Память, говори (пер. С. Ильин) - Страница 1

Эта книга представляет собой собрание систематически связанных личных воспоминаний, простирающихся, географически, от Санкт-Петербурга до Сен-Назера и охватывающих тридцать семь лет, с августа 1903-го по май 1940-го, с лишь немногими вылазками в более позднее пространство-время. Очерк, с которого началась вся серия, соответствует тому, что стало теперь пятой главой. Я написал его по-французски, озаглавив “Mademoiselle O”, тридцать лет назад, в Париже, где Жан Полан опубликовал его во втором номере журнала “Мезюр”, 1936 год. Фотография (напечатанная недавно в книге Гизель Френд “Джеймс Джойс в Париже”) напоминает об этом событии, впрочем, я (один из членов группы “Мезюр”, расположившихся вокруг каменного садового столика) ошибочно обозначен в этой книге как Одиберти.

В Америке, куда я перебрался 28 мая 1940-го года, “Mademoiselle O” была переведена покойной Хильдой Уорд на английский, пересмотрена мною и опубликована Эдвардом Уиксом в январском, 1943-го года, номере журнала “Атлантик Мансли” (ставшего также первым журналом, печатавшим мои, написанные в Америке, рассказы). Моя связь с “Нью-Йоркер” началась (при посредстве Эдмунда Уилсона) с напечатанного в апреле 1942-го года стихотворения, за которым последовали другие перемещенные стихи; однако первое прозаическое сочинение появилось здесь только 3 января 1948-го года, им был “Портрет Моего Дяди” (глава третья в окончательной редакции книги), написанный в июне 1947-го года в Коламбайн Лодж, Эстес-Парк, Колорадо, где мы с женой и сыном вряд ли смогли бы задержаться надолго, если бы призрак моего прошлого не произвел на Гарольда Росса столь сильного впечатления. Тот же самый журнал напечатал главу четвертую (“Мое Английское Образование”, 27 марта 1948), главу шестую (“Бабочки”, 12 июня 1948), главу седьмую (“Колетт”, 31 июля 1948) и главу девятую (“Мое Русское Образование”, 18 сентября 1948), – все они были написаны в Кембридже, Массачусетс, в пору огромного душевного и физического напряжения, в то время как главы десятая (“Прелюдия”, 1 января 1949), вторая (“Портрет Моей Матери”, 9 апреля 1949), двенадцатая (“Тамара”, 10 декабря 1949), восьмая (“Картинки из Волшебного Фонаря”, 11 февраля 1950; вопрос Г.Р.: “А что, в семье Набоковых были только одни щипцы для орехов?”), первая (“Совершенное Прошлое”, 15 апреля 1950) и пятнадцатая (“Сады и Парки”, 17 июня 1950) – все были написаны в Итаке, Нью-Йорк.

Из трех остальных глав, одиннадцатая и четырнадцатая появились в “Патизэн Ревю” (“Первое стихотворение”, сентябрь 1949, и “Изгнание”, январь-февраль, 1951), между тем как тринадцатая отправилась в “Харперс Мэгэзин” (“Квартирка в Тринити Лэйн”, январь 1951).

Английская версия “Mademoiselle O” была перепечатана в сборниках “Девять рассказов” (издательство “Нью Дирекшнс”, 1947) и “Дюжина Набокова” (издательства “Даблдей”, 1958; “Хайнман”, 1959; “Попьюлар Лайбрэри”, 1959; и “Пенгвин Букс”, 1960); в последний сборник я также включил рассказ “Первая Любовь”, ставший любимцем антологистов.

Хотя я сочинял эти главы в случайной последовательности, отражаемой приведенными выше датами их публикации, они аккуратно заполняли пронумерованные пустоты в моем сознании, соответствующие нынешнему порядку глав. Этот порядок установился у меня в 1936-ом году, когда я заложил краеугольный камень, в тайной впадинке которого уже были спрятаны разнообразные карты, расписания, коллекция спичечных коробков, осколок рубинового стекла и даже, – как я теперь понимаю, – вид с моего балкона на Женевское озеро, на эти зыби и прогалины света, сегодня, в час чаепития, испещренные черными точками лысух и хохлатых чернетей. Поэтому мне не трудно было собрать том, который нью-йоркское издательство “Харпер и Братья” выпустило в 1951-ом году под названием “Убедительное Доказательство” – убедительное доказательство моего существования. К сожалению, эта фраза наводила на мысль о детективе, так что я задумал назвать английское издание “Мнемозина, говори”, однако мне сказали, что “старушки не станут спрашивать книгу, названия которой они не смогут выговорить”. Я подумывал также о другом названии – “Антемион”, так называется орнамент, состоящий из затейливо переплетенных распускающихся соцветий жимолости, но и это никому не понравилось, так что мы в конце концов остановились на “Память, Говори” (издательства “Голланц”, 1951, и “Юниверсал Лайбрэри”, Нью-Йорк, 1954). Эта книга была переведена: на русский, автором (“Другие Берега”, Издательство имени Чехова, Нью-Йорк, 1954); на французский, Ивонн Даве (“Autres Rivages”, издательство “Галлимар”, 1961); на итальянский, Бруно Оддера (“Parla, Ricordo”, издательство “Мондадори”, 1962); на испанский, Жаме Пиньера Гонзалесом (ЎHabla, Memoria!, 1963); и на немецкий Дитером Е. Циммером (издательство “Ровольт”, 1964). Чем и исчерпывается необходимая библиографическая информация, способная, надеюсь, загипнотизировать пугливых критиков, рассердившихся на помещенные в конце “Дюжины Набокова” примечания, – загипнотизировать настолько, что они согласятся принять ее в начале этой книги.

При написании в Америке первого ее варианта, мне очень мешало почти полное отсутствие сведений об истории семьи и, как следствие, невозможность проверить мою память, когда я чувствовал, что, может быть, ошибаюсь. В этом издании расширена и переработана биография моего отца. Появилось и множество иных исправлений и добавлений, особенно в начальных главах. Я открыл кое-какие тесные скобки, позволив им выплеснуть наружу их еще живое содержимое. Или вот еще: предмет, бывший просто подменой, выбранной наугад и не имевшей фактического значения в рассказе о важном событии, досаждал мне всякий раз что я перечитывал это место, правя гранки различных изданий, пока я в конце концов не поднатужился и пока наугад подобранные очки (в которых Мнемозина нуждается больше кого бы то ни было) не преобразовались в отчетливо вспомнившийся, устричной формы портсигар, мерцающий в мокрой траве у подножья осины на Chemin du Pendu, где я в тот июньский день 1907-го года нашел бражника, редко встречаемого на столь далеком западе, и где четвертью века раньше мой отец поймал дневную павлиноглазку, чрезвычайно редкую в нашем северном краю.

Летом 1953-го года на ранче близ Портала, Аризона, в доме, нанятом нами в Ашленде, Орегон, и в различных мотелях Запада и Среднего Запада, я ухитрился, отрываясь от ловли бабочек и писания “Лолиты” и “Пнина”, перевести “Память, Говори” – с помощью моей жены – на русский язык. Из-за психологической трудности переигрывания темы, уже разработанной мною в “Даре”, я опустил целую главу (одиннадцатую). С другой стороны, я переделал множество мест и попытался как-то исправить запамятливые недостатки оригинала – белые пятна, смазанные участки, темные области. Я обнаружил, что по временам напряжение воли позволяет придать бесцветной кляксе прекрасную резкость очертаний, так что вдруг удается признать нежданно возникший вид или наделить именем безымянного слугу. В нынешнем, окончательном издании “Память, Говори” я не только добавил к исходному английскому тексту существенные изменения и обильные вставки, но и воспользовался множеством исправлений, сделанных в русском его переводе. Это повторное англизирование русской переделки того, что было, прежде всего, английским пересказом русских воспоминаний, оказалось дьявольски трудной задачей, впрочем, я находил некоторое утешение в мысли, что такая, знакомая бабочкам, многократная метаморфоза ни единым человеческим существом прежде испробована не была.

Среди аномалий памяти, обладателю и жертве которой никогда бы не следовало браться за автобиографию, худшая состоит в склонности приравнивать задним числом свой возраст к возрасту столетия. В первом варианте книги это привело к череде замечательно согласованных хронологических промахов. Я родился в апреле 1899-го года и, естественно, в первой трети, скажем, года 1903-го был, грубо говоря, трехлетним; однако в августе того же года острое “3”, открывшееся мне (как описано в “Совершенном Прошлом”), следовало отнести к возрасту века, не к моему, за мною же значилось “4”, прямоугольное, упругое, точно резиновая подушка. Точно так же, в начале лета 1906-го года – лета, в которое я принялся коллекционировать бабочек, – мне было шесть, а не семь, как поначалу утверждалось в катастрофическом втором абзаце шестой главы. Мнемозина, следует признать, показала себя чрезвычайно беспечной девицей.