Падение башен. Нова - Страница 9

— Мэм, я причешу вас? — спросила горничная.

— Одну секунду. — Кли повернулась к интегральным таблицам, определила дифференциал субкосинуса А плюс В и перенесла его в блокнот. — Можешь начинать. — Она отодвинулась в гамаке и подняла с шеи темную массу волос.

Горничная взяла это эбеновое богатство и потянулась к концу серебряной цепочки с нанизанными через каждые полтора дюйма жемчужинами.

— Мэм, что вы там рисуете?

— Надеюсь установить инверсию субтригонометричееких функций. Мой учитель в университете открыл непрерывные функции, но никто еще не доходил до обратных.

Горничная вплела цепочку и воткнула гребень в каскад волос, упавших на плечо Кли.

— А… а что вы будете делать с ними, когда найдёте?

— Да-а, — сказала Кли, — действительно, они будут совершенно бесполезны. Когда-нибудь мы найдем им применение, но пока они бесполезны. Но интересны.

— Наклоните голову чуть влево, мэм. Вы будете выглядеть превосходно. — Пальцы ловко сделали волну в волосах. — Прямо замечательно.

— Надеюсь, что Тумар придет. Без него будет скучно.

— Но ведь король приедет, — сказала горничная. — Я сама видела карточку его согласия.

— Мой отец будет радоваться этому больше, чем я. Мой брат ходил в школу вместе с королем до… до коронации Его Величества.

— Удивительно! — сказала горничная. — Подумать только! Они дружили!

Кли пожала плечами.

— Мэм, вы видели бальный зал? А все закуски из рыбы. Знаете, это самая мелкая из тех, что выращивает ваш отец.

— Знаю, — улыбнулась Кли. — Не думаю, что я когда-нибудь съем в своей жизни хоть одну папину рыбу. Это прямо ужасно. Но считается, что она очень хорошая.

— Очень хорошая, мэм, очень. Ваш отец замечательный человек. Он выращивает такую хорошую, крупную рыбу. Но правда ведь, она чем-то отличается от той, что привозят с побережья. Я пробовала, так что знаю.

— А в чем разница? — спросила Кли.

Горничная задумалась:

— Не знаю, мэм. Но каждый скажет, что разница есть.

Замок на парадной двери помнил отпечаток его большого пальца. В этот момент Джон говорил:

— Пока ты был прав. Да, я верил тебе. Выбора у меня немного. — Он был в кладовой отцовского дома. — Я буду верить тебе. — Какой-то своей частью, во всяком случае. Почти пять лет назад меня посадили за глупость, которую я сделал, и я, при всем желании не смог себя убедить, что в этом повинен я один. Я не собираюсь сваливать вину целиком на Оска — шальной случай и все такое… Но я хочу только выбраться из этого. Я хочу быть свободным. Я шел почти на самоубийство, пытаясь бежать с рудников. И два человека, вероятно, умерли, помогая мне. Да, ты вывел меня из этого безупречного стального кладбища, и я пошел в обратную сторону, к радиационному барьеру. За это спасибо. Но я все еще не свободен и все еще хочу свободы больше всего на свете. Да, я знаю, ты хочешь, чтобы я что-то сделал, но я не понимаю, что именно. Ты обещал рассказать. Ладно. Но ты мотаешься в моей голове, так что я не свободен. Если дело в том, чтобы повиноваться тебе, то я это делаю. Но предупреждаю: если я увижу еще одну трещинку в стене, еще один проблеск света — я воспротивлюсь попытке пробиться, и к дьяволу тебя. Потому что, пока ты здесь, я все еще заключенный.

Свет в кладовой закачался. Джон был за высоким шкафом с фарфоровой посудой. Кто-то вошел в кладовую. На углу шкафа показалась рука, широкая с черными волосами, украшенная браслетом с голубым стеклом неправильной формы. Когда дверь открылась, рука исчезла из виду. Звон тарелок на полках, скольжение фаянсовой посуды, и голос:

— Здесь все в порядке. Неси эту.

Дверь закрылась. Джон шагнул вперед. Все здесь было ему знакомо. Вот дверь в главную кухню. Он вышел и медленно пошел по холлу к столовой. В холле стоял стол красного дерева, на нем свободной формы скульптура из алюминиевых прутьев и стеклянных шаров. Она была ему незнакома. Раньше здесь стояла голубая керамическая ваза. Глазурь ее была вся в трещинах. Комбинация бирюзы и пламенеющего красного стола казалась слишком богатой, слишком чувственной. Он разбил эту вазу. Разбил нечаянно. Он вспомнил свою первую реакцию: удивление, что глазурь покрывала керамику только снаружи. Ему было тогда четырнадцать лет.

Он вошел в семейную столовую и остановился. Когда использовался бальный зал, сюда никто не мог бы войти. Здесь слышалось нежное тиканье часов. Все полки были уставлены отцовской коллекцией хронометров. Он посмотрел на полки вровень с его глазами. Когда он в последний раз был в этой комнате, полки были выше. Свет из двери падал на циферблаты, одни с ноготь величиной, другие больше его головы. За пять лет прибавилось много новых, подумал он.

Когда ему было восемнадцать лет, он стоял в этой комнате и рассматривал тонкий двойной развилок энергетического ножа. Позднее в королевском дворце, с тем же ножом он испытал внезапный страх обнаружения. Страх перешел в панику. Паника осложнилась растерянностью, а растерянность снова перешла в страх. Страх тянул его вниз, а когда Джон пытался бежать через сводчатый коридор, ноги его как бы прилипали к полу. Он наткнулся на статую в нише, повернулся к преследовавшему его стражнику и метнул белую иглу энергии. Плоть стражника зашипела, стала опадать и Джон сразу обессилел. Его легко взяли. Неумеха, подумал он. Не пальцы — он исправлял многие из этих часов, когда отец приобретал их в разных стадиях поломок — а мозг. Его эмоции не были тонкими и обнаженными, а стрелы злобы или страха падали вокруг него без фокуса или без видимого источника. Отвращение или любовь, когда он испытывал их, были нечеткими и легко превращались одно в другое.

Затем пять лет тюрьмы. И первое резкое ощущение пронзило его мозг: желание, боль, агония по свободе. Планы побега были замысловаты, но тонки, как трещинки на голубой глазури. Желание побега давило на желудок, и когда они втроем ждали под дождем у лестницы, желудок невыносимо сжимало. А потом…

А потом — что заставило его потерять других? Почему он пошел не в нужном направлении? Неумеха! А ведь он хотел освободиться и от этого. Теперь он думал: может он хотел освободиться от всего, что было связано с тюрьмой.

Позднее на горизонте появилось свечение, вспыхивающая дымка за холмами. Возле Джона были скелеты древних деревьев. Почва была как бы усыпана горстями чего-то черного. На горизонте виднелся черный скелет города. Башни за балкой поднимались на фоне перламутровой дымки. Среди них виднелась сеть дорог, Тилфар.

Затем он заметил металлическую нить, идущую из города в его направлении, но отклоняющуюся вправо. Она шла с полмили мимо него и исчезала в джунглях позади него. Тилфар! Название пришло в его мозг, как знак, связанный со струнами его сознания. Радиация! И снова название города, как бы громко прозвучало в его голове. Он остановился, поняв, что слышал голос… Голос! Лорд Пламени. Он отчетливо слышал это…

В бальном зале заиграла музыка. Он выглянул в коридор. Навстречу шел парень в фартуке с пустым подносом.

— Простите, сэр, — сказал парень. — Гостям не полагается быть в этой части дома.

— Я искал… — Джон кашлянул.

— Да, понимаю. Вернитесь в зал и выйдите в коридор через третью дверь слева.

— Спасибо. — Джон улыбнулся и пошел по коридору. Он вошел в бальный зал через высокий арочный альков, где стояли белые столики с подносами с икрой красной рыбы на кружочках тостов, пирожками с белым, красным и темным рыбьим мясом, рыбным филе, нарезанными полосками и закрученными в виде раковин, креветками с рыбным фаршем.

На возвышении оркестр из десяти инструментов давал легкую музыку. Немногие гости затерялись в зале. Джон пошел через него.

Там и сям стальные фонтаны источали голубую или розовую жидкость на горки колотого льда. У каждого фонтана была полочка со стаканами. Джон взял стакан и наполнил его. Пошел дальше, потягивая напиток.

Глашатай возвестил о прибытии мистера Килора. Да с сопровождающими. Все головы повернулись, и через секунду множество блестящего зеленого шелка и голубой сетки на вершине мраморной лестницы распалось на четырех дам и их эскорт.