Памятник крестоносцу - Страница 28

Неделю за неделей Стефен жил в состоянии апатии. Дни протекали как в тумане, и вот теперь он обнаружил вдруг, что снова может писать. Он опять возрождался к жизни и ощущал прилив новых, необычных сил и необычную остроту видения. Этот маленький городок с его бесцветными обитателями, казавшийся ему прежде бесплодной пустыней, преображался у него на глазах и становился живым источником вдохновения. Стефен написал ратушу, затем плац перед казармами, затем вид на город из окошка своей мансарды — живописное и странное нагромождение крыш, наконец, еще одну прелестную композицию в черно-серых тонах — процессию монахинь, бредущих с раскрытыми зонтиками под дождем после вечернего богослужения. Холсты, приобретенные у Наполеона Кампо, оживали один за другим, потом складывались в углу комнаты.

Стали приходить письма от Пейра и Глина, и это тоже приободрило Стефена. Жером предполагал остаться в Пюи-де-Дом на всю зиму, а Глин собирался приехать осенью на недельку-Другую в Лондон. Каждый настойчиво уговаривал Стефена присоединиться к нему, но он, конечно, не мог принять их предложение. Стефен начал писать и был счастлив. В этом состоянии возрождения души ежедневные занятия с девочками Крюшо, естественно, превратились в обременительную необходимость, и порой ему было нелегко, отложив в сторону кисти, мчаться в бакалейную лавку в ту самую минуту, когда освещение казалось особенно удачным. И, хотя, выражаясь языком его нанимателей, деньги ему платили не даром и уроки оправдывали себя, мысли Стефена витали далеко, и по окончании занятий он уже думал только о том, как бы поскорее добраться до дома.

Быть может, именно потому, что Стефен был слишком погружен в себя, он как-то не заметил перемены, которая произошла в обращении с ним мадам Крюшо, или если заметил, то не придал ей значения, хотя перемена эта все более и более бросалась в глаза. Как изменился к лучшему его стол, не заметить, конечно, было невозможно, но Стефен воспринял это, как выражение благодарности со стороны хозяйки за преподнесенный ей набросок. Да и другие знаки внимания, которыми она его одаряла, Стефен приписал тому же. У мадам Крюшо теперь уже вошло в обычай присутствовать при завтраке учителя и настойчиво его потчевать. Впрочем, ее забота о нем этим не ограничилась.

— Мсье Стефен, — задумчиво и участливо произнесла как-то мадам. — Меня беспокоит, хорошо ли вы устроены. Едва ли мадам Клуэ достаточно о вас заботится.

— Что вы, вполне достаточно, — отвечал он. — Она очень славная женщина.

— Однако она отвела вам такую убогую каморку.

— Вы разве видели мою комнату? — удивленно спросил он.

— Случайно… — Мадам покраснела. — Я часто прохожу мимо… Когда иду в церковь. Вашей хозяйке не мешало бы проявить вкус, кое-что там добавить… устроить поуютнее, чтобы вам было удобней и приятней.

— Да нет, что вы. — Стефен улыбнулся. — Мне нравится так, как есть… чтоб было пусто и побольше воздуха.

— Но это не годится, — настаивала она. — Я замечаю, что у вас не проходит кашель.

— Пустяки… Я кашляю только по утрам.

— Дорогой мой мсье Стефен, пожалуйста, не ставьте мне все время палки в колеса! — Она взглянула на него с нежным укором. — Если уж я не могу позаботиться о вашем жилище, так не мешайте мне по крайней мере заботиться о вашем здоровье.

И на следующий же день, к немалому смущению Стефена, он увидел на столе возле своего прибора пузырек с грудным эликсиром из аптеки мсье Уляра, и мадам, собственноручно отмерив полную столовую ложку этого снадобья, торжественно потребовала, чтобы он выпил лекарство. Викторина и Мария-Луиза пришли в неописуемый восторг от того, что учителя заставляют глотать микстуру. Кончилось тем, что и Стефен расхохотался.

Когда девочки убежали в сад играть, мадам Крюшо, бросив томный взгляд на учителя, испустила глубокий вздох.

— Ну конечно… Я понимаю… В нашем городе, верно, отыскалась какая-нибудь бесстыдница, которой удалось завладеть вашим сердцем.

— Что такое? — удивленно воскликнул Стефен. — Здесь, в Нетье?

— А почему бы и нет? Разве вы не бываете каждый день в кафе? А эта Жюли Гросетт… да и все они там особенной скромностью не отличаются. Мне ли этого не знать… — И в самом деле, мадам Крюшо была в курсе всех сплетен, всех грязных скандалов и интриг своего маленького городка. Однако у Стефена был такой изумленный вид, что она сразу прикусила язык и принужденно рассмеялась. — Не смотрите на меня так, друг мой! Я ведь только хочу вам добра. И в конце концов, хоть я и порядочная женщина, но это не мешает мне быть женщиной светской… Итак, значит у вас никого нет?

— Никого, — коротко отвечал Стефен.

Ревнивый блеск потух в ее глазах. Теперь они светились кокетством.

— Ну, а как вам нравится мое платье?

Став в позу, мадам Крюшо слегка изогнула стан, дабы эффектнее преподнести свое новое платье ядовито-зеленого цвета, обшитое по подолу желтой тесьмой, что, по мнению мадам, должно было ее молодить. Волосы, только что побывавшие в руках парикмахера и уложенные волнами, блестели, словно металлические. Мадам Крюшо обожала наряды, являлась постоянной покупательницей «Галери де Ренн» и последнее время неустанно демонстрировала Стефену наиболее изысканные свои туалеты, которых он, увы, попросту не замечал. Именно это его равнодушие и разжигало еще больше ее желание. Мадам видела, что она не существует для него как женщина, что, быть может, женщины вообще не существуют для него. Он, казалось, был так же невинен, как тот молодой кюре, который одно время служил у них в приходе. Она обожала молодого кюре издали и мечтала о нем по ночам, лежа в постели со своим бакалейщиком, который, утолив плотский голод и похлопав ее по неотзывчивым ягодицам, весьма немузыкально храпел рядом. Но то влечение было мимолетной мечтой, невесомой, как прикосновение крыла бабочки, по сравнению с этим неукротимым желанием, которое кипело у нее в крови, жгло ее так, что ей хотелось схватить Стефена в объятия и задушить поцелуями.

Она была слепа и не видела отчаянного комизма своего положения. Не странно ли, что она, именно она, душой и телом погрязшая в мелочных заботах своего коммерческого предприятия, крикливая, деспотичная искупая, привыкшая нагло обвешивать на сахаре, обмеривать на сидре и вымогать последнее су у прижимистых крестьян, — не странно ли, что именно она, стоя на пороге пятого десятка, влюбилась по уши в этого юнца, почти подростка, который годился ей в сыновья, и растаяла, размякла, словно девчонка! Дети, приятельницы, приумножение капитала — все потеряло для нее интерес. Муж стал ей невыразимо противен. Его ужимки, буржуазная манерность, его привычка чавкать и исподтишка выпускать газы после очередной кружки пива вызывали в ее душе бурю ненависти и отвращения.

— Je te defends de passer Ie gaz en bas![17] — вне себя от ярости кричала она ему. В то же время она стала тщательнее ухаживать за собой. Чаще принимала ванну, чаще меняла белье, начала употреблять более крепкие духи и сосать душистые лепешечки. Ей казалось, что жизнь потеряет для нее всякий смысл, если она не заполучит Стефена.

И вот неожиданно — словно бог внял ее мольбам — мадам осенила блестящая мысль. Как она не подумала об этом раньше! В то же утро она перехватила Стефена в коридоре.

— Друг мой, у меня отличная новость для вас! — радостно воскликнула она. — Вернее сказать, поручение. Мсье Крюшо непременно хочет, чтобы вы написали мой портрет.

От неожиданности Стефен не сразу нашелся, что сказать.

— Да-да, — закивала она. — Крюшо просто загорелся этой идеей. Вчера вечером он ни о чем другом говорить не мог. Портрет во весь рост… маслом.

— Но, мадам… — Стефен нахмурился, стараясь подыскать благовидный предлог для отказа. — Я… я не пишу портретов… я работаю в другом жанре…

Она ободряюще улыбнулась ему.

— Не тревожьтесь, mon petit. Я позабочусь, чтоб ваш труд был оплачен. Значит, договорились. В четверг начнем.