Падение царского режима. Том 1 - Страница 131

Председатель. – Это было в тот же день, что и визит Штюрмера?

Наумов. – У меня значится 21 января. Я попрошу позволения прочесть так, как у меня записано: «объяснив, что он может явиться ко мне в общий прием». – «Обиделся!» – заявляет мне секретарь… Пишу: «Посмотрим… Чем скорей освобожусь, тем лучше!» Дальше следует: «Бедная Россия!» Вот то впечатление, которое произвел на меня этот инцидент… Этот момент мне воочию показал, насколько это сильная фигура!… Вечером, несколько раз я слышал по телефону. «Что вы сделали? Вас, вероятно, скоро из министров попросят!» – «Ну, и отлично, – отвечал я, – чем скорей тем и лучше!» Кто говорил – не знаю, – и женские голоса и мужские… Дальше было интервью с Клячко, представителем печати. Его рассказы о назначении Штюрмера, о желании свалить Игнатьева и меня… У Клячко удивительная осведомленность… На следующий день, 22 января, у меня был общий прием. Масса разных лиц. Явился Распутин. Я вышел в зал и по очереди подходил. Подошел к нему. Теперь доложу свои впечатления, как они кратко обозначены в моей записной книжке: «Отвратительный мужик, делающий круглые глаза. Я в упор на него посмотрел. Он опустил глаза. Я чувствовал, что его поборол… Чувство гадливости. Впечатление я произвел на всех сильное. Все восхваляли мое гражданское мужество – для меня это было отвратительно!…» Затем, дальше: «Совет Министров. Впервые Штюрмер. Иные песни: министры решили созыв Думы бессрочной…» Отмечено: «Моя победа»… Затем получил сведения, что Распутин, после моего приема, поехал в Царское жаловаться. Его сопровождала княгиня Долгорукова на своем автомобиле… Пишу: «Я в восторге, – как после удачной охоты! Штюрмер хотел меня выставить, но запнулся о царское распоряжение… Поживем – увидим. Противно работать при этих условиях!» (Это касается появления Распутина…) В дальнейшем изложении я был бы благодарен, если бы вы сами мне подсказывали: я, может быть, постепенно вспомнил бы и давал бы известные данные…

Председатель. – Сначала воспользуемся вашей книжкой: если бы вы вкратце упомянули все, что у вас заложено? Это будет очень полезно.

Наумов (читает): – «25 января у меня был доклад государю, где я настаивал на созыве Государственной Думы и об отношении к ней…» Я долго и горячо говорил государю, что если он искренно будет относиться, – тогда будет все упрочено; но чтобы искренность была настоящая!… Я, помню, говорил государю так: «Если ваше величество верите мне, то помните, что Государственная Дума – добрая половина ее – состоит из земцев, моих единомышленников; если бы вы их приближали к себе путем не только официальных бесед, а путем приглашения для того, чтобы с ними поговорить о нуждах и состоянии России, о том внутреннем волнении, которое в настоящее время распространяется, в силу известных влияний, – тогда ваше величество были бы не односторонне осведомляемы при управлении такой обширной страной…» Я неоднократно государю говорил об этом.

Председатель. – А что отвечал вам ваш собеседник?

Наумов. – Государь всегда соглашался. Я никогда не уходил от государя неудовлетворенным… Но, в результате, – получалось чрезвычайное разочарование с моей стороны!… Первое мое разочарование было по поводу первого же моего выступления в Совете Министров относительно использования немецких земель. Образовалось меньшинство из нескольких лиц: Сазонов, Игнатьев, кажется, Трепов – и я. Было предложено два способа ликвидации немецкого землевладения: или в такой форме, как ныне установлено, – путем деятельности крестьянских банков, или же признать ликвидацию в смысле реквизиции немецкого землевладения. Вот к последнему решению я и примкнул. Я считал, что если отобрать немецкое землевладение, это именно мера временного военного характера, при чем возможно было бы использовать эти земли быстро, с точки зрения учета посевной площади и утилизации ее… Но большинство высказалось против. Мы заявили о своем несогласии… В этом отношении порядок был таков: если заявляется несогласие, то меньшинство может самостоятельно государю докладывать свое по этому поводу мнение. В виду этого я высказывал свои соображения государю, и он со мною согласился. При чем министры Барк и Игнатьев, бывшие у государя после меня, подтвердили, что государь признал нашу точку зрения совершенно правильной. А через неделю он сделал резолюцию: «Согласен с большинством». Это на меня произвело тяжелое впечатление. Если бы государь сказал: «Я подумаю», но он сказал: «Я совершенно и вполне согласен», а потом, через неделю, – изменил свое решение… Это очень характерный эпизод, который обрисовывает его безволье…

Смиттен. – Вы не можете сказать, какие именно, влияния действовали на бывшего государя, по поводу вашего доклада о немецком землевладении?

Наумов. – Я думаю, что так было доложено Горемыкиным: он был представитель большинства. Затем, на 26-е января у меня записано так: «Смена государственного контролера. Вместо Харитонова – Покровский: прекрасный человек!… 2½ часа – Совет Министров. Журнал заготовлен: об ассигновании, по высочайшему повелению, в распоряжение Штюрмера и Хвостова (у меня так записано) 5 миллионов рублей в безотчетное распоряжение. Возмущение общее! Вынужден был дать подпись. Решение бесповоротное – протестовать – в пятницу подать заявление… Разговор по этому поводу с Покровским, который зашел прямо из Мариинского дворца в мой кабинет. На него произвело подавляющее впечатление. Он в первый раз попал в заседание Совета Министров. Мы решили вместе подумать…» Это было 26 января 1916 года. Потом дальше занесено у меня в книжке следующее: «Решение уйти – бесповоротно». Меня ужас просто взял! Я работал в верховной комиссии, был участником такой комиссии, которая обследовала целый ряд дел, и потом мне пришлось самому попасть в состав Совета Министров и быть невольным участником, с моей точки зрения, – полного беззакония!… Но затем, дальнейшее: 29 января переговоры по телефону были с Покровским, относительно этих 5 миллионов. Покровский мне сообщил, что Штюрмер решил сам заявить о контроле 5 миллионов. Затем было заседание Совета Министров 29 января, Штюрмер действительно заявил в этот день о высочайшем повелении подчинить пятимиллионный расход государственному контролю…

Иванов. – Значит, эта сумма была выдана.

Наумов. – Нет. Он затем совсем отказался… 27-го у меня был разговор с князем Васильчиковым – членом Государственной Думы, который ко мне зашел в кабинет. Я к нему всегда относился с большой симпатией… Я ему сказал все откровенно, по поводу составления журнала о 5 миллионах. Я был возмущен и был рад, когда в Государственной Думе после этого сделано было всенародное заявление о 5 миллионах… По этому поводу, в Совете Министров было заявлено о том, что как это странно, что некоторые вопросы, которые носят чисто конфиденциальный характер, делаются достоянием широких масс…

Председатель. – Это не Штюрмер сделал такое заявление?

Наумов. – Я не помню… Позвольте мне докончить об этих 5 миллионах. 1-го февраля в одном частном доме я встретился с В.Н. Коковцовым. Он говорил об этих пяти миллионах. Видимо очень сочувственно отнесся к нашему с Покровским поведению. Он хорошо всегда относился к Покровскому. Я лично не знал, на что, собственно, требовались эти огромные суммы, никто не был предупрежден… Может быть, некоторые и знали, но я не знал. Граф Коковцов мне сообщил, что таковая сумма предназначалась на предвыборную агитацию. При чем вот что у меня записано: «Горемыкин сначала Хвостову отказал, а теперь это прошло». Далее у меня, отмечено: «5 февраля было заседание Совета Министров, где требовался некоторый аванс от Совета Министров царицынскому заводу». Я тогда заявил, что как бывший член верховной комиссии, обследовавшей специально дело царицынского завода, совершенно определенно протестую против каких-либо авансов, так как я познакомился недавно детально с положением царицынского завода. Против этого было видимое, как у меня записано, неудовольствие со стороны адмирала Муравьева…