Падение царского режима. Том 1 - Страница 18

Хвостов. – Они заключали такие факты. Один пример я помню ясно: Распутин ездил в Царское, и ему давал поручения Рубинштейн узнать о том, будет ли наступление или нет… При чем Рубинштейн объяснял близким, что это ему нужно для того: покупать ли в Минской губернии леса или нет? (Потому что, если будет наступление, значит можно покупать: тогда они представили бы большую ценность; если же нет, если не будет наступления, – то не следует…) Мне сообщили, что Распутин поехал с таким поручением; а когда приехал, то, действительно, он рассказывал, что он говорил в Царском Селе. Он говорил об этом эпизоде так подробно, что он остался у меня в памяти. (Если бы я знал, что это понадобится, я бы все эти листки не сжег!… Это я тогда подробно показывал по делу Рубинштейна. Можно из этого дела сделать выемку… Я это подтверждаю: тогда я показывал то, что было.) В этом деле я помню следующее. Распутин рассказывал так… Надо сказать, что трезвый он ничего не рассказывал, но ему нужно было бутылку портвейна или мадеры, и тогда он рассказывал. Лица эти знали, как с ним поступать, привозили его в ресторан, вливали в него бутыль мадеры, и он рассказывал, что он делал в Царском Селе. Я должен сказать, что он относился в высшей степени презрительно к личности бывшего императора и очень одобрял бывшую императрицу, говорил, что она умница, что она – Екатерина II, и вообще страшно восхвалял ее… Он так относился к бывшему императору, что сыщики становились втупик: им неудобно было записывать в листки, а между тем, они должны были записывать все. Он его иначе не звал, как «папашка»: «Приезжаю я, говорит, в Царское, – вхожу: папашка сидит грустный… Я его глажу по голове и говорю: что грустишь? – Он говорит: – «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет – наступать надо, а наступать нельзя!»… И привел один факт, – рассказывали ему, будто бы часть войск, полк, приводили представляться, и он проходил в новых сапогах; затем, проходил другой полк – тоже в новых сапогах: оказывается, они за пригорком переобувались, будто бы это Саблин установил… (Я просил проверить, расспрашивал Вырубову: не было ли такого факта? Она говорит: «Да! это ужасно, что Саблин выяснил»…) Так вот, бывший император говорит: «Наступать нельзя»… «Когда же будешь наступать?» – спрашивает Распутин. «Ружья будут только через два месяца: раньше не могу»… Нужны ли были Рубинштейну эти сведения, чтобы купить лес, или чтобы по радиотелеграфу сообщить в Берлин и чтобы потом могли послать 5-6 корпусов на Верденский фронт, – это трудно установить… В деле о шпионаже Рубинштейна, Манасевич-Мануйлов, как опытный человек, мог отводить – как старая лисица от норы – всякое дело!… Мне кажется, что потому дело Рубинштейна не поставлено на суд и не будет поставлено: потому что такой опытный человек, как Манасевич-Мануйлов мог отводить, куда угодно… Если посмотрите дела департамента полиции, – надо удивляться, как он еще не сидел: за мошенничество его потребовали из Франции, за мошенничество из Италии… Ген. Климович утверждал, что это одна десятая часть того, что было на самом деле… Когда у меня были эти сведения собраны, я сделал государю категорический доклад. Он отошел к окну, не хотел слушать, делая вид, что это его не интересует… Я его попросил выслушать. Доклад был настолько полный, настолько удалось повлиять на него, что он отдал в мое распоряжение Белецкого и Комиссарова и сказал: «Делайте, что хотите, и возьмите в товарищи министра кого хотите. Я вам верю!…»

Председатель. – Когда это было?

Хвостов. – За неделю или полторы, – в начале масленицы в 1916 г. Одним словом, путем этого доклада удалось его убедить, и он прямо позволил – одного назначить в Иркутск, а другого в Ростов… Я просил назначить только подальше!… Ибо, если я их оставлю, они все равно будут поперек дороги… А места даны хорошие: я думал, что они будут безвредны. А там, месяца через 3-4, и с ним, Распутиным, расправлюсь! Все это было так и сделано. Таким образом я сейчас же Шадурского переместил в товарищи министра; Коробкова, как человека сурового, – в директора департамента общих дел,[*] а Плеве, на которого я не мог рассчитывать, – сенатором; а на место Плеве – Пильца, заведомого врага Распутина, который мне помогал в Ставке, подготовлял почву против Распутина; я надеялся, что, благодаря тому, что я беру Пильца, мне легче будет… Потом я взял Климовича – техника сыскного дела, так как я на себя не брал ответственности за охрану царской семьи. Мне нужен был человек, который бы был враждебен Штюрмеру (в это время Штюрмер был председателем Совета Министров). Я знал, что Климович враждебен Штюрмеру: я слышал, как он возмущался назначением Штюрмера. Мне нужно было подобрать такую компанию. Я думал, что раз мне удастся устранить Белецкого и Комиссарова – потом я примусь за Штюрмера: он уже останется один, без департамента полиции, без помощи, которую ему Белецкий мог оказать, и что, таким путем, мне удастся и со Штюрмером покончить… Но тут они мне инсценировали дело Ржевского… Я не могу скрыть, что с моей стороны были некоторые попущения…

Соколов. – Вы говорили о кружке Распутина и сказали, что одни секретари обделывали имущественные дела, а другие имели политический характер. Мне бы хотелось, чтобы вы дали сведения, какова же политическая сущность этого кружка: чего он добивался во внешней политике и во внутренней? Какими признаками это можно характеризовать?

Хвостов. – Пожелания на их знамени были отличны от тех, которые были в действительности… Их знаменем была поддержка царского дома, – поддержка несколько однобокая: в лице Александры Федоровны… – Это было политическое знамя. Под этим знаменем каждый воровал и крал, сколько мог…

Соколов. – Это не политическое знамя, а чисто корыстное…

Хвостов. – Их знаменем была поддержка единства России не в лице слабовольного человека, каким они считали, с точки зрения Распутина, императора, а в лице будущей Екатерины II – Александры Федоровны…

Соколов. – А помимо отдельных слов Распутина, хорошо рекомендовавшего императрицу и отрицательно характеризовавшего императора, проявлялся ли политический характер в каких-нибудь словах и выражениях Распутина? Проявлялись ли в нем германофильские тенденции?

Хвостов. – Этого мне не удалось узнать… Я считаю, что он был не сознательным шпионом.

Соколов. – Независимо от шпионства можно отстаивать программу, что надо прекратить войну в интересах России, в интересах династии…

Хвостов. – Распутин настолько знал мое мнение, что, когда я пытался его наводить на эту тему, чтобы быть более осведомленным, он каждый раз произносил какие-то туманные пророчества…

Соколов. – Выходит, что они своим вождем считали молодую императрицу. Каковы были ее воззрения, какова ее программа?

Хвостов. – Она была со мной в высшей степени осторожна и производила впечатление очень умной и блестящей… Но до того момента, пока не касались вопроса религиозного…

Соколов. – Последнее меня не интересует… Вы говорите, что она умная и образованная: она говорила с вами, как с министром внутренних дел, касалась тем политических, государственных?

Председатель. – Для характеристики будьте любезны и религиозного вопроса, коснуться…

Хвостов. – Относительно религиозного вопроса, мне кажется, у нее был какой-то гипноз или странность – с этим Распутиным…

Председатель. – Что же? Вся религиозность сводилась к Распутину?

Хвостов. – Религиозность была захвачена Распутиным – это был «пророк», который явился с неба, который говорит… Это было беспрекословное повиновение. Мне кажется, она была под полным гипнозом.

Председатель. – Что же тут подразумевалось: сверхъестественное происхождение Распутина?

Хвостов. – Она намекала, что ждала, когда я из неверующего обращусь в верующего, но этого мне не говорила.

Председатель. – В разговорах с вами она избегала вопросов политических и вопросов войны. А что вам было известно через других лиц об ее отношении к этим вопросам?