Овечья шкура - Страница 30

— А потом?

— А потом… Тьфу, можно, я не буду рассказывать совсем уж гадости?

— Стеллочка, меня все интересует. А гадости особенно.

Девушка опять фыркнула. Судя по всему, опрос сопровождался поглаживанием ручек или чем-нибудь в этом роде.

— Да ну, — сказала она, — мне даже вспоминать противно. Но если надо…

Видимо, Синцов какими-то убедительными манипуляциями доказал, что надо, потому что Стелла, давясь от смеха, продолжила:

— Он спросил: “А как ты понимаешь, что колготки пора стирать? Ты их нюхаешь?”

— И что вы ответили?

— Я ему серьезно сказала, что стираю колготки каждый день, независимо от того, пахнут они или нет. А он мне понес про Жозефину, супругу Наполеона, которой тот мыться не разрешал, любил запах грязного женского тела. Это что, действительно так было?

Синцов подтвердил известный факт из супружеской жизни Наполеона, процитировав даже строки из письма Бонапарта к жене: “Больше не мойся, я еду”.

— Ну вот. А потом он сказал, что я делаю неправильно, что надо колготки менять, надевать через день, черные и бежевые.

— Он говорил “бежевые”? — уточнил Синцов. — Или “телесные”?

— Бежевые. Или нет. Светлые. Точно, светлые.

— А почему надо менять колготки, он объяснил?

— Да. Потому что жизнь такая — полоска светлая, полоска темная, — после этих слов Стеллочка опять фыркнула.

Я нажала на “паузу” и обратилась к Вадиму:

— А вы сами видели эту Стеллу?

Вадим утвердительно кивнул.

— А как она выглядит?

— Невысокая пухленькая блондинка. Ей девятнадцать лет, но выглядит на шестнадцать.

Ага, подумала я, ошиблась я ненамного; все-таки неизвестного маньяка интересуют блондинки. Правда, совсем юные, невысокие и пухленькие. Такие, как Катя и Алиса Кулиш. Я уже не сомневалась, что этот курортный приставала — именно тот, кого мы ищем. Еще немного терпения, и я узнаю его приметы.

Снова включив воспроизведение, я выслушала рассказ Стеллы о том, что больше всего напугало ее в странном парне. Выспросив все про ее колготочные пристрастия, он вдруг спросил, есть ли у нее дети. Стелла удивилась — еще никто не воспринимал ее как женщину, у которой могут быть дети. Но, прежде чем ответить, поинтересовалась, а зачем ему это. Тут он сказал самую странную фразу: “Я знаю, что не могу соединиться с женщиной, которая до меня соединялась с кем-то еще. Если такое произойдет, я должен буду умереть”.

Мысленно пожелав этому придурку, чтобы именно так все и произошло, Стелла ответила, что детей у нее нет, и стала озираться, прикидывая путь, которым она будет уносить ноги, если вдруг тому придет в голову соединиться с ней прямо тут, под кустом шиповника. Но парень никаких попыток к соединению не сделал. А наоборот, достал Библию, исписанную какими-то непонятными знаками, и стал листать ее, видимо, намереваясь прочесть ей вслух избранные места. Но вдруг захлопнул Библию, спрятал ее за пояс брюк, под футболку, поднялся с корточек и, не простившись, ушел. Она так и не поняла, что заставило его покинуть пляж.

Далее до конца записи Синцов старательно выуживал из Стеллы приметы парня. Общими усилиями они дошли до того, что парень этот роста выше среднего, — в этом Стелла не была уверена, так как наблюдала его снизу вверх, да к тому же основное время их общения он провел на корточках; но у нее сложилось впечатление, что он очень высокий; он не показался ей ни худым, ни толстым, так — обычный; лицо круглое, цвет глаз не помнит, но глазки маленькие; волосы какие-то пегие, может быть, выгоревшие, длину их оценить не может; рот небольшой, форму его она не помнит, но губы узкие. Да, самая главная примета — пирсинг: кольцо из белого металла в нижней губе.

Прослушав и записав себе приметы маньяка, я вздохнула, пожалев, что Стелла — это не Люда Ханурина: та бы, что называется, сфотографировала маньяка до последней детальки, мы знали бы и рост его, и цвет глаз, и длину волос, и размер обуви, и количество прыщиков… Но спасибо и на этом.

Вторая запись содержала беседу Синцова с другой барышней, подвергшейся приставанию маньяка. Барышня отказалась поддерживать с приставалой беседу про нижнее белье, — ее он тоже спрашивал про цвет колготок, и еще про то, как она их натягивает: по правилам, сначала на носочек, потом на пяточку, потом на всю остальную ногу, или же сразу всовывает ногу в колготки и тянет их вверх. Барышня вела себя независимо потому, что в холодном еще заливе купался ее папа. Так что маньяк приставал юней ровно до того момента, как завидел папу; а завидев, молниеносно ретировался.

К тем приметам, которые я уже знала со слов Стеллы, добавилось описание одежды: голубые джинсы, старые кроссовки, фирму девушка назвать не смогла, и черная футболка без рисунка. Вторая свидетельница тоже упомянула про кольцо в губе, значит, и эта примета достоверна.

У молчаливого Вадима, тихо заполнявшего свои справочки, я поинтересовалась внешностью и второй свидетельницы. Оказалось, что и эта барышня невысока ростом, отнюдь не худа, и имеет пышные светлые волосы.

Интересно, как выглядела Зина Коровина, нашедшая свой конец в пруду лесопарка? Если и она отличалась округлостью форм и светлыми волосами, смело можно и ее случай объединять с теми, которые нам уже известны.

Когда я вернула Вадиму кассету, он добавил к моим знаниям то, что не было записано на пленку. Для начала он рассказал, чего стоило Синцову разговорить девушек, чтобы они согласились на запись.

— Неделю на этих красоток потратил, — сообщил мне Вадим с придыханием. Похоже, что говоря про обожаемого шефа, он обретал несвойственное ему красноречие.

Я, в принципе, и сама не сомневалась, что Синцов душу вложил в эти оперативные беседы. Наверняка он начал разговоры с девушками разговаривать издалека, на темы, представляющие интерес для молодого поколения, потом как-то плавно, как он это умеет, сформировал у свидетельниц надлежащее отношение к гражданскому долгу, и выудил то, о чем девушки не рассказали бы и близкой подруге.

У того же Вадима я забрала заботливо подготовленные ксерокопии заявлений остальных пострадавших от разговорчивого сексопата, и поехала в контору, по пути сопоставляя все эти происшествия и пытаясь решить задачу — почему с одними девушками у него дальше разговоров не пошло, а других он решился убить. И совершить с ними — у меня уже не было в этом сомнений — действия сексуального характера.

Одновременно я от души желала всего хорошего Андрею Синцову, с непередаваемыми чувствами думая о том, что только он мог потратить уйму времени и душевных сил на то, чтобы Разговорить девчонок, на основании каких-то туманных заявлений — даже не о преступлениях, нет, а просто о странных приставаниях. На основании заявлений, не имеющих никаких следственных и судебных перспектив, задолго до того, как ему стало известно о смерти девочек со связанными руками… Зато теперь, благодаря тому, что у Синцова нюх на подобные странности, и он не гнушается работой, на первый взгляд никому не нужной, у нас есть данные о внешности опасного преступника, и можно искать его уже предметно…

По конторе слонялся грустный Лешка Горчаков. Увлеченный мной в кабинет, он поведал, что Зоя печатала что-то срочное для городской прокуратуры; он вызвался ей помочь, стал диктовать текст. Совершенно не учтя того, что когда печатаешь под диктовку и торопишься — обычно не вникаешь в смысл текста, Горчаков решил пошутить в меру своего интеллекта (и как он только следователем работает! Причем неплохо работает! Парадокс) и продиктовал ей следующее:

— …Причинив потерпевшей повреждения костей носа…

— …Костей носа… — повторила за ним Зоя, с реактивной скоростью стуча по клавишам.

— …А также кровоподтеки мягких тканей спины…

— …Спины… — Зоя у нас печатает практически со скоростью звука.

— …И ушибы…

— Дальше, — сказала Зоя, не отрывая глаз от клавиатуры, и тут Горчаков решил пошутить.

Вместо текста “ушибы волосистой части головы” этот великовозрастный балбес продиктовал “ушибы волосистой части попы”, а Зоя машинально набрала, закончила печатать, выхватила страницу из принтера и понесла шефу, в низком старте ожидавшему изготовления документа, чтобы мчаться в городскую. По-моему, это было спепдонесение в Генеральную прокуратуру.