Память (Книга первая) - Страница 36

– Селигером, – говорит Иван, не глядя на карту, – Мимо Столбенского острова. Перед большим островом Хачиным налево, пока не упрешься в берег, а там мимо Березовского городища немного лесом и небольшим озерцом на Щебериху. По ней на Полу, к Ильменю, тут тебе и Новгород… Все эти дороги я знал как свои пять пальцев. И бездорожья тоже… Осташков, Валдай, Старая Русса… Новгород, помню, взяли в январе сорок четвертого. Севернее Волховский фронт здорово жиманул…

– Удивительное совпадение! – вдруг вырвалось у меня.

– А что?

– Ты тут воевал, Сергей Морозов тоже, а на Волховском, рядом с вами, Анатолий Чивилихин.

– Да ну! Не знал. Я с ним перед финской в Ленинграде встречался, он мне первую книжку свою подарил. После не привелось… Не дожил Толя, а зря…

У нас с поэтом Анатолием Чивилихиным общий предок. Рязанский мужик из-под Пронска Егор Кирилыч Чивилихин был его дед, наш с Иваном прадед. Деревня та исчезла с рязанской земля, но память о ней пока живет среди нашей московской родни, и всех нас называют по-уличному, по имени моего прапрадеда, имя которого запомнилось, – Кирилиными.

А Толя двадцатидвухлетним студентом химического института выпустил перед войной первый сборник стихов, который я до сих пор храню; его в Тайге оставил Иван, уходя на фронт. Книжки выходили и после войны, и после его трагической смерти в 1957 году – он, человек ясной, доверчивой и правдивой души, не захотел больше жить, и я не берусь его судить… Помню, весной того года я успел подарить ему свою первую книжку с шутливой и задиристой стихотворной надписью:

Анатолий Чивилихин писал негромкие, но удивительно чистые стихи, иногда обращаясь к словам забытым, старорусским. Во время последней встречи он, помнится, сказал мне, что в нашем языке лежат под спудом нетронутые клады, а когда я по молодости, по глупости спросил его, не будут ли нас путать из-за нашей довольно редкой, но все же одинаковой фамилии и не следует ли мне взять какой-нибудь псевдоним, он засмеялся и ответил, что в русской литературе всем и всегда хватит дорог, а насчет путаницы – это зависит не только от нас. Смешно и грустно, однако после его смерти нет-нет да и приходили в мой адрес письма читателей и редакторов издательств, адресованные ему, а в предпоследнем томе последней БСЭ в краткой моей персоналии приписаны мне его стихотворения 1974 года издания…

– Иван, – говорю, – я помню много стихов Анатолия, но тебе хочу прочитать одно, фронтовое. Он ведь на Волхове и отступал и наступал… Эти стихи Михаил Дудин читал над его гробом. Слушай…

– Хорошие стихи. Солдатские, – сказал Иван. Лицо его вдруг закаменело, и он медленно, вспоминательно произнес: – А от Новгорода Великого сорок домов осталось…

Мы помолчали, и я вернул его к прежнему разговору, к Селигеру.

– А был ты вот тут, на Березовском городище?

– Да везде я тут был! И не раз.

– А в Крестцах?

– Как же… – Он подвигается к столу. – Здесь проходили, вот тут насквозь. Где на моторах, где на руках… Потом образовали нашу двадцать первую автомобильную бригаду – и на Кенигсберг!

Он замолк… Люблю слушать старых солдат! Только вот с братом Иваном поздновато разговорились. Ему уже под семьдесят, однако седины у него меньше, чем у меня, с самых послевоенных лет продолжает трудиться на Крайнем Севере по нефти-газу, работенка снова, можно сказать, не пыльная. Одно его только заботит – фронтовая награда.

– Разминулись мы с ним, понимаешь, ни он меня разыскать не может, ни я его, хотя все документы, указ – налицо. Гляди!

Рассматриваю старенький военный билет капитана запаса и цифры, означающие один-единственный, ему принадлежащий орден Красной Звезды. Надо найти, был бы совсем полный порядок… Весной 1981 года, возвращаясь из Чернигова, с похорон трагически погибшего нашего младшего брата Бориса, Иван умер в московском такси – трансмуральный инфаркт. Было два брата, а сердце одно, и место их в нем никем и ничем не заполнимо, пустота.

Вскоре не стало и Сергея Морозова.

Не было человека, выдерживавшего сверлящий взгляд Субудая, а этот бородатый урусский певец со спокойными и глубокими, как стоячая вода великого внутреннего моря, очами почему-то не трепетал перед старым воителем, смотрел не в сторону, не вниз и не на его красное веко, а прямо в правый глаз, который старался не замечать даже внук Темучина, сын Джучи.

Белые руки раба не были испорчены черной работой и как будто никогда не держали тяжелого урусского топора или меча.

Раб, однако, хорошо рассказал про великий город урусов, где большие богатства и сильная крепость, а княжит в нем молодой ясный сокол, сын великого князя Ярослава, что недавно владел главным южным городом урусов Киевом.

– Мой дед бывал в Кивамане, – робким полушепотом добавил кипчак-переводчик и закатил глаза.

Субудай подумал, что ему, наверное, не доведется уже увидеть этого города – Субудая возьмет небо, а Кивамань возьмет Бурундай, если сумеет уйти отсюда в степь. Только Бурундай – это волк среди овец, но волк с головой барана: зачем он убил, как донесли Субудаю, последнего князя восточного улуса – кто там будет собирать дань?

– Спроси, – приказал Субудай толмачу. – Сколько у великого князя сыновей?

– Александр Ярославич, что княжит в Новгороде Великом, – начал певец, и Субудай в широком рукаве теплого халата из страны джурдже тайком загнул мизинец правой руки. – Андрей Ярославич, Константин Ярославич, Михаил Ярославич, Василий Ярославич…

Пальцы левой руки не гнулись, и Субудай, прислушиваясь к трудным именам, снова начал с того же мизинца.

– Ярослав Ярославич и Даниил Ярославич.

– Пять и еще два, – пробормотал Субудай. – Семь…

Любознательный Читатель. В Новгороде, выходит, сидел в это время будущий Александр Невский? Почему же он не помог хотя бы Торжку?

– Возможно, он и успел помочь, усилив перед приходом орды гарнизон рубежной крепости княжества, отчего, в частности, она и продержалась две недели. И очень может быть, что, выйди он вовремя с новгородской ратью навстречу орде, ему удалось бы уничтожить уже сильно ослабленные отряды Субудая и Бурундая. Но чтоб на это решиться семнадцатилетнему князю, надо было более или менее достоверно знать численность их сил. Ведь беженцы, видевшие, как конная орда заполоняла их маленькие города и села, в один голос уверяли, что безбожные агаряне всюду и несть им числа. И Александр, человек, несомненно, наделенный недюжинным военным талантом, принял правильное решение обороняться с забрал. Академик М. Н. Тихомиров писал: «Новгород был спасен от разорения не благодаря стихиям природы, а мужеством его защитников. У нас, правда, нет данных, позволяющих судить, в чем конкретно проявилось мужество защитников города, но не исключено, что новгородцы на водораздельных местах и в речных долинах преградили лесными завалами и прорубями южные подступы к Ильменю, посылали навстречу орде отряды храбрецов-«сторожей», вступавшие в яростные стычки с авангардом и разведкой Субудая.