Овидий в изгнании - Страница 18

— В сентябре! — лихорадочно думал он вслух, идя от благодетельной старушки. — Это, блин, почти пять месяцев еще! Еще все лето! А шлангов-то кругом! автобазы, заправки, гаражи! Пожар, в конце, концов, устроить во время экзаменов и дождаться пожарных! Полезное с приятным! Хотя это, наверно, уже мизансцена… это, значит, хуже выйдет… Мужик, остынь, я тебе в дочери гожусь! Какая досада, что лето псу под хвост! Там дачников одних с поливом помидоров — пинай не хочу! Да, главное, способ знать! Лиха беда теперь!

Тут мы снова пропустим несколько месяцев, ничего не рассказывая о летней поре, удовлетворительно отраженной в семейных фотографиях, и начнем с того момента, когда он легко ступал по радугам бензиновых луж на территории автошколы, откликаясь сдержанной улыбкой на реплики: «Красавица, ты не меня ищешь?», а навстречу ему лежал вожделенный шланг. И оставалось только…

И вот он уже…

— Вот дьявол!

Он застыл с занесенной ногой, как гипсовый пионер, играющий в гипсовый футбол, и по спине его, пользуясь готическим слогом, прошел холодок ужаса. «Вот идиот, — судорожно сказал он, глядя вниз на свои привлекательные ноги в чулках и на шпильках. — Одежда, как была, так и останется. Ты тут ночи будешь ждать под передним мостом или в мини-юбке по городу попрешься? Унисекс надо было надевать какой-никакой, унисекс — вот что, подруга!»

И он пошел домой за унисексом. Но, оказавшись дома, он почувствовал себя усталым и не захотел тащиться назад в джинсах, которые не сходятся на бедрах.

«К тому же день рождения в субботу. Неудобно будет перед девчонками. Люди деликатные, конечно, сделают вид, что не замечают, но все равно. Отметим — и в воскресенье пойду пинаться».

В субботу празднично разрумянившаяся Женя, снующая в сиреневом брючном костюме и переднике меж кухней и комнатой, выслушивала последние наставления от матери, тактично уходившей к тете Лене, о том, что в каком порядке и с каким интервалом подавать на стол. Длинная трель известила о приходе коллектива, щебет и гомон влился в прихожую; под потолком вокруг абажура закачались верхушки гладиолусов, сервированные покорными метелками аспарагуса, этого непременного укропа букетов наших; звучали длительные поцелуи. «Давайте за стол сразу, Наташка Ертова звонила, что задерживается минут на сорок, так что без нее начнем. — Кто-нибудь открыл? — Сереж, ты чего моргаешь?» Огромный Сережа из шахматной секции, в чьих широких руках бутылка шампанского выглядела, как младенец в комфортной колыбели с мирным небом над головой, добросовестно пустил пенный удар в сторону дивана под дружный визг и одновременное расступание тесно сбившихся женских тел.

— Дорогая Женечка! — с выражением начала Иришка Хрустальная, держа на ладони бокал шампанского. — Когда ты пришла в нашу команду по стрельбе, ты принесла с собой столько оптимизма, жизнерадостности и весеннего настроения! Я хочу пожелать тебе, чтобы ты всегда оставалась такой, какая ты есть: доброй, веселой, всегда готовой прийти на помощь подругам! Мы все тебя очень любим, и я закончу свой тост словами поэта:

Нет, тучи на́ небе не вечны,

И сердце ты к тому готовь,

Что надо верить бесконечно

В большую дружбу и любовь!

Здесь собрались все твои друзья, и мы надеемся, что дружба и любовь будут сопровождать тебя по жизни. За тебя, дорогая!

Они поцеловались и чокнулись с растроганной именинницей, и потекло веселое застолье.

Потом, когда горячее было съедено, а перед тортом сделан был перерыв и настал момент утомления и задумчивости, девочки, рассевшись по полу, в полумраке, рассеваемом лиричными свечами, окружили Иришку Хрустальную, сидевшую заложив нога за ногу на табуретке с гитарой.

— Ну, что, — сказала она. — Жень, сегодня все для тебя.

— Ир, а давай «Шалопая судьбы», — попросила Женя, и ее вразброд поддержали.

С надвинувшейся складкой между бровей, Иришка, взяв ре минор, провела большим пальцем по струнам, задав романтичную тональность, и начала перебором наигрывать песню, о происхождении которой она отзывалась со стыдливо-гордыми недомолвками, давая основания самым крайним догадкам:

Я спрячу кручину мою,

Я звуком не выдохну горя,

В пучине свинцовой его утоплю

Восточно-Сибирского моря.

Я помню, в минуту разлуки

Рыдала ты, птичка моя,

Дрожа, твои бледные, тонкие руки

Змеей обнимали меня.

Припев:

Не быть мне любимым сынком,

Счастливым судьбы шалопаем:

Мой друг на меня шел с булатным клинком,

А пес мой набросился с лаем.

Так Господу было угодно:

Нам крест Он тяжелый подал,

Вдвоем нам нести его было удобно,

Но порознь нас Он погнал.

Гремучей змеею меж нами

Навеки пролег эшелон,

И вот одинокий стою над волнами,

Тебя же застлал горизонт.

Припев: Не быть мне, и т. д.

Пока моя кровь не остынет

На северном этом ветру,

Любовь наша будет моею святыней,

Которую я сохраню.

Я верю, когда-нибудь эти

Тебе нашепчу я слова,

И шепотом тихим березовых веток

Ответит могила твоя.

Припев.

Пальцы ее касались струн, вызывая зыбкое звучанье; девочки не глядели друг на друга; бесстрастное лицо Сережи вырисовывалось в углу из сумрака; и в воздухе, напоенном различными духами, носилась тень сожаления о чем-то небывшем и надежд на что-то неясное. Когда волшебство музыки последний раз дрогнуло и растворилось, все впервые вздохнули.

— Иришка, — с чувством сказала Женя, — какая же ты счастливая.

— Да нет, это я так, — рассеянно отозвалась капитан команды, трогая ногтем серебряные струны.

Вот уж гости уходили, по одному и небольшими группами, деля оставшуюся обувь в коридоре; вот уже опоздавшая Наташка Ертова повторяла свой тост в качестве прощания. «Спасибо, Жень. — Вам спасибо, девчонки. — Все было чудесно. Маме спасибо передай. — Сереж, пока!» — кричали они, заглядывая в комнату. Сережа задумчиво сидел за шахматной доской, шевеля фигурами обоих лагерей. Женя носила на кухню тарелки с немного заветрившейся нарезкой и куриными костями в следах помады. «Жень, давай помогу. — Нет, спасибо, все уже», — отозвалась она, снимая передник. «Сереж, а ты хорошо играешь? — Ну, Жень, с кем сравнивать. — А сыграй со мной. Или тебе это несерьезно? — Почему, давай, конечно. — Расставляй тогда. — Тебе белые. — А почему ты мне форы даешь? — Женщин принято вперед пропускать. Ходи».

Она пошла.

«Погоди, а на что играем? — Как на что? Просто так. — Нет, Сереж, так азарта нет. — Ну, давай по червонцу поставим. — Фу, это скучно. Давай на желание. Если выиграешь, я выполняю твое. А если я выигрываю, ты мое».

Она вертела в пальцах коней и слонов, разглядывая их на свет. «Жалко, что они по воздуху не ходят, скажи, Сереж? Вот так вот, опа — и прямо сюда. А тут меня никто не ждал, все спят на вахте и в зубах ковыряют. И все, сдавайтесь, я ваша королева, несите быстро мне знаки почтения и все такое. Скажи, жалко? — Да, — согласился он, — жалко».