большинство француженок, была чрезвычайно способна ко всякого рода рукоделию, и теперь она каждый вечер степенно садилась в трамвай и отправлялась «немножко подработать себе на булавки» в мастерскую «Соломенная шляпка». Поэтому Стефен виделся с ней еще реже, чем прежде. Однако он чувствовал себя спокойнее. Эти неожиданно обнаружившиеся новые стороны ее натуры — скромность и трудолюбие — пришлись ему очень по душе. Однако такая работа, вероятно, была однообразна и утомительна, и Стефен решил, что должен как-то скрасить ее монотонность. В «Кларьон-де-Нис» он прочел, что ангажированная на сезон оперная труппа дает в следующий понедельник в помещении юродского казино «Богему». Стефен решил, что это романтическое изображение жизни студента в Париже должно понравиться Эмми, и при следующей встрече предложил ей:

— Давай пойдем в понедельник в театр.

— В театр? — Она как будто слегка растерялась. — Разве ты не собираешься работать над своей картиной?

— Вечером, конечно, нет.

— Ну что ж… если тебе так хочется…

— Отлично. Я возьму сегодня билеты.

Он отправился пешком в казино и взял два билета в бельэтаж, затем, зная, как Эмми любит «кутнуть», заказал на вечер столик в ресторане. Готовясь к этому вечеру, он снова ощутил то мучительное волнение, которое всегда охватывало его при мысли о том, что он останется с Эмми наедине.

Настал понедельник. Изготовив очередную серию портретов, Стефен тщательно вымылся в жестяном тазу за фургоном, надел чистую рубашку, которую выстирал себе накануне, и костюм. Он был уже вполне готов, когда услышал за спиной шаги Эмми. Он обернулся и замер, увидя, что лицо ее выражает сожаление.

— Что случилось?

— Я не могу пойти с тобой сегодня.

— Не можешь?

— Нет. Сестра мадам Арманд заболела гриппом. Я должна побыть с ней.

— Мадам Арманд может сделать это сама.

— Нет, нет, там у них очень срочный заказ. Мадам с этим не справится.

— Но мне кажется…

— Нет, право же, я никак не могу.

Наступило довольно продолжительное молчание.

— Ну что ж… Нет, так нет. — Он был глубоко разочарован, но старался не подать виду.

— Ты пригласи кого-нибудь еще. Жалко, если пропадут билеты.

— Черт с ними! Какое это имеет значение?

— Мне, право, жаль. — Она сочувственно похлопала его по руке. — Может, как-нибудь в другой раз.

Ее озабоченный, огорченный вид смягчил боль разочарования. И все же, когда Стефен, поглядев ей вслед, медленно обернулся и выплеснул мыльную воду из таза, у него было такое расстроенное лицо, что Джо-Джо, наблюдавший всю эту сцену, полулежа на ступеньке и опираясь на локоть, поднялся и подошел к нему.

— Как дела? — спросил он, не переставая ковырять соломинкой в зубах.

— Все в порядке.

— Ты что-то разоделся.

— Да, я надел костюм, если ты это имеешь в виду.

— Куда же ты собрался?

— В театр. Пойдем со мной. Дают «Богему».

— Это что — водевиль?

— Нет, опера.

— Опера — это не для меня. Пойдем лучше в «Провансаль», выпьем.

Они пересекли площадь и направились к ближайшему кафе, находившемуся под особым покровительством труппы Пэроса. Это был славный, хоть и дешевенький ресторанчик с длинными столами и скамейками, стоявшими не только в помещении, но и прямо под открытым небом. Внутри было темновато, играла радиола, посетители сидели, скинув пиджаки. Джо-Джо кивнул каким-то рабочим, которые по пути домой зашли пропустить стаканчик.