Овечья шкура - Страница 29
— Представляешь, у меня целых девять месяцев была девочка с бантиком, а теперь уже тринадцать лет, как мальчик, — пожаловалась я ему, намекая на семейную легенду о том, что я ждала девочку в аккурат до того самого момента, как акушерка показала рожденного мною мальчика. А у меня даже имени для мальчика заготовлено не было…
В разгар утешения мы услышали робкое поскребывание в дверь кухни. За дверью обнаружился ребенок, тихо интересующийся, дадут ли ему поесть в свете его недостаточных успехов в учебе и поведения, далекого от примерного. Я возрадовалась, что мой деточка проявил интерес к человеческой пище, не из пакета с чипсами, но в воспитательных целях сохраняла строгое выражение лица.
— Иди мой руки, — приказала я, и ребенок без звука поплелся в ванную, но тут же вернулся обратно с сообщением, что там перегорела лампочка.
— Возьми стремянку и вверни ее.
Не такое мой сын ожидал услышать, с надеждой переводя взор с меня на Стеценко, справедливо, с его точки зрения, полагая, что такое ответственное задание будет поручено взрослому мужчине. Но не тут-то было. Пауза была выдержана по всем правилам сценического искусства. Ребенку ничего не оставалось делать, как уточнить, где взять лампочку, и приступить к исполнению.
Через минуту, удивившись, что чадо не приходит за дополнительными инструкциями, я пошла проверить, как движется трудовой процесс. На моих глазах невозмутимый Гошка довернул лампочку до упора, водрузил на место плафон и, спрыгивая со стремянки, сказал мне:
— Видишь, какой я полезный? А ты еще девочку хотела…
Остаток вечера прошел в теплой дружественной обстановке, если не считать непродолжительного скандала с рукоприкладством, сопровождавшего процедуру отхода ребенка ко сну в то время, которое я считала оптимальным для неокрепшего организма, а сам неокрепший организм — чудовищной несправедливостью и надругательством.
Наконец страсти улеглись. Из комнаты сына стихли звуки “Нирваны”, ночную тишину за окном нарушали только припозднившиеся трамваи. Мы с Сашкой с нежностью смотрели друг на друга, вспоминая, сколько времени мы не были вместе, и откровенно сгорали от желания. Наконец Сашка заявил, что мы или цивилизованно ложимся в постель, или он набрасывается на меня прямо так, оперативно расстелил постель и отправился в ванную. А я упала на теплую простынку, успела подумать о том, какие штуки я сейчас проделаю с Сашкой, а какие — он со мной, и заснула в следующее мгновение, как провалилась. Первая ночь после помолвки прошла на удивление целомудренно.
С утра я отправилась в главк за пленками с записью девичьих рассказов про курортного маньяка. По дороге я настолько погрузилась в воспоминания, что чуть было не проехала нужную остановку. Сашка утром признался, что, завалившись в постель рядом со мной, он успел всего лишь припасть к моему нежному плечу, запечатлеть на нем поцелуй, и сразу заснул глубоким сном, даже не поняв, что я тоже уже сплю.
Огромный неразговорчивый Вадим уже ждал меня с кассетами в руках. Поинтересовавшись, где я буду эти пленки слушать, он кивнул на специально приготовленный для этой цели магнитофон. Я рассудила, что, во-первых, в родной конторе будут беспрестанно хлопать двери, звонить телефон, а Зоя с Лешкой соблазнять чаепитием, и решила послушать пленки здесь, в главке. Тем более, что Вадим, похоже, был непосредственным участником всех этих разговоров и, если что, мог подсветить мне ситуацию, что называется, не отходя от кассы.
В кабинете, кроме нас двоих, больше никого не было. Всего тут стояли три стола; хозяин одного из них — Синцов, сейчас поправлял здоровье в госпитале МВД, а второй оперативник сидел в районе, где раскрывал какие-то жуткие преступления давно минувших дней.
Вадим вставил кассету в магнитофон и тихонько сел за свой стол, занявшись самой главной частью оперской работы — составлением справок. А я нажала кнопку воспроизведения и услышала мягкий, прямо бархатный голос Синцова и высокий женский голос. Успев удивиться, какими разными голосами Синцов разговаривает со знакомыми и со свидетелями, и констатировав, что мужчине с таким голосом женщина совершенно не в состоянии сопротивляться и наверняка расскажет все, чего он домогается, я погрузилась в их диалог.
Судя по слегка жеманному голосу героини, я вообразила ее себе томной загорелой блондинкой с длинными волосами, знающей себе цену, но отнюдь не смазливой идиоткой в стиле куклы Барби. Девушка доверительно рассказала Синцову, что она студентка Института культуры, и имеет обыкновение к летней сессии готовиться на пляже. А поскольку в конце мая стояли чудесные теплые дни, она проводила их на одном из пляжей Сестрорецка, удобно устроившись под кустом шиповника. Пользуясь малочисленностью курортников в будние дни (ага, либо наш герой не работает, либо работа у него сутки через трое, подумала я, раз он имеет возможность посещать пляж в будни по утрам), девушка по имени Стелла принимала воздушные ванны, максимально обнажившись, оставив на себе лишь плавки.
Синцов по ходу рассказа сделал Стелле несколько тонких комплиментов, из которых я поняла, что не ошиблась в оценке ее внешности. Наверняка ей было что показать общественности, сняв верхнюю часть купальника. И буквально на второй день подготовки к сессии куст шиповника вдруг уронил лепестки на ее конспект.
Подняв глаза, она увидела молодого человека, бросающего тень на песок. Он присел перед ней на корточки и спросил, что она читает. Девушка Стелла, не будучи дурой, огляделась, не обнаружила вокруг ни одного мачо, способного в мгновение ока прийти ей на помощь, и почла за благо не раздражать незваного собеседника — мало ли что у него на уме, разозлится, стукнет ее по голове, и прощай высшее образование…
Она ответила ему в меру приветливо, но без фамильярности, постаравшись подчеркнуть наличие дистанции. Он не обиделся, продолжал задавать ей вопросы — сначала на общие темы, про музыку, про погоду, про друзей. А потом вдруг спросил, какого цвета колготки она носит. Умница Синцов в этом месте притормозил и попросил Стеллу дословно воспроизвести его фразу.
— Ну… Что-то вроде: “А ты колготки носишь?” — припомнила девушка.
— Вроде? Или точно так? — допытывался Синцов.
— Так. Дайте подумать. Он спросил: “А ты колготки на экзамены надеваешь?”
— На экзамены? Именно на экзамены?
— Да. Он так спросил.
— А ты?
— Знаете… Вот как раз с этого вопроса мне стало не по себе. Зачем ему знать про колготки? Маньяк какой-то.
— А его поведение после этого вопроса не изменилось?
— Нет. Он как сидел передо мной на корточках, так и продолжал сидеть. Я еще подумала, что скоро ему станет неудобно, ноги затекут, и он уйдет.
— Но он не ушел.
— Не ушел, — подтвердила девушка, — и пристал как банный лист ко мне с колготками. Я сказала, что на экзамены колготки надеваю, потому что без колготок в официальные учреждения ходить неприлично. Думала, отвяжется уже. А он дальше гнет: “А какого цвета?”. Я сказала — в такую жару можно только телесные надевать, в черных будешь смотреться как ненормальная. Он вздрогнул…
— Отчего вздрогнул? — быстро уточнил Синцов. — От того, что ты сказала про телесные колготки, или от того, что ты употребила слово “ненормальная”?
— Наверное, после того как упомянула черные колготки, — подумав, сообщила девушка. — Он на минуту замолчал. Потом спросил: “Каждый день?” Я сказала — каждый день. Он дальше понес вообще какую-то пургу…
— Какую? — домогался Синцов.
— Ну, мне даже неудобно вам про такое рассказывать…
— Стеллочка, ничего страшного, я перенесу. Мне надо знать все дословно.
— Зачем? — удивилась Стеллочка. — Он же ничего такого не сделал… Ну поговорил, ну слюни попускал, но ведь даже потрогать меня не пытался. Под конец я его уже перестала бояться.
— Так что он дальше говорил?
— Ой… Ну, спрашивал, стираю ли я колготки. Вам дословно надо? Сейчас… Он спросил: “Ты каждый день одни и те же колготки надеваешь?” Я сказала — да, пока не порвутся. Тогда он спросил: “А ты их стираешь?” — девушка фыркнула.