Ожидание - Страница 20
Возвращаясь с зимних пастбищ, этот великан, сколько ни пил красную кровь виноградной лозы, — все не мог напиться. За столом он ставил возле себя ведро вина. Другие со стакана пьянели, а Георгию хоть кувшином подавай.
Были тяжелые годы Отечественной войны. Георгий Башарули вез с летних пастбищ на колхозный склад целую машину выделанной овчины. Задумчивый, сидел Красный Георгий рядом с шофером. Внезапно на повороте в кабину уперлись винтовочные дула. Бандиты остановили машину. На хилого шофера никто и времени тратить не стал, а этого великана двое с винтовками взяли под конвой, приказали ему идти вперед. Двое других остались грабить машину. Георгий, недолго думая, вдруг как распрямит сложенные за спиной руки… В мгновение ока схватил он винтовки за дула, дернул их к себе и вырвал у бандитов. Взбешенный, принялся молотить грабителей прикладами. Разбил о них вдребезги обе винтовки и бросился назад к машине с выхваченным из ножен кинжалом. Два невооруженных бандита, как только увидели эту красную скалу со сверкающим кинжалом в руке, мигом вскочили на лошадей и ускакали прочь…
В годы войны я не видел Георгия смеющимся. Он ходил с плотно сжатыми губами, словно замазал рот известковым раствором. Теперь он уж редко спускался с гор. Однажды, после долгого отсутствия он пригнал с пастбищ целую отару собственных овец. Весь огромный двор нашего дома был битком набит отборными баранами. Был субботний вечер. Взволнованные теснотой и городским шумом холощеные бараны затеяли такую битву, так рьяно взялись крошить друг о друга рога, что я боялся спуститься во двор. Я думал, что к утру ни одного барана не останется в живых. А Георгий с моим отцом что-то подсчитывали на листе бумаги. Когда они кончили считать, мой отец спросил:
— Себе-то оставил что-нибудь, Георгий?
— Пару овцематок и пару годовалых баранов. Интересно, на что они мне нужны? И их скоро пригоню…
Наутро Георгий взял и меня с собой, и мы вывели всю его отару на базар.
Вечером, все в базарной пыли, мы без овец возвращались домой. Георгий держал под мышкой чемодан, набитый деньгами. Потом он целую ночь мотал свою здоровенную ладонь в миске с водой и считал деньги. Мой отец помогал ему, а я обертывал пачки ассигнаций полосками белой бумаги и оклеивал концы. На рассвете Красный Георгий выкрикнул: «Сто тысяч!». Он снова уложил деньги в чемодан, перевязал его веревкой, сунул под мышку и отправился куда-то.
Под вечер он с улыбкой вошел к нам во двор.
— Ну, как? — спросил отец.
— Сдал, — ответил Красный Георгий. — Облигации давали, но я и те пожертвовал государству.
На следующий день в газетах сообщалось, что колхозник села Уканамхаре Георгий Башарули внес в фонд обороны сто тысяч рублей. На эти деньги был построен истребитель, на котором написали имя и фамилию Георгия. Самолет Георгия громил фашистов. Немного отлегло у него от сердца, с еще большим усердием стал он ухаживать за овцами. Несколько раз избирали Георгия депутатом Верховного Совета СССР и Грузинской ССР.
Пятнадцать лет прошло с тех пор, но я все еще помню ту ночь. Тускло мерцает керосиновая лампа на столе. Рядом с лампой — полная миска воды, куда время от времени опускается большая, горячая ладонь Георгия. Вода в миске постепенно убывает. Медленно и точно — рубль в рубль — подсчитываются деньги…
После того редко приезжал Георгий в город, так был занят овцами. А последние восемь лет я и вовсе не видел его.
Я побывал на нескольких кочевьях овцеводческой фермы колхоза села Уканамхаре, но все как-то так получалось, что я не попадал в бригаду Георгия Башарули.
Я собрал уже довольно много сведений о достижениях уканамахарских колхозников. О бригаде Георгия Башарули спросил у председателя колхоза Сандрия Читишвили.
— Да ты сам проведай его, он обрадуется очень, — сказал председатель.
На зимних пастбищах у уканамхарского колхоза было два своих грузовика, но эти машины и без меня вечно были заняты. В общем пришлось мне опять же просить заведующего ветеринарным участком, и Дмитрий дал мне свою машину.
На следующее утро я приехал в бригаду Георгия Башарули. Уже издали заметил я в дверях красную скалу.
— Мераб?! Здравствуй, откуда ты взялся? — восклицает обрадованный Георгий и пожимает мне руку. По силе рукопожатия, чувствуется, что Георгий — и впрямь все еще красная скала, как встарь.
— Да вот, — говорю, — приехал по таким-то и таким-то делам…
Георгий повел меня в дом. В чисто побеленной комнате стоял вкусный запах горячего хлеба. Дежурный повар клал на лоток свежеиспеченные буханки. Из кипящей кастрюли с бараниной шел пар.
— Обед готов, — крикнул повар.
Еще немного, и со звуками радио смешалось постукивание ложек и ножей. С аппетитом обедали пастухи Георгия Башарули. На стене напротив я заметил «Обязательство», взятое бригадой Красного Георгия. Там же на красном полотне большими белыми буквами было записано: «Не пожалеем сил для полного сохранения приплода овец!». Члены бригады кончили обедать, попрощались со мной и пошли в овчарню сменять товарищей…
Долго проговорили мы с Красным Георгием, рассказывали о себе…
— От каждой сотни овцематок девяносто шесть ягнят должны увести в колхозные овчарни…
— Шерсти, вместо плановых трех, сдадим по четыре килограмма с овцы…
— Взяли обязательство сдать с овцематки по четыре килограмма сыра…
Солнце, уставшее за день от борьбы с облаками, медленно садилось за Ногайской степью. Неутомимый и несломленный Красный Георгий оставался победителем на поле боя.
Колхоз села Уканамхаре Ленингорского района. Председатель — Читишвили, заведующий фермой — Читишвили. Один бригадир — Читишвили, другой бригадир — тоже Читишвили. Один старший чабан — Читишвили, другой старший чабан — Читишвили, третий старший чабан — Читишвили. Один пастух — Читишвили, второй пастух — Читишвили, третий — Читишвили, четвертый — Читишвили, еще Читиншили, еще и еще…
«Чити» — это птица…
Когда на родине начинается весна, птицы пересекают моря и горы; отдохнут дорогой, поклюют травку, напьются воды и снова взмоют в небо, пролетят несколько дней — и вот они уже дома, вьют гнезда у себя на родине…
В первых числах мая самыми последними выходят Читишвили на дорогу, ведущую в Грузию. За три недели пройдут они свои восемьсот тысяч метров и к концу третьей недели увидят сверху ленингорские овраги. Снимут шапки, припадут к холодным родникам ущелий Девяти братьев и Ксани, потом встанут, поднимут глаза на вознесшиеся слева и справа горы, где-то на лесистой крутизне найдут свои гнезда — и лица их расцветут улыбками.
Пока и впрямь не больше птичьих гнезд дома всех Читишвили, но взоры, обостренные разлукой и ожиданием, даже из такой дали отличают черноглазых девчонок от сероглазых, видят уже молодых жен с тремя птенцами на сильных руках, матерей со слезами радости на морщинистых щеках, отцов, окутанных дымом трубок.
По горному подъему идут Читишвили в свою деревню. Идет в гору бригада Читишвили — бригада коммунистического труда…
Но об этом пока рано говорить. Бригада коммунистического труда Читишвили, вместе с другими бригадами своей колхозной фермы, находится еще на зимних пастбищах в Ставропольском крае.
Я стою перед стенгазетой в жилище бригады Читишвили, хочу до прихода бригадира выписать несколько интересных мест из заметок пастухов.
Газета называется «Уканамхарский овцевод». Под заголовком нарисованы два барана тушинской породы с замысловато закрученными рогами. Художник допустил небольшую неточность: ни на одной ферме Ленингорского района вы уже не увидите тушинской овцы. Лет пять-шесть назад еще можно было найти несколько экземпляров этой породы. Но теперь на овцеводческих фермах содержат только тонкорунных и полутонкорунных овец.
Читаю передовицу: