Падение царского режима. Том 1 - Страница 137

Далее я уклонился от всяких частных знакомств как с должностными, так и с другими лицами; например супруге Протопопова я сделал визит спустя больше месяца после своего назначения, да и то просил подп. Балашова (состоявшего при министре) передать г-же Протопоповой мою просьбу принять меня в 4¾ часа дня, т.-е. за четверть часа до приемного времени. В приемной у б. министра я познакомился с Н.Ф. Бурдуковым, фамилия которого, конечно, мне была известна раньше. Бурдуков как-то затем зашел ко мне в департамент с ходатайством о каком-то полицейском чине. Затем, через некоторое время я получил от него записку с приглашением отобедать у него. Опять-таки, не желая вступать в какие бы то ни было компании, я под благовидным предлогом от этого обеда отказался и у Бурдукова не был.

По тем же соображениям не был я и на рауте у кн. Голицына, хотя получил именное приглашение.

Не был я на празднике 6 декабря в жандрамском дивизионе[*] и не посылал телеграммы.

Быть может, и еще есть факты, доказывающие это правдивое изложение моего настроения, но сейчас я их припомнить не могу.

Выше я упомянул, что решил провести хорошие начала в департаменте.

Прежде всего я совершенно запретил юбилейные подписки. Издавна существовал обычай делать по подписке среди чиновников департамента подарки лицам, выслужившим 25, 30, 35 лет. Несомненно, это ложилось бременем на бюджет небогатых людей, которые часто мало и знали юбиляров. Да и по существу этот «обычай» носил, на мой взгляд, несимпатичный характер.

Затем я категорически и неоднократно приказывал, чтобы продукты в продовольственной лавочке департамента в первую же очередь отпускались низшим чиновникам и курьерам и лишь после такого распределения остальные продукты получали высшие чины. Эти приказания, я повторяю, неоднократно отдавал Н.В. Волчанинову, Н.В. Симановскому,[*] должен знать об этом секретарь И.К. Крупени.

Далее: ранее прием у директора происходил так: докладывали директору, что явился такой-то, – его принимали и часто, когда просьба касалась неизвестного на память директору дела, разговор был лишь общего характера. Я сделал иначе. Во главе приема поставил очень способного и толкового чиновника Н.В. Коперницкого, которому приказал непрестанно следить, чтобы для просителей не было задержек в выдаче справок и чтобы каждый проситель уходил из департамента с определенным ответом на свое ходатайство. Затем приказал ему, Коперницкому, опрашивать каждого, по какому делу проситель явился, истребовать это дело из делопроизводства и представлять мне, дабы я в беседе с просителем мог совершенно согласно с обстоятельствами дела дать просителю исчерпывающий ответ.

Это распоряжение о порядке приема было отдано мною в письменном приказе по департаменту.

Так как установленного ранее меня одного дня в неделю для приемов оказалось недостаточно, я установил прием у себя ежедневно от 3 до 4 часов дня, а в четверг – целый день.

Во всех своих беседах с чинами департамента я всегда указывал на необходимость благожелательного отношения ко всем просителям в удовлетворении их просьб, если таковые по закону и по существу могут подлежать удовлетворению. Сам я показывал этому пример. Позволю себе привести некоторые случаи. По делу сахарозаводчиков[*] Цехановского, Бабушкина, Гейнера и др. ко мне обращались присяжные поверенные Слиозберг, Парховский[*] Ив. Ив. и Грузенберг Оскар Осипович. Они могут удостоверить, что их все просьбы исполнялись мною без замедления. А прис. повер. Грузенбергу я дал совет (по телефону), за который он меня потом благодарил. Дело в том, что после полученного уже в департаменте распоряжения главного начальника военного округа о высылке по п. 17 ст. 19 военного положения, сенатор Плеве получил телеграмму из Ставки о перечислении арестованных по этому делу лиц за киевским судебным следователем, – так мне сказал по телефону О.О. Грузенберг и спросил, что ему делать. Я ответил: просите сенатора Плеве послать прокурору киевской судебной палаты телеграмму с запросом, будут ли привлечены в качестве обвиняемых его клиенты и представляется ли для судебной власти надобность в дальнейшем содержании их под стражею. Через несколько дней О.О. Грузенберг сообщил мне по телефону о получении от прокурора отрицательного ответа, а еще некоторое время спустя, когда это дело было окончательно ликвидировано, прис. повер. Грузенберг позвонил мне утром на квартиру и благодарил меня за содействие. Полное содействие, насколько это было возможно и закономерно, оказал я женщине-провизору (фамилии не помню, кажется, Винтер), которую военные власти выселяли из Петроградского и Киевского округов и которая, благодаря этому, не могла выехать в Киев, дабы добиться там отмены п. 17 ст. 19 военного положения в отношении ее.

После постановления военных властей о высылке из Петрограда доктора Предкальна я дал последнему отсрочку, а затем лично сказал Предкальну, что отменить постановление военных властей я не в праве, но что на запрос военного округа я не встречу препятствий к оставлению его в Петрограде. Я указал доктору Предкальну путь, и он был оставлен в столице.

В конце января или начале февраля был у меня старик Розенберг, Яков Михайлович (кажется, я не ошибаюсь в фамилии – если ошибся, то восстановить может упомянутый выше заведывавший приемом Н.В. Коперницкий) и сказал мне, что он пришел только поблагодарить меня за хлопоты о нем, хотя из этого ничего и не вышло, так как военные власти так и не разрешили ему выехать заграницу для лечения.

Вспоминается мне случай, относящийся, кажется, к началу 1915 г., когда я, идя навстречу просителю, довел дело (тогда я был вице-директором) до переписки между б. министром Маклаковым и военным министром, по главному управлению военно-учебных заведений. Дело касалось производства в прапорщики Ивана Ивановича Сергеева, несмотря на наличие о нем сведений, препятствовавших этому производству. Мое отношение к этому делу могут подтвердить как сам Сергеев, так и его жена Животова, кажется Наталья Николаевна.

В 1914 или 1915 г. был такой случай в моей служебной деятельности. Однажды в департамент (я тогда был вице-директором) в числе массы бумаг к подписи я остановил свое внимание на ответе о благонадежности одного лица, фамилии коего не помню. Так как мне некогда было рассмотреть всю переписку, подложенную к этой бумаге, то я приказал прислать мне на дом это дело. Вечером я прочитал от доски до доски все дело и увидел, что дело касалось какой-то террористической (кажется) группы, в коей будто бы были замешаны 10-15 человек. В самом конце дела я увидел, что все это предприятие есть плод измышления гнусного провокатора, которого изобличил бывший в то время начальником московского охранного отделения полковник Заварзин, при чем этот провокатор собственноручно записал в протокол, что ранее он врал все об этой группе. Меня привело в ужас, что об упоминаемых в этой переписке лицах могли сообщить неблагоприятные сведения. На следующий же день я об этом доложил бывшему директору Брюн-де-Сент-Ипполиту, а старшему помощнику делопроизводителя П.Н. Шиллеру приказал немедленно сделать соответствующие технические (по регистрационному отделу) отметки, дабы, в случаях запросов, давались благоприятные отзывы о всех лицах, кои упоминаются в этом деле.

Исходатайствовал я у Протопопова право постоянного жительства в Петрограде зубному врачу Лазарю Львовичу Аронсону (Колокольная) независимо от занятия им практикою, а ранее содействовал невыселению из Петрограда по требованию военных властей его семьи во время его отсутствия.

Исполнил я немедленно по телеграфу просьбу члена Государственной Думы М.И. Пападжанова относительно (кажется, я не ошибаюсь) пропуска через границу в Россию турецко-подданных армян. Мое доброжелательное отношение к М.И. Пападжанову вызвало, видимо, то, что я получил от него альбом армянских добровольцев – этот альбом до сих пор хранится у меня.