Падение царского режима. Том 1 - Страница 10

Апушкин. – Вы познакомились с немецким капиталом в русской электрической промышленности; вам не приходилось, в связи с этим вопросом, слышать фамилию Эйснера?

Хвостов. – Нет… Тут столько фамилий, в связи с электрической промышленностью, что всех не запомнишь… Меня еще интересовали военные заказы, которые делались: трубочки и запальники, которые исполнялись разными электрическими фирмами – «Сименс и Шукерт», «Сименс и Гальске» и «Всеобщей Компанией электрической промышленности»… Я делал расчеты, сколько и когда получили они заказов… Когда заказы эти ими не представлялись, то за это ничего им не было, никаких штрафов они не платили. Ручаться за эти сведения я не могу, потому что доставлялись они частными лицами… Но, проверив их, устранив факты, которые представлялись неправдоподобными, несколько фактов оставил для себя, с которыми я должен был выступить впоследствии… В этот промежуток времени случился поворот по отношению ко мне в Царском Селе со стороны отрекшегося императора. Дело в том, что он продолжал относиться ко мне безразлично; но тут был Маклаков, к которому он относился очень хорошо. Я оставался совершенно в стороне. Но потом обстоятельства… кажется, не он сам назначил, а обстоятельства заставили его назначить Щербатова, с которым, повидимому, у него ничего общего не было!… После Маклакова у него не было человека, на которого он мог бы опереться, который ему был бы симпатичен. На Щербатова было какое-то недовольство, и здесь опять он стал вспоминать обо мне. Об этом я слышал косвенно – опять таки через нескольких иностранцев…

Председатель. – Вы не можете сказать, через кого?

Хвостов. – Точно не могу сказать, – не помню… Но косвенно очень многие передавали… Одна старая дама великосветского кружка передавала мне, что об этом говорили у английского посла, что, будучи во флоте, бывший император обо мне вспоминал. Я особенно в это не углублялся, но так или иначе, мне было известно, что там относятся ко мне более или менее хорошо. Потом мне стало известно, что бывшая императрица не дает своего согласия на мое назначение – в виду того, что я проштрафился тогда и не успел искупить свои вины относительно отъезда Распутина.

Председатель. – Вы говорите, как о деле обычном, для вас естественном, – что императрица не дает согласия: что же? Вы об этом знали? С каких пор вы стали знать, что не император, а императрица?

Хвостов. – Когда я приехал в Петроград и стал ближе узнавать о Распутине, я знал тогда то, что было более или менее тогда достоянием всех…

Председатель. – Но будьте добры вкратце сказать: вы с достаточной твердостью это установили?

Хвостов. – Это я уже потом твердо установил. Я исторически подхожу к этому предмету…

Апушкин. – Вы ставите возвращение к вам некоторого внимания со стороны бывшего государя в связи с вашим интересом к электрической промышленности и прочим предприятиям?

Хвостов. – Я ставлю это в связь с тем, что ушел Маклаков, который увеселял двор, и явился Щербатов, с которым ему было скучно.

Апушкин. – А другие лица не могли заинтересовать двор вами?

Хвостов. – Я лично ставил такую связь: государь мне сказал, что он обратил внимание и с жадным интересом следил за моими речами. Моя речь о немецком засилии его заинтересовала.

Это личное мое впечатление. Речь моя была сказана в мае 1915 г. Если бы только моя речь, то сразу я был бы вызван и назначен. (Так мне, по крайней мере, казалось, может быть, другие думают иначе: впечатления разные бывают)… В мае был Маклаков, в июне Маклаков ушел: был назначен Щербатов. Я начал получать сведения, что царь мною интересуется, в июне месяце. В это время, приблизительно летом, я почувствовал переворот: мне стало известно, что, опять таки, если я там не был принят, то этому, будто бы, мешает Распутин и что Александра Федоровна не была согласна. Впоследствии мне удалось узнать (я расшифровал), что был разговор; но Александра Федоровна не особенно сочувствовала моему назначению. Но после того бывший государь ей сказал, чтобы она меня приняла, и она меня приняла, и уже после того, как она меня приняла, она дала согласие на мое назначение. Как я потом узнал из источников третьестепенных, идущих от Распутина, она дала свое согласие с тем условием, чтобы товарищем министра внутренних дел, заведующим полицией и охраняющим Распутина, был назначен сенатор Белецкий. Это мне стало известно более точным образом – агентурным путем – потом, когда я стал министром внутренних дел… Я решил принять предложение, которое мною было получено. В самом начале я был вызван государем поговорить о текущих делах. Он мне ни слова не сказал о моем назначении, говорил о текущих делах, говорил, что читал мои речи, – вполне со мной согласен; говорил об общем положении вещей, – говорил долго… Потом простился со мной и сказал, что будет с большим интересом читать мои речи в Государственной Думе. Когда он говорил со мной, у него уже было написано письмо Горемыкину, потому что в тот же день, когда я приехал домой, Горемыкин получил приказ, в котором было сказано, что меня назначили министром внутренних дел… Таким образом, он говорил одно, а на деле уже было решено другое, – и разговор о моих будущих речах был просто приятным разговором… Так как я мало интересовался вопросами чисто полицейского характера, я считал, что мне гораздо удобнее, если будет лицо, всецело ответственное, которое будет охранять Царское Село; будучи совершенно незнаком с этим делом, я боялся брать на себя охрану Царского Села и был очень доволен, что на другом лице будет лежать эта обязанность. Я думал, что благодаря обходному движению (всякий человек думает, что ему удастся сделать больше, чем он потом сделает) – я думал, что если прибегну к обходному движению, несмотря на эту охрану, мне удастся добиться чего-нибудь по выяснению этих кружков, которые меня интересовали, и относительно Распутина… Но это было самомнение, которое свойственно каждому человеку: на самом деле вышло несколько иначе… Когда я был назначен, у меня явилась масса других дел. А, кроме того, я, главным образом, заинтересовался выяснением того, что мне казалось загадочным, что казалось невыясненным, и находил нужным все это расшифровать и разгадать… Я стал последовательно изучать все кружки, которые так или иначе окружали немецкий капитал. Мое представление было следующее: в целях завоевания – может быть, я ошибался, но мне казалось, что в целях завоевания России, – Вильгельм отправлял капиталы: и цель эта была политической, а не только экономической…

Председатель. – Простите, одну минуту… Когда вы представлялись бывшей государыне, она вам не говорила о предстоящем назначении и не поставила вам некоторых условий?

Хвостов. – Нет, она только сказала: «Вас очень хвалит государь, о вас он говорит много приятных слов!…»

Но то, что она говорила, это были только любезные слова. Она говорила: «Я – с удовольствием, – рада вас видеть назначенным… Но мне бы хотелось – это мое желание, – вы, может быть, удовлетворите его, с своей стороны представив сенатора Белецкого в свои товарищи?…» Но это она говорила мягко, кругло… Она не говорила: если не согласитесь, то я не соглашусь на ваше назначение… Это было сказано в дипломатической форме. Было сказано: «Я буду приветствовать ваше назначение, буду очень рада, но вы, с своей стороны, сделаете мне удовольствие, и мы тогда будем спокойны, потому что – вы сами понимаете – мы находимся в постоянном волнении и нам приятно, чтобы опытный человек охранял нас… Вы – в смысле охраны – не особенно сведущи…» Одним словом, все это было сказано в мягкой форме…

Председатель. – В то время, как государь на приеме вам не говорил о назначении вас министром, в это же время, в мягкой форме, бывшая императрица говорила с вами о назначении вас министром, поставив условием назначение вашим товарищем Белецкого?

Хвостов. – Бывшая императрица говорила: «Мы уйти никуда не можем, а вот вы можете уйти, и нам было бы желательно, для вашего спокойствия, чтобы был опытный человек, который бы охранял нас…» Теперь я возвращаюсь опять к немецкому капиталу. Мне казалось, что этот немецкий капитал ведет завоевание, одновременно политическое и экономическое, и идет различными формами: заграницей устраиваются общества, – электрические, металлургические и пр., которые имеют свои филиальные отделения здесь, чтобы доходы все шли туда и не проживались здесь, а распределялись там среди держателей их акций… Мне казалось, что для охраны этого немецкого капитала существует связь между лицами, которые владеют большею частью немецких капиталов и которые работают при помощи этих капиталов и получают дивиденд: это директора банков, которые получают 500-тысячные оклады, – очевидно, не за свой труд, а за какую-нибудь политическую миссию!… Потом, рядом с этим, для того, чтобы охранять в России капиталы, одних банковых людей достаточно, и тут является влияние на чиновничество, на известный ряд чиновников, которые действуют – в силу ли своего родства, а, может быть, – ради выгоды… Потому-то им необходима придворная охрана, которая может влиять на Царское Село. Для этого, так или иначе, они должны заполучить некоторых из придворных лиц, а не тех, которые не имеют никакого значения… Кроме того, тут обратила мое внимание группа остзейского дворянства, которая имеет близкую связь с так называемыми «кругами» или «партиями» при дворе, которые с малолетства получают придворные чины и высокие звания, которые получаются обыкновенно через двадцать-тридцать лет службы…