Озеро синих гагар - Страница 38

Удалось однажды Варкуше за Аганей подглядеть. Вернулся он на кордон с обхода лесов еще засветло, дома ее не застал, ну и направился искать. Боялся завсегда, как бы худа с ней не случилось.

Сидела Аганя в Песчаном распадке на поваленной грозой старой сосне, и вокруг по всему распадку мураши копошились, пауки-крестовики сновали, и все, как есть, таскали ей, кто что мог. Уж полная корзинка пуху и шерстинок набралась, а поверх платка, кинутого на пенек, целый моток гарусу из золотой паутины был приготовлен. Сама-то Аганя луговые цветки перебирала, укладывала их ковровым узором.

«Эге-ге! — подумал тогда Варкуша. — Неспроста это».

Но вечером, когда Аганя позвала его в избу ужинать, ни о чем допытываться не стал. Дескать, ладно уж, пусть она какую ей надо пряжу прядет и с мурашами, с пауками дружит, лишь бы кордон не покинула.

Так вот день да ночь — сутки прочь. Скоро время-то пролетело. Зима подступила. Замер лес, оголился, уснул. Лег повсюду снежный покров. В деревнях свадьбы люди справляли. И Варкуша уже много раз Аганю-то спрашивал: не пора ли нам тоже жениться? Неужто-де я хуже других парней? Ведь и хозяйство у меня справное, и силы-то во мне хоть отбавляй, и все-то, что в домашности нужно, умею своими руками делать. Но Аганя лишь понурится:

— Не могу я. Мной слово дадено…

А кому, не говорила. Кто у нее нареченный, не сказывала. И как прежде, ни днем, ни ночью спать не ложилась. Хоть бы вздремнула когда! Знай лишь робит да робит, кончит одно дело, тотчас другое начинает. Поставил ей Варкуша в избе, в переднем углу, кросна точеные. Приготовила она основу, кросна направила и села ткать. Только ткала-то не холсты, а опояски пуховые, золотым гарусом изукрашенные. И одна опояска на другую ничем не похожая. То по всей ее длине и ширине полевые цветы вытканы, то звезды в небе ночном, то зори весенние. Такие-то опояски лишь бы в праздник надевать, перед девками-невестами выбадриваться.

Унесла она их в деревню и мужикам раздарила. Потом новую основу завела, сызнова ткать принялась.

Между тем, в деревне из избы в избу молва пошла: в наших-де краях Аганя Бессонница объявилась, всем людям добра и удачи желает.

Донеслась молва до Варкуши. Упрекнул он Аганю:

— Чего же ты сразу-то, Аганюшка, мне о себе не сказала?

— Да ни к чему это, — Аганя ответила. — Мне и то совестно, как люди имя мое поминают.

Понял ее Варкуша. Он и сам добрыми делами не козырял. Удалось для кого-то сделать добро, человеку помочь, вот и хорошо. Себе от этого радость, ну и довольно!

Но Аганю полюбил крепче прежнего. Душу бы за нее отдал. В огонь кинулся. Море бы переплыл.

А все же виду ей не подал. Пусть-де сама решит, как быть: то ли просвататься, то ли дальше одной оставаться.

С тех пор часто выходил он из сараюшки во двор, подолгу в окошко избы смотрел, как Аганя узоры на опоясках выкладывает. Ночи стояли темные, а лучина перед кроснами горела ярко, и окошки-то ставнями не закрывали. Аганя, наверно, даже не догадывалась, что ему, Варкуше, тоже не спится. И не таилась ничуть. Иной раз перестанет ткать, руки опустит и вдруг запечалится. Со щеки слеза капнет. Шибко это было горестно смотреть, так бы и кинулся к ней, успокоил бы, однако Варкуша свой зарок соблюдал, набирался терпенья и ничем ее не тревожил.

В ночь под Новый год принес он ей из лесу елку, возле кросен поставил, порадовать хотел. Но Аганя что-то пугалась все: с раннего вечера окошки ставнями закрыла, от каждого шороха вздрагивала, и за кросна не садилась.

На всякий случай Варкуша ружье почистил и крупной дробью зарядил. Мало ли бывает чего? Может, Аганя какую-то беду чует. Ну и верно, вовремя изготовился. В самую полночь загремело на крыше избы. Тесовые доски, коими крыша крыта, как валежник сухой, затрещали. Потом ставни на окошках ходуном заходили. Будто град камней по ним барабанил.

— Это опять он, — закричала Аганя, да топор схватила и к дверям побежала. — Ну, не бывать тому, чего он хочет.

Варкуша успел ее остановить, сам с ружьем на крылечко выскочил. А на избе-то коршун сидит, когтями тес со стропил отрывает, клювом по бревнам долбит. Узнал его Варкуша. И тот его тоже узнал. Расправил крылья-то, зашипел и только наладился вниз, на Варкушу ринуться, как Варкуша из ружья по нему полыхнул. Но опять дробь коршуна не взяла.

Вот в ту ночь Аганя сама в первый раз Варкушу поцеловала, а потом ему и тайну свою поведала.

Вся-то тайна, что Аганя в лесу родилась, посреди бедных людей выросла. Спала-то не на перине, не на подушках пуховых, а на подстилке травяной, холодной водой из родника умывалась, жесткой холстиной утиралась.

А матери-то следить за ней, кормить-поить ее было недосуг. Овдовела она на второй год замужества и в богатых дворах батрачила. Вскоре опять замуж вышла. На богатство позарилась. Взял ее в жены старик, горный заводчик. Он литейное дело держал и большим капиталом ворочал. Все ближние и дальние деревни, все мастера-заводчане на него спину гнули. Никому супротив него слова молвить не позволялось. От мала до велика его боялись. Но пуще всего коршун на них страх нагонял. Держал его заводчик у себя в дому. Кажин день коршун-то этот над округой летал, доглядывал и высматривал, не сбежал ли кто, не затеял ли смуту, да обо всем хозяину сообщал и по его велению потом расправу чинил. А перья у того коршуна были железные.

Закабалил старик и молодую вдову, а девчонку Аганю велел со двора прогнать. Приветили ее старухи деревенские. Одна пряжу прясть научила, другая на кроснах ткать. Дружбу с мурашами, с пауками-крестовиками да с совой Аганя сама завела. Но от забот и печалей спать перестала. В ту же пору зарок положила: все робить и робить, всяким премудростям научиться, покуда хоть чем-нибудь добрым людям помочь сумеет. За то и прозвали ее люди Бессонницей, мастерицей-рукодельницей, о добрых делах печальницей.

В лесах, в полях на каждом шагу диво! Вот цапли, жаворонки и реполовы высоко летают. К чему это? К хорошей погоде. Тоже к ясной погоде, ежели светляки ночью, как огоньки мельтешат, а шершни и осы до темноты летают во множестве. Но коли услышишь ты до восхода солнышка крик зяблика или увидишь, что куры в дорожной пыли купаются, то жди затяжного ненастья. Весной чибисы и перепелки на высоких местах гнезда готовят, — значит, сырое лето предвидится. Перед холодной зимой мураши городища свои высокими строят. И от хвороб в лесах-то разных средств полно. Только против сухоты-ломоты семьдесят трав растут.

Конечно, обо всем этом Аганя поясняла людям и приносила им пользу, но нужда у них не убавлялась нисколько. Жили они порознь друг от друга, потому-то и держал заводчик их в неволе.

Пожалобилась как-то Аганя сове:

— Дружбы им, людям-то, не хватает. Чтобы один за всех, все за одного. Но как пособить, ума не приложу…

Та целый день, сидя в дупле, думала, а ночью улетела куда-то, но на рассвете вернулась обратно и подала Агане челнок, разными мудреными узорами изукрашенный.

— Вот, возьми! Чего загадаешь, то и получится…

Много-то говорить она не привыкла. Дальше Аганя уж сама догадалась.

Ну и начала тем челноком опояски ткать, а загадала, чтобы меж людьми дружба крепилась. Как мужик или заводчанин опояской-то опояшется, сразу сердце у него взыграет, взор прояснится, а душа согреется. И увидит он, кто им помыкает, а кто друг-товарищ! Все трудовые-то люди меж собой больше сроднятся и не один на один, но сообща, всем миром, почнут свою жизнь по-иному устраивать.

Узнал заводчик про опояски. Стали люди против него подыматься. Послал он коршуна разведать, откуда опояски берутся, кто их мужикам и заводчанам дарит. Выследил коршун Аганю, разметал, разбросал ту избенку, где она проживала, только до самой не добрался. Успела Аганя в лес убежать, до поры до времени в совином дупле спрятаться. А все же коршун опять ее разыскал и посреди болота, у Черной-то речки, чуть-чуть не покончил.