Отто фон Штиглиц (СИ) - Страница 47

Теперь ходу. Иван Яковлевич, не оглядываясь, бросился бегом к низенькому заборчику, перемахнул через него, и только оказавшись внутри кустов, позволил себе оглянуться. Пока ничего не изменилось, да и прошло-то всего пять – семь секунд. Нет, вон кто-то бежит к машине. И тут, как по заказу, пламя добралось до сидений и там внутри «Мерседеса» что-то полыхнуло. И вся машина заполнилась чёрным дымом. Сразу и звуки прорезались. Кричала какая-то тётка и вторил ей мальчишеский: «Аларм». Брехт скинул куртку, сунул её в сумку и достал оттуда коричневое пальто, что засветилось в Париже. Так, где тот Париж. Переоделся, забросил портфель Манштейна в ту же сумку, поправил зелёную ткань, что скрывала под собой, оказывается, офицерскую немецкую саблю, всю блистающую золотом и червлёным серебром, и вышел на улицу, чуть не запнувшись о заборчик. Фуражку тоже заменил на модную шляпу. Идёт себе человек и никого не трогает. Так прямо хотелось оглянуться и перейти на бег, но выдержал паническую атаку Иван Яковлевич и почти спокойно дошагал до конца улицы. Позади слышались крики. «Фаейер» и всякие «Hi-Hi-Hilfe». На помощь звали. Брехт на свою улицу не спешил, Решил ещё, готовясь к покушению, что обойдёт по кругу за пару кварталов и выйдет к их улочке с другой стороны.

Так бы идёт себе пешеход и ладно. Но на саблю в зелёной тряпке оборачивались. Вот зачем схватил? И не бросишь же теперь посреди улицы. Сразу бросятся помогать поднять. Тем не менее, с саблей нужно, что-то делать по своей улице с ней идти нельзя. Запомнят необычную вещь в руке.

И рука не подымится выбросить, в каком укромном месте. Теперь уже своя. Видно же – вещь статусная и дорогая, наверное, приёмному батяньке фон Манштейна сам Кайзер Вильгельм вручал. Нет, не сможет выбросить, жаба из семейства бесхвостых земноводных, задушит. Всё в дом! Всё в дом!

По улице Берлина шёл человек с большой сумкой в руке. Походка у человека была странной. Видимо инвалид. Одна нога у него не сгибалась, и он каждый раз останавливался и круговым почти движением заносил её вперёд. Потом опирался на неё и делал нормальный шаг другой – здоровой ногой, а потом всё повторялось. Молодой человек с инвалидной ногой был одет в долгополое красивое коричневое пальто и в коричневую же модную шляпу, ботинки тоже поскрипывали новой коричневой кожей. Над верхней губой у него красовались небольшие пшеничного цвета усики, которые и не различить уже с пары метров. Блондин с голубыми глазами и правильными чертами лица, даже красавчик, и девушки бы оборачивались, но вот эта его не гнущаяся в колене нога. Инвалид. Всё же некоторые девушки оборачивались. Вполне себе импозантный высокий молодой мужчина, прилично одет, наверное, не бедствует. А нога? Ну, что нога?! Нога и нога. Этому делу не сильно и мешает, а если и мешает всё же, то почему не завалить этого голубоглазого на спину, лёжа лежать ему нога никак мешать не будет.

Сам же инвалид на девушек не оборачивался, хромал себе … Не получается, хромал, это когда человек дёрганным шагом идёт. Человек не шёл дёрганным, он шёл приставным что ли. Костыль бы помог, наверное, но человек в коричневом пальто стеснялся видимо своей инвалидности и в меру своих сил хотел чувствовать себя нормальным человеком, потому обходился без костыля.

Дойдя до улицы Кройцштрассе человек в коричневом в нерешительности остановился. И что-то пробурчал себе под нос. Если бы кто прислушался к его бормотанию, да ещё был полиглотом, то понял бы следующее.

– Твою ж, налево! – очевидно инвалид выбирал в какую сторону идти, налево или направо. – Тут же фроляйн Гертруда, ещё увидит из магазина. Мать ж вашу, Родину нашу.

Ничего, мы пойдём другим путём, – и инвалид пошёл направо, всё же зря про лево говорил.

Дойдя до соседней улицы, он повернул и стал своим круговым неверным шагом её пересекать. Улица не самая длинная в Берлине, но на ней полно перекрестков, а светофоров в этой части Берлина нет, как и задастых и грудастых регулировщиц движения с палками. Хоть и без палок тоже нет. Один раз Опель древнего монструозного типа чуть не сбил коричневого инвалида с пшеничными усиками, но послав оборзевшего водителя на «Донерветер», наверное, это другой район Берлина, пешеход всё же доковылял до конца штрассе и с облегчением свернул на тихую улочку в основном с одноэтажными домами. Возле одного он и остановился. Постучал кулаком в покрашенную зелёной краской, кое-где облупившейся, калитку.

Залаяла собака у соседей, а из дома, что находился за забором, вышел мальчик лет четырнадцати, немного цыганско-еврейской наружности – чернявый и носатый, и спросил на непонятном языке. Не цыганский ли?

– Quién es? (Кто там? (Испанский)).

– Хрена с два, нет ещё никаких Квинов. Открывай, Ванька. Свои, – на тоже не очень понятном языке ответил коричневый инвалид с голубыми глазами.

Брехт прошёл через калитку, и сразу, свалившись на скамейку у ворот, стал стаскивать с себя штаны.

– Мать перемать, чтобы ещё раз, я взял чужое!!! Ванька, чего там с заповедями или смертными грехами. Не укради – это что и какой по счёту или какая? – Иван Яковлевич стянул только одну штанину, продемонстрировав Хуану белые икроножные мышцы и стал отматывать от ноги зелёную материю. И когда, наконец ему это удалось, то оказалось, что к левой ноге полковника примотана сабля с позолоченными или даже золотыми ножнами, да ещё и каменюки самоцветные стали на ножнах и эфесе поблёскивать, и посверкивать.

– Не укради – это седьмая заповедь по католическому переводу Библии. Это значит, не отбирать у ближнего своего денег, или имущества его, и не присваивать себе чужого путём нечестной торговли, или мошенничества. Но нам следует помогать ближнему своему в сохранении и преумножении его имущества и средств существования. – Это Ванька на своём плохом немецком пять минут объяснял Брехту, вставляя испанские, французские и русские слова.

– Стоп. Так ведь получается, что я и не нарушил ничего. Никакой торговли или мошенничества. Этот фашист мне не ближний, да даже и не дальний. Он враг. И он в это время был уже мёртв. Ничья сабля. А нет. Моя сабля.

Их взгляды скрестились, словно рапиры звякнули сталью, и от этого столкновения искры полетели во все стороны. От брехтовской рапиры полетели зелёные искры магии правды, а от рапиры Гудериана коричнево-красные искры фашизма.

Хрень ведь какая в голову залезет. Процессия прошла по Шпандауерштрассе, и вышла на площадь, справа находился большой комплекс городского совета из-за красного строительного материала и терракотовой техники прозванного Красным. Красный ратхауз (Rotes Rathaus). Слева, и именно к ней двигалась процессия, была одна из старейших кирх Берлина – Мариенкирхе. Где-то в интернете Брехт про неё читал, а когда ездил на экскурсию в Германию, то маршрут построили через Берлин – день в столице, а потом на юг в Баварию, пить пиво и по замкам короля Людвига II Баварского путешествовать. Были и на этой площади. Тогда гид сказал, что прежде на цокольной части Мариенкирхи стояло вокруг кирхи восемь фигур святых. В конце Второй мировой войны они пропали. Про это и в интернете было. Странный термин – пропали. Святые они возносятся. Хотя: «он же памятник, кто ж его посадит», блин – вознесёт. Но пропали. Интересно куда? Русским они точно не нужны, а американцы со своими загребущими ручонками до центра Берлина не дотянулись. Немцы просто убрали, наверное, своих святых, чтобы сберечь в тайные хранилища, добавили к ним «Янтарный кабинет» прусского короля Фридриха I. (Своё забрали, гады) Интересные, кстати, фамилии у создателей «Янтарной каморы». По рисункам Иоганна Фридриха Эозандера фон Гёте (это другой) создал кабинет для Фридриха датчанин Готтфрид Вольффрам (прямо как гнома зовут). Спрятали немцы и законопатили. А потом, под бомбёжкой очередной, все носители знания о месте схрона были погребены под руинами. Так и не нашли следов «Янтарной комнаты» и святых Мариенкирхи.