Падение Ханабада. Гу-га. Литературные сюжеты. - Страница 1

Художник Г. И. Горелов

— Наш самолет прибывает в солнечный Ханабад. Просьба к пассажирам пристегнуть привязные ремни и выпрямить спинки кресел. Температура воздуха в аэропорту…

Сердце сжимается в некоем сладком предчувствии. И дело не в том, родился ты в Ханабаде или только прожил там какое-то количество времени. Ты пил его воду, ел хлеб, впитывал солнце, в каждую пору твоего организма проникла тончайшая, почти космическая пыль, из которой, собственно, и состоит Вселенная, а вместе с ней и Ханабад. И ты уже часть Ханабада, какие бы ни пытался строить иллюзии. Они будут лишь сродни знаменитым ханабадским миражам, когда среди раскаленной пустыни вдруг привидится колхоз с новой школой, Домом культуры с мраморными колоннами, детским садом с шелковыми одеяльцами, парком для гуляний колхозников, где вдоль аллеи расставлены картины ханабадских художников, славящие счастливый и радостный труд. И посередине бюст. Одним словом, тот самый ханабадский колхоз, о котором ты когда-то так образно писал в своей газете. Ах, «Ханабадская правда», времена непорочной молодости!..

Все здесь естественно, логично. Слепящее ханабадское солнце и миражи составляют нерасторжимое единство. Чем безвозвратнее прокаливает оно почву, лишая органической жизни и заставляя сверкать мириады кристаллов проступившей со дна древних морей соли, тем ярче и отчетливей миражи. Они — непреходящая здешняя особенность, и без этого не поймешь характер истинного ханабадца, его историю, философию, этику, эстетику и многое, многое другое. «Солнечный Ханабад» — это не просто подтверждение очевидной реалии. Само сочетание этих слов составляет некий пароль, по которому ханабадская критика безошибочно определяет художественное произведение в отличие от обычной деловой бумаги. Как «соловей и роза» или обязательная хрустящая корочка у хлеба, это верный признак ханабадского реализма. Следует сказать, что Закон Миража (назовем его так) присутствует не только в литературе или покорении природы, но и во всех других проявлениях мятежного ханабадского духа. Возьмем, к примеру, ханабадское право. Впрочем, это уже особая статья…

А самолет между тем ложится на крыло. Воспетое поколениями поэтов солнце делает полный круг по салону, высвечивая отклеившийся с потолка угол обшивки, мятые покрывала кресел, деловито летающих мух (говорят, ханабадские мухи летают с пересадкой даже до Таймыра). Машина подрагивает, звякают где-то стаканы, падает из сетки над головой палка московской копченой колбасы.

— Канал! — говорит кто-то.

Два или три человека приникают к окнам, и всем ясно, что это не истинные ханабадцы. Они между тем ищут среди песчаных волн четкую ровную линию — ту самую, которую, по словам поэта, планировалось увидеть с Марса. Но там, внизу, лишь расползаются бурые, подернутые по краям изумрудной зеленью пятна. Кое-где они и вправду соединены едва намеченными черточками. Я бросаю туда лишь мимолетный взгляд. Все это было для меня вполне очевидно тридцать лет назад. Почему же я тогда не кричал, не негодовал, не писал, наконец? Больше того, все делал наоборот. Ах!..

Нет, для того, чтобы понять это, нужно начать с самого начала. И без исторического очерка здесь не обойдешься. Что же это такое — Ханабад? Тогда, тридцать лет назад, я написал впервые об этом явлении, так что время от времени буду ссылаться на ту свою давнюю повесть, привлекая из нее необходимые объяснения. Итак…

«Было это или не было. А если и было, то так давно, что все равно кажется сказкой. Говорят, правда, что где-то есть подлинный Ханабад со своей старой крепостью, речкой, сельсоветом и многим другим, о чем упоминается здесь. Но разве мало на свете селений со старой крепостью, речкой и сельсоветом? Возможны даже совпадения в именах, но тут уж ничего не поделаешь: слишком много людей носят зачастую одно имя и даже фамилию. Так что заранее извинимся перед гражданами настоящего, Ханабада. Они ничего общего не имеют с теми ханабадцами, о которых мы пишем.

Только оговорив все это, приступим к правдивому рассказу о событиях, которые развернулись в Ханабаде много веков назад. В многочисленных легендах, освещающих этот период ханабадской истории, явственно видны попытки объяснить происшедшее политическими мотивами. Во всяком случае, на эти легенды ссылается ряд крупных ученых-историков. Само собой разумеется, угол зрения ученого зависит от того, на легенду какой ориентации — правобережной или левобережной — опирается он в своих исследованиях. Если правобережной, то строго научный анализ собранных материалов неминуемо приводит к выводу, что Мамед-хан, один из самых передовых исторических деятелей Ханабада, стремился к централизации власти, а это в период феодальной раздробленности является, как известно, глубоко прогрессивным явлением. А жестокий Назар-бек, который стоял на его пути к объединению Ханабада, предстает фигурой безусловно отрицательной. Разнообразные исторические исследования подтверждают в этом случае мудрость и дальновидность великого Мамед-хана, его гуманизм, любовь к простому народу и т. п.

Если же исследователь придерживается левобережной ориентации, то историческая картина резко меняется. Прогрессивным деятелем выступает как раз великий Назар-бек, а мелкий политический авантюрист и интриган Мамед-хан лишь мешает объединению Ханабада. Все это подтверждается неоспоримыми историческими документами[1].

Ученые, таким образом, расходятся не только во взглядах на историческую роль Мамед-хана и Назар-бека, но и по-разному определяют время, когда произошли события, так глубоко отразившиеся на всей истории Ханабада.

Тех, кого интересуют эти серьезные проблемы, нам остается отослать к признанным авторитетам в области ханабадоведения. В нашу задачу входит лишь точное изложение фактов. А они свидетельствуют, что на самом деле все началось с того, что мудрый и всемогущий, великий и непобедимый Мамед-хан[2] поехал на базар…

Удивляться тут нечему. И сейчас базар занимает не последнее место в жизни ханабадца. А в те далекие мрачные времена где еще можно было настоящему хана-бадцу показать себя людям!..

Показать Мамед-хану было что! Туфли на этот раз он надел еще более модные, чем носят сейчас. Носки их были значительно острее и красиво загибались кверху. Штаны у Мамед-хана были узкие[3]. А халат!.. Почти два пуда чистейшего серебра пошло на его отделку, и он весь был расшит от пят до воротника самыми что ни на есть абстрактнейшими узорами![4]

День был жарким, дорога — пыльной, но в душе Мамед-хана цвели розы. Он уже видел себя на праздничном базаре, слышал почтительный шепот торговцев шелком, кожами, халвой, персиками. Чутким ухом ловил он восторженные восклицания из поэтического ряда, но как всякий авторитетный ханабадец, ни на кого не смотрел. Гордо и прямо проезжал он к чайхане, едва заметно кивал чайханщику и проходил на забронированное место. Там, на почетном, «ханском» помосте уже сидели те, кто… Впрочем, знаменитый ханабадский базар с его чайханой так всесторонне освещен мировой литературой, что нам просто нечего прибавить. Проследим лишь за направлением мыслей Мамед-хана… В прохладной полутьме чайханы он видел уже взгляд достойного Назар-бека. Что может быть приятней, чем мягко прижатые к сердцу руки, теплая дружеская улыбка и яростная, всепожирающая ненависть в глазах соседа. Это поймет только настоящий ханабадец!..