Озорные стихи - Страница 53
Изменить размер шрифта:
ДУШЕНЬКА
Древнее повествование
в вольных стихах
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
Не Ахиллесов гнев и не осаду Трои, —
Еблися боги, и еблись герои, —
Но Душеньку пою,
Тебя, о! Душенька, Амуру на хуй призываю:
Готовь пизду свою,
Не сам я еть хочу, но сводничать желаю.
Не лиры громкий звук — услышишь ты свирель.
Стремлюся я воспеть твою растленну щель.
Не робок молодец, ебака наш не трусит,
Хоть вдруг дай три пизды, по яйцы всем влупит;
Венерин сын давно уж дрочит свой хуишко,
Увидишь, как забьет елду свою мальчишка.
Так взачесть не еблась и мать его Венера,
Хотя ее ебли все боги и зефиры,
Вулкан ее ебал, ебли ее сатиры,
Но ебле против сей все дрянь и все химера;
Ведь он в числе богов, по-божески сбег,
Пускайся, не робей, бог фрянок не привьет:
Хуй держит в чистоте, муде перемывает,
Поганых не ебет, все целок проебает.
Издревля Апулей, потом де Лафонтен,
На память их имен,
Ярились и трясли на Душеньку мудами,
Воспели Душеньку и в прозе и стихами.
Помедли, Аполлон, Парнасских муз блудить,
Дай помощь мне пропеть,
Как Псишу будет еть:
Успеешь им еще десяток раз забить.
Во Древней Греции—прошло тому давно, —
Как царских ясен ебли с боярскими равно.
Ебали их цари, ебали и жрецы,
Ебали баре их, ебали кузнецы.
Царицы не гнушались,
И мелкие дворяне,
Купцы, жрецы, мещане
С царицами тогда до страсти наебались.
И в царское то время
От ебли таковой размножилося племя.
Меж многими царями
Один отличен был
И плешью и мудами;
В три пяди хуй носил,
В оглоблю толщиной,
Был тверд, как роговой;
И к масти сей в прибавок
Под сотню бородавок
Круг плеши украшал.
Был обществу полезен
И всем богам любезен.
Чужих жен не ебал.
За скромность такову Юпитер в награжденье,
Царице и ему под старость в утешенье
Трех дщерей ниспослал.
Прекрасных он имел всех трех сих дочерей,
Счастливей ими был всех греческих царей.
Меньшая двух была пригожей и белея,
Примерна красотой, как белая лилея,
Прекрасные соски на титечках сияли,
Коричневы власы пизды лоб покрывали,
И промеж мягких губ пизденки секелек
Кивал, блистал, сиял, как розовый цветок.
Красы ее такой не знаю дать примеру.
Едина мысль моя,
Что с задницей ея
Забыт Венерин храм, забыта и Венера.
Наполнен был людьми отца царевны двор,
Веселия, игры, утехи стал собор.
Подобен царский двор там божеским стал храмам,
Чистейша жертва ей курилась фимиамом.
Забыты храмы все Цитерина страны,
Забыты и жрецы и все оставлены.
Народ не стал их чтить, не в моде они стали.
Им негде взять пизды, друг друга уж ебали.
Все храмы сиротели,
Зефиры отлетели,
К Венерину споведу,
Все. к Душеньке в пизду.
Непостоянные амуры,
Царевне строя куры,
Цитеру оставляли,
Вкруг Душеньки летали,
Царевну забавляли
И, ползая у ног,
Смотрели в секелек.
Богиня красоты, узнав сему причину,
Что храм ея презрен,
Цитер весь унизен,
И, гневом воскалясь на Душеньку безвинну,
Хотела отомстить,
Амура упросить
Психею погубить.
С досады в кровь пизду Венера расчесала,
Вулкановой биткой до жопы разодрала,
Амура в храм к себе зефиров звать послала.
При входе в храм его вот что ему вещала:
— Амур! Амур! Вступись за честь мою и славу,
Ты знаешь Душеньку иль мог о ней слыхать,
Простая смертная, ругается богами,
При ней уже ничто твоя бессмертна мать.
Все боги вострясли от ужаса хуями.
На славу со всех стран все к Душеньке бегут.
И боги в небесах богинь уж не ебут.
Всяк дрочит свой елдак, на Душеньку ярится,
Юпитер сам ее давно уж еть грозится,
И слышно, что берет ее к себе в супруги.
Гречанку мерзкую, едва ли царску дочь,
Забыв Юнонины и верность и услуги,
Для Псиши дрочит хуй, он дрочит день и ночь.
Какой ты будешь бог и где твой будет трон,
Когда от них другой родится Купидон,
Который у тебя отымет лук и стрелы?
Ты знаешь: дети все Юпитеровы смелы.
Блудить он будет всех, ему кто попадется,
Почтенна мать твоя с его муд не свернется,
И еблею такой привьет мне пиздорык;
На Душеньку сей гнев твой должен быть велик.
И, чтоб остановить ужасную напасть,
Ты должен показать над Псишей свою власть.
Соделай Душеньку несчастною вовек,
Чтобы уеб ее прескверный человек.
Поганый был бы хуй, и шанкер, и бабон
Сидел бы на хую,
И Душеньку сию
Уеб он в афедрон;
Чтоб спереди пизду до пупа разорвал,
Под титьку, в рот и в нос ей хуем бы совал,
И мерзостью такой он фрянки б ей привил,
Во фрянках бы у ней чтоб нос бы прочь отгнил;
Чтоб краса ее увяла
И чтобы я спокойна стала. —-
Амур хоть не хотел, но должен обещать
За дерзость Душеньку порядком постращать.
Он гнева матери оспаривать не смел
И, давши слово ей, вспорхнул — и улетел.
Не в долгом времени пришла богине весть,
Которую зефир спешил скорей при несть,
Что Душенька уже оставлена от всех
И что ебаки все, как будто бы в посмех,
От всякой встречи с ней повсюду удалялись
И больше они ей с хуями не казались.
Что Душенька уже сама по ебле разъярилась,
Оставя гордость всю, Венере покорилась;
Что двор отца ее крапивою порос,
Что с горести Царя прошиб давно понос.
Таких чудес престранный род
Смутил во Греции народ.
Все подданны, любя царевну, прослезились,
А царская родня не менее крушилась.
И сами ей везде искали женихов,
Но всюду женихи страшились
Гневить Венеру и богов;
Что Псиша — царска дочь — ни с кем не еблася,
И с грусти таковой в народе завелася
Невстаниха, какой еще и не бывало,
От сих времен ебак несчастия начало;
Всех прежде у Царя хуй сделался как лыко,
Потом во всей стране, от мала до велика,
Хуи все лыком стали
И целок не ебали.
Но должно обратить на Душеньку свой взор.
Сошлася вся родня к Царю на царский двор.
Чем кончить зло, не знали,
Все думали, гадали,
Как Душеньке помочь,
Чего был всяк не прочь.
Изделавши совет, все вместе согласились,
Спросить о Душеньке Оракула решились.
Оракулом был дан Царю ответ таков,
Читатель! сам смотри, толков иль бестолков:
«Супруг для Душеньки, назначенный судьбами,
Есть чудо с крыльями, который всех язвит.
Кого копнет в пизду, та в радости забздит.
С предлинною биткой, с широкими мудами.
Когда в веселый час захочет пошутить,
Сам Царь не отойдет, велит его блудить,
И на хуй к кобелю посадит дочь жрецову,
Противиться никто его не смеет слову,
Все блядские дела берет под свой покров.
Никто не избежит ужасных сих оков,
Он молод или стар — закрыто то судьбами,
Почтен между людьми, почтен между богами.
Судьба и боги все определили так:
Сыскать к супругу путь дают особый знак.
Царевну пусть ведут на ту из гор вершину,
Хуи где все растут, пиздами испещренна.
Не знает мир о ней, не знает вся вселенна.
И там ее одну оставят на судьбину,
На радость и на скорбь, на жизнь и на ончину».
Ответ сей сродникам отнюдь не полюбился.
Оракула бранили,
И все судили,
Какой бы был злой дух, на Псишу что ярился?
Мудами все качали,
Все думали-гадали,
И наконец
Царь, Душенькин отец,
Не знав, куда вести, в путь Псише отказал.
Таков ответ Царя царевне невзлюбился.
Давно уже ее пизденочка чесалась,
Не знавши, хуй где взять, мизинцем забавлялась,
От ярости такой и секель шевелился.
Притом сама она была великодушна,
Сама Оракулу хотела быть послушна,
Кто б ни был, где б ни будь.
Желая поскорей пизденку протянуть,
— Живите в счастии, — сказала она им, —
Я вас должна спасти несчастием моим;
Пускай свершается богов бессмертных воля,
Судьба моя меня к тому, знать, так ведет;
Пущай чудовище меня и уебет;
Умру я на хую, моя такая доля. —
Меж тем как Душенька вещала так отцу,
Совет пустился плакать снова,
И слезы тут у всех катились по лицу.
Но в горестнейшем плаче
Никто с Царицею сравниться не возмог.
Она пускала стон и жалобу всех паче,
То, память потеряв, валилась часто с ног,
Венере шиш казала,
Оракула ругала
И с горести пизду до жопы раздирала.
То, секель ущемя Оракулу свой в зубы,
Пиздою мазала ему и нос и губы;
В ругательство ж еще обоссала.
В смятеньи таковом немало пробыла.
Вещала так ему: — Доколь она жива,
Не ставит ни во что Оракула слова,
И что ни для такого чуда
Не пустит дочь оттуда. —
Но хоть она во всю кричала мочь,
Однако, вопреки Амур, судьбы и боги,
Оракул и жрецы, родня, отец и дочь,
Велела сухари готовить для дороги.
Царевна с радости не знала что начать
И снова начала перстом в пизде копать,
Так думая в себе: «Хоть чудо будет еть,
Но он ведь не медведь;
Хоть звери там живут,
Подобных звери там, зверей же и ебут».
И с мыслею такой оставя дом и град,
В дорогу сказан был уж девушки наряд.
Куда, — от всех то было тайно.
Царевна наконец умом
Решила неизвестность в том.
Как все дела свои судом
Она решила обычайно.
Сказала всей родне своей,
Чтоб только в путь ее прилично снарядили
И в колесницу посадили
Без кучера и без возжей.
— Пускай по воле лошадей,
Судьба, — сказала, — будет править,
Найдет счастия иль бед,
Где должно вам меня оставить. —
По таковым ее словам
Недолги были споры там.
Готова колесница.
Садится царска дочь и с нею мать Царица.
Тронулись лошади, не ждав себе уряда.
Везут без поводов,
Везут с двора, везут из града,
И наконец везут из дальних городов;
В сей путь, порожний или дальний,
Устроен был Царем порядок погребальный.
Двенадцать воинов вокруг свечи несли,
Двенадцать девок им в кулак бычка трясли,
Двенадцать человек плачевно воспевали,
Баб столько же у них площиц из муд таскали;
Царевнину несли хрустальную кровать,
На коей Душеньку там будут проебать;
Двенадцать человек несли ее коклюшки,
Которыми в ночи царевна для игрушки
Изволила копать частехонько в пиздушке.
Потом в наряде шел жрецов усатых полк,
Стихи Оракула несли перед собою.
Тут старший жрец стихам давал народу толк,
И с важным он лицом потряхивал елдою.
Впоследок ехала печальна колесница,
В которой с дочерью сидела мать-Царица;
У ног ее стоял урыльник иль кувшин,
То был плачевный урн, какой старинны греки
Давали в дар, когда прощались с кем навеки.
Потом, спустя штаны, у самой колесницы
Шел Душенькин отец возле своей Царицы;
Царица хуй его в пригоршинах держала,
А Душенька на них от ярости дрожала.
Толпами шел за сим от всех сторон народ.
Желая кончить им счастливо сей поход.
Иные хлипали, другие громко выли,
Не ведая, куда везут и дочь и мать;
Иные в горести по виду тако мнили,
Что Душеньку везут Плутону проебать.
Иные устилали
Пред Псишей путь цветами;
Другие протирали
Жрецам глаза мудами.
И много таковых презреньем их ругали,
За то, что Душеньке они всё к худу предвещали.
И, возвратяся в дом,
За диво возвещали.
Другие божеством
Царевну называли.
Вотще жрецы кричали,
Что та царевне честь
Прогневает Венеру;
А следуя манеру,
Толчком иль как ни есть,
Народ хотели прочь отвесть.
Но паче тем народ, волнуясь, разъярился,
До смерти всех жрецов заеть он вмиг грозился.
Иные, воспалясь, из шайки их таскали
И хуя по три вдруг им в жопу забивали.
Забыли, что гневят и святость и Венеру,
Ебут они жрецов по новому манеру:
Ебут их в рот и в нос, ебут их в сраку, в уши,
Мотают на хуй жрецов святые туши.
Большому ж из жрецов бычачий хуй забили.
Их Царь со всем двором насилу усмирили,
Избавя тем жрецов от страха и напасти.
Но всё народ бежал, противясь царской власти.
Забыв Венеры вред
И всю возможность бед,
Толпами шли насильно
За Душенькою вслед,
Усердно и умильно,
Не слушаясь Царя, за Душенькой бежали.
Куда же путь их был, того совсем не знали.
Не долго ехавши путем и вдоль и вкруг,
К горе высокой вдруг поближе подступили.
Там сами лошади остановились вдруг
И далее не шли, как много их ни били.
В подошве той горы престрашный хуй торчал,
Се явно признак был. Оракул что вещал,
Что точно та гора, все вместе подтвердили,
На коей высоту царевну возводили.
Вручают все ее хранительным богам.
Ведут на высоту по камням и пескам.
Ни лесу, ни травы они здесь не видали,
Лишь только по холмам одни хуй торчали.
В других местах —
Пизды в щелях
Топорщились, сидели
И секелем вертели.
И многие от страха тут,
Имея многий труд,
Зажмурившись, бежали
И шапки растеряли.
Другие молодцы —
Большие наглецы —
Под камешком пизду в пещере находили,
Дорогой идучи их всячески блудили.
Сама Царица-мать
Изволила набрать
Хуйков с десяток на дорожку,
Себя чтоб забавлять от скуки понемножку…
Но можно ль описать Царя с его двором,
Когда на верх горы с царевною явились?
Когда с печали все пред нею ублудились,
Желая также ей уеться, — и потом
С царевною простились,
А после вскорь и Царь, согнутый скорбью в рюк,
Похож на страждуща во фрянках елдака,
Когда он слезы льет от зла хуерыка, —
Насильно вырван был у дочери из рук.
Тогда и дневное светило,
Смотря на горесть их разлук,
Казалось, будто сократило
Обыкновенный в мире круг,
И спрятаться спешило
К Нептуну под муде.
Лучи свои сокрыло
В Фетидиной пизде.
Тогда и день и ночь,
Одну увидя царску дочь,
Ко Мраку на хуй села
И эху одному при Псише быть велела.
Покрыла Душеньку там черным покрывалом
И томнейшим лучом едва светящих звезд.
Открыла в мрачности весь ужас оных мест.
Тогда и Царь скорей предпринял свой отъезд,
Не ведая конца за то ль сменить началом.