Падение царского режима. Том 1 - Страница 130

Председатель. – Скажите, как сочеталась тут точка зрения ломки военно-промышленного комитета со взглядом на военно-промышленный комитет, как на организацию, работающую на войну, если такой взгляд разделяли присутствующие?

Наумов. – Эти заседания были организационные. Вот у меня тут отмечено, что было еще два заседания. Разрешите сообщить эти даты. 18-го июня было опять заседание. На этот раз я открыто высказал серьезные по этому поводу с своей стороны возражения. Вы меня спрашивали прошлый раз относительно секретаря. Я помню: секретарем был Лодыженский. Но был еще Фогель, личный секретарь самого Штюрмера, который сидел на всех заседаниях, – с моей точки зрения – тайных заседаниях… Тут уже высказывалась видимо тенденция не только организовать по-новому, в смысле усиления надзора, но уже серьезным образом нарушать дееспособность комитета. Против этого высказывались: Шуваев, я, кажется Игнатьев, во всяком случае, мы заставили в ту всегда холодную, обыкновенно обезличивающую редакцию журнала, которая стилизировалась Лодыженским, вставить наше заявление о необходимости усиления надзора, не в ущерб, однако, заказам… На эту уступку пошли, и мы были более или менее удовлетворены, и дали свои подписи. Вероятно, Шуваев еще больше даст вам материала, не только по тем вопросам, которые я знал, но и по самому существу дела. Я знаю, что на него не подействовало сильно…

Иванов. – Штюрмер как высказывался?

Наумов. – Штюрмер всегда имел такой величавый хладнокровный вид!… Я лично никогда от него не слыхал совершенно определенного ответа на какие-либо самые серьезные, так сказать шкурные, злободневные вопросы… Это всегда как-то от него отскакивало. Он никогда не проявлял определенного отношения, не реагировал на то, что волновало каждое из тех лиц, которые составляли в то время кабинет министров. У меня этих вопросов была масса. Я считал себя не столько министром земледелия, сколько министром продовольствия и снабжения. Я относился совершенно отрицательно к каким-либо обращениям к самому Штюрмеру, считая это совершенно ни к чему неприводящим… Но, думается мне, у него была совершенно определенная мысль, – во всяком случае, итти против всякой общественности. Я уже в прошлый раз имел случай вам говорить, что неоднократно на мои заявления о невозможности работать и просьбы доложить об этом государю, в виду его частых поездок в Ставку, – он отвечал уклончиво, и, напротив, просил оставаться и говорил, что все образуется и устроится…

Смиттен. – Скажите, пожалуйста, какую позицию занимал в этих заседаниях, относительно военно-промышленного комитета, бывший морской министр Григорович?

Наумов. – Насколько мне память не изменяет, он был только раз на этих заседаниях, потом он, кажется, уехал… Ясно и определенно я помню Шуваева. У меня еще отмечено заседание 24-го июня, касающееся военно-промышленного комитета. После моего решения, во что бы то ни стало уйти окончательно, я счел своим долгом выявить свои условия работы путем интервью с прессой. Тогда у меня было несколько человек корреспондентов, и я высказал свой взгляд о тех условиях и взаимоотношениях между правительственной властью и общественными организациями, которые с моей точки зрения могли бы принести пользу и являлись бы допустимыми…

Председатель. – Вы назвали эти заседания организационными, т.-е. в некотором роде подготовительными, но подготовительными – к чему?

Наумов. – К тому, чтобы реформировать все: самую схему организации военно-промышленного комитета. В Совете Министров высказывалось желание упорядочить дело всех общественных организаций, которые образовались при начале войны, т.-е. Всероссийского Земского и Городского Союза и военно-промышленного комитета. В Совете Министров не раз высказывались по этому поводу заявления и соображения, которые при мне еще не осуществлялись. Что после меня было, я не знаю, и о результате доклада Степанова, относительно этих организаций, – мне тоже неизвестно. Если я подписал журнал, то это касалось заказов военно-промышленного комитета; оговорка моя и Шуваева была помещена: «Без ущерба интересам войны». А остальное я не знаю. Я уехал в деревню и все время жил там.

Иванов. – Когда возбуждался вопрос о необходимости реорганизации, очевидно, должны были выставляться мотивы, почему та организация, которая существовала, не удовлетворяла. В чем же она не удовлетворяла?

Наумов. – Эти материалы вы найдете в соответствующих докладах. Но, насколько мне память не изменяет, с одной стороны, указывалось на то, что средства, даваемые в эту организацию, не достигают цели. Известный процент приводился в доказательство, что военно-промышленные организации какой-то минимальный процент давали по осуществлению заказов, между тем это дорого стоило казне…

Иванов. – Указывалось на недостатки чисто организационные или на то, что не достигалось цели, не давалось тех предметов снабжения, которые нужны были?

Наумов. – Помимо критики материальной стороны дела, думается мне, был и другой мотив, мотив чисто политического характера, т.-е. предположения были, что на место наше желают непременно стать эти организации, т.-е. Всероссийский Земский и Городской Союз и военно-промышленный комитет, которые за длительный период войны настолько сковались, что решили нас, т.-е. правительственую власть, сместить… Между тем, когда кн. Львов или Челноков приходили ко мне относительно сотрудничества, я посильно шел к ним навстречу. Но у них всегда при этом была оговорка: «Вот каково отношение со стороны правительства»… Я говорил, что, «действительно, я слышал, как будто бы вы хотите заменить нас… При этих условиях я, как член кабинета, не буду согласен итти рука об руку с вами; если же вы пойдете навстречу нам лишь в смысле помощи, то рад с вами совместно работать». Они постоянно говорили: «Конечно, в смысле помощи!» Я откровенно высказывался, где только мог. Если возьмете стенограммы выступлений моих в Государственной Думе и секретные стенограммы Государственного Совета (мартовское мое выступление), то там найдете мое credo. Повторяю, несомненно, здесь играли роль политические мотивы…

Иванов. – Но ссылки были на материальную сторону?

Наумов. – Ссылки на недостатки снабжения и малую производительность военно-промышленного комитета. Что касается Земского Союза, то в отношении помощи раненым я всегда слышал самые лучшие отзывы.

Ольденбург. – Обсуждался ли вопрос о том, что совещания по обороне и его комиссии относились всегда сочувственно к общественным организациям, а представители правительства часто расходились с членами палаты и другими представителями общественности? Совещание по обороне чрезвычайно тесно с ними соприкасалось, и отношение этого совещания для правительства должно было служить известным мерилом. Этого совершенно не касались?… Между тем и военному министру это было близко известно, потому что он председательствовал на совещании по обороне…

Наумов. – Мне кажется, Поливанов и Шуваев могли бы сказать по этому поводу что-нибудь более ясное и определенное…

Председатель. – Может быть, вы сделаете так: будете перелистывать вашу записную книжку (вы знаете по опыту прошлого вашего показания, что нам интересно) и в конспективном порядке отметите то, что забыли отметить прошлый раз, когда не имели перед собой этой книжки.

Наумов. – Я очень сожалею, что мне так внезапно был поставлен вопрос относительно освещения огромной области: ведь насколько я понял прошлый раз, вас интересовало отношение к Штюрмеру и к темным силам, но в каком смысле: в смысле моего ли личного отношения или объективно, т.-е. поскольку эти темные силы действовали?

Председатель. – Нам интересно было бы выслушать вас и в первом и во втором смысле.

Наумов. – Факт самого назначения Штюрмера произвел чисто ошеломляющее впечатление! Указ об увольнении Горемыкина был 20 января, и назначение Штюрмера последовало 20 же января. 21 января состоялся визит ко мне Штюрмера, который разделил мой взгляд на созыв Государственной Думы. Тут же дальше у меня пометка: «Секретарь мой доложил, что Распутин желает, чтобы я принял его в 5 часов вечера в тот же день. Я отказал, объяснив, что он может явиться ко мне на общий прием»…