Палитра сатаны: рассказы - Страница 41

И тут, по странному закону маятника, смерть Эдмона Лепельте оживила интерес к его творчеству. Цены на его полотна вдруг сенсационно взлетели вверх. Он стал котироваться даже выше Мельхиора. Публику умиляла история скромного живописца, заточенного в своей провинциальной дыре, никому не известного, презирающего почести и создавшего, не выходя из тени, дивные полотна, высокая добротность и таинственное очарование которых теперь наконец открываются миру. Адриенне волей-неволей пришлось давать множество интервью, рассказывая о годах, проведенных близ «сельского гения».

Одному журналисту, выразившему сожаление, что Эдмон Лепельте не узнал при жизни той славы, какой заслуживал, она ответила:

— Знаете, мсье, мой муж был странным человеком: мне думается, что, если бы ему предложили выбирать между немедленным и посмертным успехом, он предпочел бы посмертный!

— Из скромности?

— Нет.

— Из гордости?

— Тоже нет.

— Тогда почему же?

— Чтобы его не беспокоили, то и дело отрывая от работы.

Эта фраза Адриенны благодаря усердию прессы получила широкую известность, которая, подобно удару кнута, снова подстегнула растущую товарную ценность полотен Эдмона Лепельте. Покупатели особенно гонялись за его натюрмортами. Но вдова, нежно оберегая память ушедшего, неизменно отказывалась расстаться с картиной, изображавшей две опрокинутые солонки. Никому в том не признаваясь, она видела в этом натюрморте символ гармоничного союза, который они с Эдмоном так долго сохраняли. Простота обиходных предметов, переданная им так проникновенно, была созвучна простоте тех чувств, что они испытывали друг к другу. И однако их любовь совсем не была «мертвой натурой»! Как объяснить это непреодолимое встречное притяжение трепетной души и косной материи? С какого момента пара, связанная узами супружества, перестает всецело принадлежать миру живых, чтобы погрузиться в мир привычных домашних предметов, которыми пользуешься, вовсе о них не думая, хотя их дружественность, покладистость и постоянство порой утешают вас в превратностях людских дел?

Одержимая этой проблемой, Адриенна в конце концов и вспоминать перестала о неприятном соседстве четы Мельхиор. Правду сказать, и мода на основоположника «народного импульсионизма» пошла на убыль, да так, что ни один журналист, фотограф или зевака больше не стремился сюда, чтобы посетить его в величавом жилище, которое он мечтал превратить в музей собственной славы. Отныне цель всех культурных экспедиций, направлявшихся в Бургмаллет, переместилась на несколько метров. Номер 25 по Крепостной улице торжествовал над 27-м, мертвый брал реванш у живого.

Этот ли поворот событий или что другое было причиной, но Мельхиор внезапно решил покинуть селение. Был ли он до такой степени опьянен успехом, что не смог пережить падения с этих высот, откуда его низвергли в пользу соперника, еще недавно развлекавшего его своим ничтожеством?

И вот настал день, когда Адриенна узнала от мадемуазель Полен, что прекрасный дом с бассейном снова выставлен на продажу. При этом известии она испытала всего лишь легкое удивление. Впрочем, теперь у нее не оставалось времени чему-либо удивляться. С той поры, как она погрузилась в глубокий траур, растущая слава ее мужа отнимала у нее весь тот досуг, который требуется, чтобы интересоваться обычными заботами и радостями своих соотечественников. Тем не менее ее позабавили слухи о том, что Мельхиору страсть как не терпится избавиться от этого дома, он уже на три четверти сбавил цену и, поручив «Терай», агентству из Питивье, провернуть дело с продажей как можно быстрее, собирается перебраться на юг: купил там поместье вблизи Грасса, где намерен укрыться «от шума и интриг столицы». Адриенна стала равнодушной свидетельницей, издали наблюдающей за выездом соседской четы. Снимаясь с места в спешке, Мельхиоры не сочли нужным проститься с ней. По всей видимости, они считали ее виновницей своего изгнания, хотя она тут была ни при чем — и пальцем для этого не шевельнула.

Начиная с этого момента Адриенна стала с беспокойством спрашивать себя, кто теперь займет дом номер 27 на Крепостной улице. Она была готова вытерпеть любого соседа, кем бы он ни оказался, только не художника. После продолжительного торга, который вело все то же агентство по недвижимости, и промелькнувшего быстрее молнии визита Мельхиора, прибывшего из Грасса в Питивье, чтобы подписать контракт у нотариуса, она узнала от мадемуазель Полен, что, по весьма счастливому стечению обстоятельств, покупателем оказался некто Луи Дюколонель, писатель, сделавший себе почетную и доходную карьеру сперва на детективах, а в последние годы занимавшийся литературной обработкой, адаптацией текстов, тем, что ныне модно называть английским словом «rewriting». За недолгое время благодаря своему таланту и справедливым запросам на гонорар он облек в литературную форму откровения целого ряда людей исключительной судьбы, но слабо владеющих пером. В мозгу Адриенны тотчас проклюнулась мысль прибегнуть к содействию Луи Дюколонеля, дабы придать стилистический блеск своим воспоминаниям счастливой супруги. Он согласился без колебаний и даже плату за это «сотрудничество» назначил по-добрососедски. Дело пошло споро. Через три месяца рукопись была завершена. Проныра-издатель мертвой хваткой вцепился в нее — почуял богатую добычу. Книга уже в наборе. В силу интеллектуальной честности, заслуживающей похвалы, Адриенна пожелала, чтобы на обложке имя Луи Дюколонеля фигурировало рядом с ее собственным. Только шрифт должен быть помельче.

Смогу ли я когда-нибудь привыкнуть к этому? Еще нынче утром, прогуливаясь по улице об руку с мужем, я заметила женщину, что живет напротив нас, на той же улице Нев-Сен-Жан. Увидав Анри, она втянула голову в плечи и осенила себя крестом, будто дьявола повстречала. Мне ясно как день: сколь бы скромно, достойно мы ни жили, Анри и я, наши соседи все равно не простят ему его ремесла: он — исполнитель публичных казней города Парижа. Признаюсь, что я и сама раньше как-то страшилась связать свою жизнь с судьбою этого человека, отмеченного печатью смерти. Я урожденная Дамидо, происхожу из благополучного, глубоко благочестивого семейства, весьма далекого от той среды, где можно столкнуться с преступниками, магистратами, судьями. Но, узнав о моей склонности к этому воздыхателю, пригожему малому, любезному, просвещенному, внимательному, единственным недостатком которого было то, что он звался Анри Сансоном и унаследовал от своего отца официальную должность палача, мои родители даже не пытались меня отговорить. Я не жалею до сего дня, что последовала влечению сердца наперекор колебаниям рассудка. К тому же Анри во времена Революции был еще и капитаном национальной гвардии, а его страсть к искусствам, к музыке и чтению, его вера в Бога и, главное, любовь ко мне делают его в моих глазах идеальным супругом. У нас четверо детей: две дочери (Аньес и Соланж) и двое сыновей — младший, Антуан, еще только учится ходить, а старшему, Анри-Клеману, которому ныне четыре года, без сомнения, предстоит пойти по стопам отца. Это вселяет в меня уверенность, но вместе с тем и печалит. Ничто, как мне сдается, не подготовило меня к такому вечному испытанию совести. Сейчас мне двадцать восемь лет, Анри — тридцать семь. Благополучная мать семейства, я замужем за человеком странного рода занятий, и как же я ныне далека от той малютки Мари-Луизы Дамидо, что когда-то грезила о сказочном женихе, по части изящества и ума подобном принцу… Однако в редкие минуты особой душевной ясности я говорю себе, что в любимом человеке важно не его ремесло, а то, как он его исполняет, с каким чувством подходит к нему. Именно для того, чтобы попробовать зорче заглянуть в свою душу, а может быть, и оправдаться, я ныне, 5 апреля 1803 года, решаюсь записать то, что чредой мимолетных радостей и страхов проносится у меня в сознании, когда мои руки не заняты работой. Жалованье Анри позволяет нам жить безбедно и иметь прислугу в достаточном числе. К тому же в нашем распоряжении подручные Анри: помимо своих прямых обязанностей поддерживать гильотину в рабочем состоянии, они выполняют разные мелкие хозяйственные поручения. По части предупредительности все они не уступают тем господам, что собираются в гостиных самого избранного круга.