Память сердца - Страница 8

Из другой комнаты, расположенной ближе к выходным дверям, доносился стрекот швейной машины. Там жила белошвейка Марья Федоровна, которая до войны шила ему и Михаилу рубашки.

Все в этом коридоре знакомо. Вот деревянный сундук — не раз, сидя на нем, они с Михаилом шепотом обсуждали свои сердечные дела. И вот здесь, у дверей, на гвоздях, висит обернутый в газету велосипед Михаила. Накануне мобилизации Андрей помогал Михаилу смазывать втулку заднего колеса.

На пороге он в последний раз оглянулся. Дверь комнаты Елизаветы Никитичны была чуть приоткрыта… Вот если бы вернуться назад!…

Андрей вышел на площадку лестницы. Замолкли звуки музыки, притих стрекот швейной машины. И вдруг, когда он уже спустился на нижнюю площадку, наверху хлопнула дверь, и он скорее угадал, чем услышал, слабый оклик:

— Андрей!..

Перепрыгивая через две, через три ступеньки, он взбежал наверх и, спустя несколько мгновений, держал в объятьях ее, маленькую, легкую, как перышко. Положив голову ему на грудь, Елизавета Никитична плакала, содрогаясь от глухих рыданий.

— Успокойтесь!.. Успокойтесь!.. — говорил Андрей, чувствуя, что его руки, которыми он обнимал ее, мокры от слез.

— Андрюшенька… Андрюшенька, — повторяла она.

Немного успокоившись, она повела его обратно в комнату и здесь, усадив рядом с собой на диван, смотрела на него и плакала.

— Сколько я пережила за это время, — сказала она, беря его за руку, — сколько бессонных ночей провела, думая о нем, о вас обоих…

Андрей целовал ее мокрую от слез щеку.

— Как я вам благодарен… Как я вам благодарен, что вы поняли…

— Ну, расскажи мне, расскажи все сначала, — потребовала она.

И Андрей рассказывал о первых боях, о том, как их батальон сутками лежал в болотах, как выли над ними мины и как отважно вел себя Михаил в минуту опасности. Она слушала не перебивая, и лишь все сильней и сильней сжимала его руку.

Они долго сидели так рядом. Потом Елизавета Никитична встала.

— Ну, Андрей, проводи меня. Мне надо в больницу.

Он помог ей надеть шинель и, осторожно ведя ее под локоть, спустился по лестнице. На улице в большой меховой шапке и в шинели она выглядела подтянутой, энергичной — майор медицинской службы!..

— Ты приходи ко мне чаще, — говорила она, — ведь у меня ближе тебя никого нет.

— Обязательно, обязательно, — горячо ответил он. — Теперь я часто буду приходить к вам.

Трамвай был почти пуст. Елизавета Никитична вошла на заднюю площадку последнего вагона и махнула Андрею рукой.

Вагон, звякнув, тронулся и, быстро набирая скорость, помчался к Пушкинской площади.

Андрей стоял и смотрел ему вслед.

1958 г.

Директор завода Иван Иванович Мотылев смотрел на заводской двор из окна своего кабинета, если только можно было назвать кабинетом небольшую каморку в одноэтажном деревянном доме, построенном между развалинами литейного цеха и железнодорожной веткой, по которой сейчас медленно катились платформы, груженные кирпичом, мешками с цементом и железными конструкциями.

Круглое, обрюзгшее от бессонных ночей и постоянных забот лицо Мотылев а казалось мрачным, замкнутым. Он напряженно думал, пристально вглядываясь в глубину заводского двора.

Завод еще лежал в развалинах. Повсюду громоздились разбитые снарядами стены и рухнувшие перекрытия. В талом весеннем снегу чернели остовы станков — это напоминало те напряженные ночи, когда все здесь содрогалось от взрывов, но полк Мотылева держался и не отступал.

Директор глядел на пепелище, прикидывая, как лучше проложить новые дороги к площадкам, на которых будут возведены новые цехи. Но как он ни прикидывал, как ни проводил мысленно дороги в разных направлениях, все выходило так, что невозможно обойти низкую башню, напоминающую неправильный шестигранник с узкими щелями, расположенными почти над самой землей. Это был дот, который в одну ночь построил его друг Приходько, командир саперной роты. Дот отбил все атаки немцев и отстоял завод. А Приходько погиб при обвале здания, и тело его не было найдено.

Мотылеву очень хотелось проложить дорогу таким образом, чтобы дот остался нетронутым, как памятник саперу Приходько. Но дот стоял в центре заводского двора, на перекрестке путей — правильное место выбрал ему Приходько, и Мотылеву никак не удавалось найти нужное решение.

В кабинет вошли вызванные на совещание начальники строительных участков в перепачканных глиной и известью ватниках. Они окружили директорский стол, на котором не было ничего, кроме одинокой чернильницы, и ждали, что скажет им Мотылев.

— Садитесь, товарищи, — сказал директор и, раскрыв коробку папирос, предложил всем закурить.

Директор начал говорить так, как должен говорить всякий директор, когда дело двигается медленно и необходимо принимать серьезные меры. Выходило, что главным виновником срыва работ является инженер Кузнецов, у которого дела шли совсем плохо. Инженер Кузнецов, высокий, узкоплечий человек, встал и срывающимся голосом начал оправдываться:

— Я, Иван Иванович, не виноват. Снег, сами видите, растаял, теперь к моей площадке дороги нет. Кирпич на руках за двести метров носим…

— Дорогу нужно расчистить, — строго сказал директор.

— Да ведь дот на дороге, — крикнул Кузнецов и со злостью ткнул пальцем в стекло. — Его не обойти, на самом пути торчит…

Директор помолчал.

— Конечно, дот мешает, — поддержали Кузнецова строители цехов, — на самой дороге построен. Его надо сломать.

— Дот этот хорошо построен, — резко сказал Мотылев, — умело, Приходько строил. Вы его не знали, Приходько, а я знал. Это был хороший сапер. Он строил быстро и крепко. Много труда нужно, чтобы этот дот сломать.

— А мы его взорвем, — перебил его Кузнецов и оглядел присутствующих. — Взорвем — и все! Теперь обороняться нам не от кого!.. А что касается Приходько, может он и хороший сапер был, но кто же строит дот в таком месте…

Мотылеву хотелось оборвать Кузнецова и вступиться за Приходько, но он промолчал. Перед его глазами внезапно возник темный свод землянки и командиры, сидящие вплотную к Мотылеву, и Приходько между ними, ждущий приказа о том, чтобы на рубеже обороны построить дот.

И Мотылев вдруг необычайно остро ощутил ход времени — вот, война кончилась и в действие вступили новые законы, которые так же неумолимы, как неумолимы были законы войны. Как ни дорого отошедшее, как ни славна память об убитых друзьях, но прошлое не должно стоять на пути будущего…

Среди сидевших вокруг директорского стола не было ни одного из тех, кто воевал вместе с Мотылевым, но почти у каждого, как и у него, на пруди были орденские ленточки, и чутьем фронтовиков они почувствовали, что директор колеблется в своем решении, потому что этот дот ему очень дорог и он хочет сохранить его нетронутым.

— А, может быть, товарищи, мы дорогу повернем с севера в обход, — предложил старый мастер Гришин, худощавый, стареющий человек, многозначительно кивнув Кузнецову и тем самым дав ему понять, чтобы он не настаивал на своем предложении.

— Да, пожалуй, можно, — согласился с ним инженер Ермолаев, самый молодой из всех.

— Нет, — вдруг твердо произнес Мотылев. — Мы взорвем дот сегодня же… Нельзя терять время на строительство обходных дорог, когда есть прямые… Товарищ Кузнецов, готовьтесь взрывать… Вопрос решен, — добавил он, оглядев присутствующих, никто из которых не двинулся с места. — Можете быть свободны, товарищи командиры… — он тут же понял, что оговорился, улыбнулся, но ошибку не исправил…

Через час в кабинет Мотылева вошел Кузнецов и доложил, что все подготовлено к взрыву.

Мотылев осведомился, выставлено ли вокруг оцепление, все ли меры безопасности приняты, и дал распоряжение взорвать дот.