Отверженный VII: Долг (СИ) - Страница 1

Телевизор было страшно включать — казалось, мир сошёл с ума, ну, по крайней мере, та его часть, что окружала Санкт-Петербург. Федеральные телеканалы все как один рассказывали об интервенции финнов и эстонцев, которые под предлогом помощи братьям-эльфам ввели своих боевых магов и войска не только на территорию Санкт-Петербургской области, но ещё и в Псковскую область, и в Карелию.

Но если эстонцы действительно отправили воевать лишь своих эльфов, то финны в Карелию пришли все — и эльфы, и люди, и орки. Стало понятно, что помощь Петербургу в Финляндии мало кого интересует. Наши северо-западные соседи решили реализовать свой давно вынашиваемый план построения Великой Финляндии, частью которой, по их мнению, являлась и Карелия.

Ещё федеральные новостные каналы сообщали о том, что в Петербурге зреет недовольство среди эльфов — часть их была разочарована политикой Жилинского, не всем по душе пришлась его идея подключить другие страны к внутреннему российскому конфликту. И ещё Новгород открыто обвинял Жилинского в убийстве моего отца.

В Петербурге все средства массовой информации трубили лишь об одном: что московские орки нарушили перемирие и пришли на помощь федералам и что русские эльфы были вынуждены обратиться за помощью к братьям-эльфам из других стран. Разумеется, об оккупации финнами Карелии и эстонцами Псковской области в Петербурге умалчивали.

Все эти новости очень давили психологически, от ощущения неопределённости усиливалось чувство тревожности. Как всё началось с гибели отца, так и нарастало словно снежный ком. Я не думал, что так тяжело буду переживать потерю отца, всё же мы были с ним не близки, но это оказалось большим ударом для меня. И ещё было ужасно обидно, что отец погиб буквально через несколько часов после того, как сказал, что гордится мной. И я был уверен, что он в тот момент не лицемерил.

Но отец хотя бы это сказал, и я это услышал — и теперь в моей памяти он остался именно таким, гордящимся мной, а не выгоняющим меня из дома. Мне кажется, он не раз пожалел, о том, что всё в наших отношениях сложилось так. И я давно его простил. И наверное, мать простил. Не простил лишь деда. И не собирался прощать никогда.

Но как бы я ни горевал по отцу, вернуть его я уже не мог. А вот спасать мать и Андрея с Машей нужно было как можно скорее. Мысли об этом не выходили у меня из головы. Вряд ли Жилинский планировал убивать моих родных, иначе он не признался бы, что они у него. Скорее всего, он рассчитывал использовать их в качестве заложников. Но как долго? И что он собирался делать с ними после того, как они перестанут быть ему полезны? Отпустит? Или предпочтёт ликвидировать как ненужных свидетелей?

Скорее всего, здесь многое зависело от того, как дальше пойдут дела у Жилинского. Я рассмотрел все варианты развития событий и с ужасом осознал, что не вижу такого, при котором убийца отца мог бы отпустить заложников. Даже если бы дела у него вдруг пошли идеально, и он добился независимости Петербурга, он всё равно вынужден был бы держать мою мать и Машу с Андреем в заложниках. Бабушка сказала, что после их освобождения жить убийце моего отца дня два-три. И он явно это понимал.

В общем, рассчитывать, что Жилинский отпустит моих родных, не приходилось. Ну а мысль о том, что он с ними сделает, если ему придётся покидать Петербург, потерпев поражение в войне, я отгонял — в этой ситуации нас точно не ждало ничего хорошего. Получалось, что в моих интересах была победа Жилинского в войне — это оставляло шансы на жизнь для моих родных. И мне такой расклад не нравился. Но если до этого всего додумался я, то бабушка явно поняла всё ещё раньше. Оставалось надеяться, что она что-нибудь придумает.

Возможно, у неё уже даже был какой-то план. И, возможно, частью этого плана было вчерашнее вручение мне меча мастера Ёсиды — не та бабушка эльфийка, что отдаст такой артефакт лишь потому, что устала его хранить. Если это так, то оставалось лишь дождаться объяснений.

Про меч я тоже думал постоянно. Было желание ещё раз взять его в руки и проверить, на что он ещё способен. И очень хотелось расспросить о нём бабушку, узнать об этом мече всё, что только можно узнать. Но княгиня Белозерская ещё рано утром отбыла в неизвестном направлении, и обещала вернуться лишь к обеду. Нетрудно догадаться, что в обеденный зал я пришёл за пятнадцать минут до начала трапезы.

Бабушка опоздала на десять минут, поприветствовала меня, поинтересовалась моим самочувствием и приступила к обеду. Я последовал её примеру. Княгиня Белозерская была очень серьёзна, видимо, о чём-то думала, за весь обед она не проронила ни слова. Лезть к ней с расспросами я не рискнул. Лишь когда принесли десерт и кофе, бабушка посмотрела на меня и сказала:

— Ты что-то хотел спросить, мой мальчик?

— Да, я хотел попросить Вас рассказать мне о мече мастера Ёсиды, — ответил я. — Вчера Вы сказали про какой-то ритуал, который откроет мне все тайны этого меча.

— Это разговор не под десерт, — сказала бабушка. — Сейчас допьём кофе и продолжим его в кабинете.

Когда мы пришли в кабинет, бабушка расположилась на диване, предложила мне сесть в кресло напротив и начала рассказ:

— Нас было четверо — учеников великого мастера Ёсиды. Конечно, в его школе боевых искусств учеников было намного больше, учитывая, что школа функционировала не один десяток лет, но именно своими учениками он называл лишь четверых, по крайней мере, на момент, когда мастер покинул этот мир, было так. Мы постоянно сопровождали учителя везде, куда бы он ни направился, слушали каждое его слово и были готовы отдать за него свои жизни. Прежде чем прийти к мастеру, каждый из нас прошёл непростой путь. Ёсида сделал нас лучше, намного лучше, чем мы были до встречи с ним, но недостаточно хорошими, чтобы учитель смог выбрать из нас того, кто был бы достоин владеть его мечом.

— Император Вильгельм Пятый был одним из этой четвёрки, да? — спросил я.

— Да, — ответила бабушка. — Вилли был одним из нас.

Мне очень хотелось спросить, кто были оставшиеся двое, но я постеснялся — посчитал, что это будет некорректно.

— Каждый хотел получить этот меч, когда Ёсида сказал перед уходом, что оставит его одному из нас. Хотя, наверное, я хотела этого меньше всех, ведь я пришла к мастеру последней из учеников, намного позже остальных, поэтому не считала, что имею право на что-то там претендовать. Возможно, это и повлияло на выбор мастера. Он отдал меч мне. Но лишь на хранение. Незадолго до этого я родила Романа. Когда мастер первый раз посмотрел на моего сына, он сказал, что у Ромы большое будущее и что мальчик должен вырасти мужчиной, достойным уникального меча. Учитель велел передать меч Роману, когда тот станет взрослым, а Роман должен был в конце жизни передать его уже своему сыну.

Бабушка замолчала и вздохнула, видимо, эти воспоминания давались ей нелегко. Через минуту она продолжила рассказ:

— Мастер предупредил меня, что меч должен принадлежать исключительно старшему мужчине в роду. Не знаю, почему, наверное, это как-то связано с силой клинка и с силой главы рода; возможно, соединившись, эти две силы многократно увеличивают мощь друг друга, и клинок превращается в какое-то совсем уж невероятное оружие. Как бы там ни было, я должна была сделать всё именно так, как сказал мастер. А в случае отказа сына я должна была хранить артефакт, пока не найду другого достойного.

— Неужели Ваш сын отказался, раз меч всё это время пролежал в том подземелье? — спросил я.

— Сначала Роман не был готов. Хотя подходил по всем параметрам: был умным, добрым, смелым, справедливым, он был старшим, а точнее, единственным мужчиной в роду, собственно, с него род Седовых-Белозерских и пошёл.

— А как же Вы? — удивился я.

— Я просто Белозерская.

— А отец Романа?

— Род Седовых-Белозерских пошёл с Романа! — твёрдо сказала бабушка, проигнорировав мой последний вопрос. — Я несколько раз хотела отдать ему меч, но Рома каждый раз говорил, что не готов. Наверное, так и было. А потом случилось то, что случилось. И тогда я решила, что второй раз такой ошибки не совершу, и отдам меч Костику, как только ему исполнится хотя бы двадцать лет. Но, к моему сожалению, Костик оказался не лучшим кандидатом на роль владельца этого меча: он был жёстким, порой жестоким, мог причинить боль даже близким, да ты сам лучше всех это знаешь.