Падение царского режима. Том 1 - Страница 16
Соколов. – А в какой момент ваш приятель его сфотографировал: когда оно было уже разорвано?
Хвостов. – Моему приятелю хотелось иметь на память такую вещь, что Распутина хотели обыскать, но это не удалось!… (Я не помню, – вышло ли, что оно разорвано.) Они думали, что я могу шантажировать, а я его разорвал на мелкие кусочки со злости, так что пришлось подклеивать на бумаге… Это страшный труд! Но иначе могли не поверить… Говорят: «вы спрятали его; покажите! – Такой важный документ!…» И этот документ удалось вернуть Танееву…
Председатель. – Самому Танееву?
Хвостов. – Одним словом, – Танееву: Штюрмер ли прислал или через Решетникова это письмо было возвращено… Я не помню фамилию, но тому, который был секретарем богадельни Вырубовой…
Около Распутина были: Симанович, Волынский, инспектор народных училищ… Имел влияние Мудролюбов – обер-секретарь св. синода. Он был в качестве постоянного секретаря по духовным делам, – тот самый Мудролюбов, который ездил с Питиримом в Ставку. Потом появился секретарь Питирима – Осипенко, который бывал у Распутина. В сущности говоря, Распутин создал Питирима!… Он его переводил на Кавказ (тогда стала известна телеграмма Распутина: «Суслик на Кавказ, а к нам – благословенье»… Телеграмма ходила по рукам в Государственной Думе. «Суслик на Кавказ», – когда он устроил Питирима на Кавказ из другой епархии, а «к нам благословенье», т.-е. в Тобольск Варнаву: по-гречески Варнава значит «благословенье»… Варнава под этим «благословеньем» и шел с тех пор). Протежировал Распутин Питириму через Осипенко… Осипенко распоряжался всем, а Питирим, как манекен, делал то или другое, – что этому кружку было нужно!… Питирим играл такую роль: он постоянно всем объяснял, что он с Распутиным не знаком, его не знает… Так что некоторые элементы прогрессивной группы Государственной Думы, как, например, латышский элемент, его посещали часто… Он и меня в этом уверял часто. Но, когда мне несколько раз говорили, что Распутин в лавре у Питирима, тогда я решил проверить и поехал сам в лавру, в сопровождении – я не помню кого; сопровождавший остался в швейцарской, сам же я поднялся вверх, без всякого доклада, и – застал Распутина, Питирима, Осипенко и др.!… Питирим был в высшей степени смущен: он не знал, как найти клобук… Распутин говорил: «Что ты стесняешься?…» Был большой конфуз: Питирим меня уверял, что он не знаком с Распутиным, а я застал у него Распутина… Питирим, возмущенный на мой визит в лавру, псле[*] этого доносил на меня жалобу в Царское Село. Жалобы были не серьезны: что я посещаю Вилла-Родэ, пьянствую, – не серьезные жалобы… Но мне приходилось давать объяснения. Я отвечал, что митрополиту не подобает и знать про такие места и знать, посещаю я их или нет (все это в комических тонах)… Мне даже некогда было туда ездить: все это были мелкие дрязги, мелкие истории! Мое впечатление было, что Питирим был в руках у всей этой компании. Мудролюбов, это человек дела, старый консисторский секретарь: он все знал – все делопроизводство. Первым делом обер-прокурора синода было увольнение Мудролюбова из синода, когда, по требованию Штюрмера, его взяли в Министерство Внутренних Дел управляющим духовными делами; а потом его сделали чуть ли не директором канцелярии синода (при новом обер-прокуроре). Вот это весь кружок. Моя задача состояла в том, чтобы выяснить, кто из них является шпионом и кто занимается мелкими делишками, чтобы заработать хлеб… Это разделение было в высокой степени трудно. Не могу с ясностью сказать, что такое вся эта компания (и Волынский и др.); может быть, они и шпионили, но уловить их я не мог… А в грязных делах они участвовали. Политического же давления они не оказывали, т.-е. они мне не попались в этом…
Председатель. – Т.-е. в шпионаже или в политическом давлении не попались?
Хвостов. – Теперь, когда я ушел, ген. Глобачев (начальник охранного отделения) выразил одному моему знакомому свое сожаление, что я относился к начальнику охранного отделения с недоверием и не спросил его об этом кружке, потому что он мне мог указать, кого нужно было и как обыскать, так что я бы знал, кого надо было искать и арестовывать. Я не был с ним откровенен; я только принимал его доклады. Доверия же тем, кто служил при Белецком, я оказывать не мог. Но ген. Глобачев, кажется, заслуживал доверия. Глобачев выражал сожаление, что я от него конспирировал… При Белецком, каждый из агентов посылал свое показание, – посылал в свое охранное отделение. И, кроме того, являлся с докладом Комиссаров к Белецкому и, повидимому, и начальник охранного отделения являлся к Белецкому. Большого труда стоило узнавать от них, что там делается. Но потом удавалось от разных лиц, в особенности от комиссаровских агентов, и кое-что и от него самого, а именно то, что там было огромное количество людей, вечная толкучка, вечный праздник… И потом, из тех листков, которые мне удалось получить, я имел возможность установить, что там велся дневник ежедневно, каждый час, каждую минуту о том, что делал Распутин (кроме того времени, когда его упускали из виду, когда его Мануйлов на автомобиле куда-то увозил или же он сам исчезал)… Записывалась каждая минута: «Пришла Шаховская», «поехал с Муней Головиной к Добровольскому», «вернулся», «поехал куда-то»… – все эти вопросы целиком освещались…
Но потом жаловались, что трудно уследить, куда он уезжал с Манасевичем-Мануйловым на военном автомобиле… Мне было крайне подозрительно: куда он на военном автомобиле уезжал? Справиться было невозможно, и потому мое внимание не столько сосредоточилось на Симановиче и Волынском, сколько на том, что Манасевич-Мануйлов, по каким-то темным делам, на военном автомобиле увозит куда-то Распутина: потому что, если не темные дела, – зачем же его так стремительно увозить, что его невозможно было догнать?… Никакие охранные агенты его догнать не могли!… Я попытался лишить его этого автомобиля…
Председатель. – А по чьему распоряжению был у него автомобиль?
Хвостов. – Генерала Поливанова… Повидимому из Царского Села было распоряжение дать ему автомобиль. (Этот автомобиль сперва ген. Поливанов отобрал, но получил предписание этого не касаться…) Я установил номер автомобиля (мне хотелось отнять его, так как я не мог установить, куда Манасевич-Мануйлов доставляет Распутина). И вот, мне удалось установить № автомобиля, но трудно было ездить за этим автомобилем… Мануйлов-Манасевич постоянно у него бывал, постоянно ему внушал… Он ему внушил назначение Штюрмера. Не Штюрмер создал Мануйлова, а Мануйлов создал Штюрмера! И не Питирим создал Осипенко, а Осипенко создал Питирима! Осипенко видел в Питириме фигуру очень ограниченную; а Мануйлов взял через Гришку того, кого нужно было, председателем Совета Министров и Министерства Внутренних Дел… Потому что Мануйлов был постоянно с ним… Принимая во внимание характеристику, которую имел Мануйлов по делам департамента полиции, – характеристику его, которую представил взятый мною товарищ министра Климович, – я в высшей степени отрицательно относился к Мануйлову, и у нас взаимно постоянно выходило недоразумение… Одним словом, началась борьба. При чем он находил, что я врежу тем, что начал расследование и шумлю по делу Распутина, обвинял меня при дворе, что разговорами о Распутине я колеблю престиж власти и трона, начал про меня пускать всякие небылицы в Царском Селе… Одним словом, борьба у нас шла вовсю – открытая!…
Председатель. – Мануйлов-Манасевич, как стоял в Царском?
Хвостов. – Он стоял близко к кружку Вырубовой: он там постоянно бывал, бывал у Распутина… Вырубова, с моей точки зрения, как мне казалось тогда (может быть, я ошибаюсь) – несчастная женщина, – истеричка, недалекая, которая попала под гипнотическое влияние Распутина… Несомненно, Распутин был один из самых сильных гипнотизеров, которых я когда-нибудь встречал! Когда я его видел, я ощущал полную подавленность; а между тем, никогда ни один гипнотизер не мог на меня подействовать. Распутин меня давил; несомненно, у него была большая сила гипноза… И на эту дурковатую истеричку он влиял поразительно: она целовала полы его кафтана!… Он всячески над нею надругивался: например, привозил к ней уличных женщин, свою кухарку, какую-нибудь судомойку, грязную публичную женщину, – всех он привозил, которые ему понравятся, всех он привозил к ней в гости, чтобы укрощать ее гордыню, – всех заставлял угощать, кормить, чтобы смирить ее гордость… Он заставлял ее делать все, что ему было угодно, чтобы показать ей свою силу! У Вырубовой бывало много лиц, она была завалена различными прошениями, которые она должна была передавать во дворец и исполнить их; что там исполняла,[*] что нет – не знаю… Она была завалена десятками писем, прошениями и просьбами, при чем, – так как ее опутал Распутин, а ему близки были кружки низменные, – то прошения были грязного свойства. Рядом с прошением министра было письмо горничной о назначении ее при уборной такого-то вокзала, – вот этакие бывали прошения! Или: тот-то просит во дворце место для горничной. А так как компания была или Симановича или разных его знакомых, то прошения были дешевого свойства. И все это она с покорностью исполняла, повинуясь и покоряясь, слепо веря, что враги Распутина были врагами ее, а друзья Распутина были ее друзьями…