Память крови - Страница 11

В самый день рождества дружина Евпатия Коловрата и триста черниговских воинов, коих вел в Рязань воевода Климук, в сопровождении обоза, везущего ратное снаряжение, вступили в пределы Рязанского княжества.

Уже первые деревни, встреченные ратниками на пути, оказались взбудораженными слухами. Дружинники видели, как поселяне прячут скот по лесным чащобам, убирают добро, мечутся, не зная, что делать: то ли в города подаваться, под защиту их стен и княжьего войска, то ли положиться на себя.

Все просили совета у Коловрата, а он мучился, глядючи на людское смятенье. Не знал он, что там, впереди, куда он сам стремился… Хотел было бросить обоз, потом рассудил, что князь Юрий ждет не только людей, в бранном деле и припасы крайне надобны. И Евпатий торопил своих воинов и черниговцев, все меньше и меньше оставляя времени на отдых.

Они были уже в четырех днях пути от Рязани, когда в одной из деревень узнали, что была великая битва на Рясском поле, рязанское войско разбито, а орда двинулась к Пронску. Сказывали поселяне, что весть сию доставил израненный ратник.

Здесь, в этой деревне, Коловрат решил дать людям ночлег, всё не под открытым небом, а рано поутру держать путь на Рязань.

В одной с ним избе ночевал Федот Малой, доделистый[14] отрок, коего Евпатий брал в Чернигов и, полюбив за светлый ум и пытливость, приблизил к себе, взял к своему столу. Дорог стал ему отрок. Коловрату было уже сорок годов, десять лет женат он был на Чернаве, а деток бог не дал, одно только это и омрачало Евпатьеву жизнь с Чернавой, вот и лепился он сердцем к Федоту, приняв Малого под старшую руку.

Хоть и тяжел был дневной переход, а когда легли, не спалось Евпатию Коловрату. Ворочался с боку на бок.

— Не спишь, отец-воевода? — осторожно спросил Федот.

— Да вот засыпаю, а ты-то чего не угомонишься. По твоим летам тебе пора во втором али в третьем спене пребывать.

— Про матушку вспомнил, про Рязань нашу, про девнину свою…

— Ого! — удивился Коловрат. — У тебя и девнина есть. А ты не говорил мне.

— Невеста… Должен был играть свадьбу с Параскевой, да вот в Чернигов ушли.

— Ну и скрытен ты, Федот. Сколько времени вместе, а про такое не обмолвился словом.

— Случая такого не было, а то бы рассказал.

— Будь бы другое время, побеседовали подольше. В таком деле слово, совет старшего всегда надобны. Да не о том сейчас думы.

Коловрат замолчал. Мысли его были о Рязани. Но, вспомнив о Федоте, спросил:

— Так и не спишь?

— Нет, думаю все: что там впереди?

— Засыпай, завтра подниму рано.

Долго еще лежал Евпатий Коловрат с открытыми в темноте глазами. Потом показалось воеводе, что захрапели кони. Он прислушался. Ровно дышал во сне Федот Малой… Коловрат, не вздувая света, оделся и вышел во двор.

Тихая звездная ночь опустилась на стылую землю. Кони не беспокоились боле. Рядом темнел лес. Он неудержимо тянул воеводу. Вдруг захотелось ощутить под рукой шершавый ствол сосны. Сосна-то уже была рязанская, выросла на родной, земле.

Едва ступил на опушку: будто видит в глубине леса светлое пятно. Оно все приближалось и приближалось. Темнота словно сама собою отступала. И вдруг перед воеводой предстала женщина.

— Здравствуй, Евпатий, — сказала она. — Это я звала тебя, чтоб никто не помешал разговору.

Как русский воин, одета была незнакомка. Округлый шлем на голове, с шишаком на верхушке. Легкая кольчуга, на груди — панцирь, сбоку подвешен меч.

— Ты не узнал меня, Евпатий Коловрат. Я ведь всегда живу по соседству с тобой, в мещерских мшарах. Блазница я, внучка Деда Болотника… Слыхал про такую?

— Блазница, — прошептал Коловрат. — Твой ратный наряд смутил меня. Вот сразу и не признал. Сказать что-то хочешь? Про Рязань, может?

Блазницу качнуло как дуновение.

— Нет больше Рязани и твоей Чернавы тоже. С тем и спешила к тебе. Иди к воинам, поднимай их на святую месть.

Перекрестила мечом Коловрата Блазница и стала медленно удаляться в лес.

— Коловрат, а Коловрат! — услыхал воевода голос. — Беда, Коловрат!

Евпатий открыл глаза и увидел склонившееся над ним лицо черниговского воеводы Климука.

— Стража приняла ратника из Рязани, — сказал Климук. — Изранен весь. Сказывает, нет больше города, Коловрат. Куда теперь поворачивать?

— Что говоришь? — Евпатий и про сон забыл и про Блазницу, ухватил Климука за плечо.

— Иди сам все узнай, Коловрат, — сказал Климук. — Ратник рязанский в соседней избе.

Завыли трубы.

В горячке боя их заунывные голоса не сразу были расслышаны, и татары с пронзительными криками продолжали идти на штурм рязанских твердынь. Но трубы выли и выли. Это был сигнал отходить. И воины откатывались назад, переводили дух. Собирались в поредевшие десятки и сотни. И отходили к становищу, где уже готовилась идти на приступ новая орда, освеженная сном и едой.

А рязанцы не успевали отдышаться, перевязать как следует раны. Разве что испить воды хватало у них времени, как снова наваливалась орда на крепостные стены. Летели стрелы, все вокруг заполняли крики, предсмертные стоны.

С двух сторон, полуденной и восходной, наступала орда на Рязань. За спинами защитников города был высокий, обрывистый берег Оки. Здесь было покойно, воевода Клыч держал там лишь малую стражу на случай.

Когда под стенами Рязани появились первые конные разъезды врага, а до того пришли вести о сражении на Рясском поле и о гибели Пронска, великая княгиня Агриппина собрала Большой совет:

— Наш сын, — сказала она, — великий князь Юрий Ингваревич сложил свою голову в бою со злыми врагами земли русской. Не стало и братьев его, осиротела Рязань… Князь Юрий наказывал передать заботу о защите города воеводе Клычу. Пусть будет по сему. Веди совет, воевода, мне о другом заботу принять надо.

На совете голоса разделились. Кто предлагал оставить город и всем бежать в мещерский лес. Лед на Оке, пожалуй, окреп, выдержит пеших. Другие осторожно говорили о возможности почетной сдачи города на милость победителя. Войска больше нет, на соседей рассчитывать не приходится.

Старый Клыч молчал. Он хорошо понимал: Рязань обречена. Воевода мучительно пытался придумать стоящий выход, чтоб и людей спасти, и сохранить честь Рязани.

— Дозволь мне слово сказать, — попросил сотник Иван, ставший в последние дни незаменимым помощником Клыча. Воевода согласно кивнул.

— Много было разных речей, — начал Иван. — Мне думается, что и те, кто говорил о сдаче врагу, не трусили. Они пеклись о судьбе города и жителей его, рязанцев. Так я их понимаю… Но вот хочу сказать Большому совету. Верно, подмоги ждать неоткуда. Но подумайте: сдать город без боя — что может быть позорнее для русского человека? Если мы сдадимся на милость Бату-хана, в живых останется больше. Но разве то будут прежние рязанцы? Это будут уже рабы. И весь народ наш ослабнет духом, если Совет примет такое решение. Не только нынешние люди, но и в будущих поколениях скажется слабость духа, которую проявим сейчас мы, их предки. Надо биться с врагом, не жалея ни сил, ни самой жизни!