Отшельник - Страница 5

– Согласен, – кивнул Знахарь и перестегнул брючный ремень на следующую дырку.

Выполнив эти несложные действия, способствовавшие достижению большего комфорта, оба снова закурили и несколько минут молчали. Потом Волжанин выпустил тонкую струйку дыма в потолок и сказал:

– А хотите, я расскажу вам о вас?

Знахарь удивился, но ответил:

– Было бы интересно…

– Ну, я не собираюсь развлекаться тут телепатией, – пояснил Волжанин, – однако некоторые способности к физиогномике имею.

Он хитро посмотрел на Знахаря и забормотал нараспев:

– А позолоти ручку, золотой мой, яхонтовый, расскажу что было, что будет, на чем душа успокоится.

– Сейчас, сейчас, – засуетился Знахарь и стал шарить по карманам.

Волжанин с улыбкой смотрел на него и молчал.

Наконец Знахарь нашел в кармане джинсов пятирублевую монету и, взглянув на Волжанина, спросил:

– Годится?

– Годится, серебряный мой, годится, перламутровый.

Взяв пятирублевку, Волжанин куснул ее металлокерамическим клыком и, удовлетворенно кивнув, бережно спрятал в карман.

– А был ты бедным студентом. Так?

– Ну, знаете ли, – Знахарь пожал плечами, – бедными студентами все были.

– А потом стал бедным врачом. Так?

– Вот это уже интересно, – Знахарь насторожился.

– Так или нет?

– Ну, так…

– А потом пиковая дама предала тебя. Это ничего, что я на ты?

– Нет, нет, ничего! Продолжайте, – Знахарь был заинтригован, – только она скорее на бубновую была похожа.

– Это неважно. А потом твоя жизнь повернулась совсем в другую сторону. И появились в ней вода, огонь и медные трубы. Ведь появились?

– Появились.

– Ну, про глаз я не спрашиваю… Однако протез хороший. Не всякий заметит разницу.

– Вы-то заметили, – недовольно буркнул Знахарь.

– Я – это другое дело. Прожитые годы научили меня быть особо внимательным ко всему. Зато наша стюардесса…

– С кривыми бабками, – подхватил Знахарь.

– Совершенно верно. Готов спорить, что она заметила бы твой стеклянный глаз только через четыре месяца после свадьбы, и то – если бы ты его выронил по пьянке.

Знахарь засмеялся.

– Ну как, угадал?

– В общем – да, – согласился Знахарь, – всякое в моей жизни было.

– Вот за это всякое мы сейчас и выпьем, – сказал Волжанин и стал разливать коньяк.

Знахарь посмотрел на бутылку:

– А ведь придется вторую брать.

– Придется, – назидательно заметил Волжанин, – говорят о чем-то нежелательном. А мы возьмем ее с полным удовольствием и неподдельным желанием.

– Согласен, – кивнул Знахарь, – ошибся. Виноват. Исправлюсь.

– Смотрите у меня, – с притворной строгостью сказал Волжанин, снова перейдя на вы.

– Виктор, – Знахарь помялся, – вы уж раз перешли со мной на ты, так и продолжайте. Меня, знаете ли, это вполне устраивает.

– Годится, – кивнул Волжанин, – тогда – вот твоя порцайка.

– Спасибо, – сказал Знахарь, принимая мензурку, – так, значит, за всякое?

– Совершенно верно, – усмехнулся Волжанин, – за всякое. Потому что если бы его – всякого – не было в нашей жизни, она была бы пресна и скучна.

– Ну… – протянул Знахарь, – иногда это всякое бывает таким, что не дай бог!

– Совершенно верно, – повторил Волжанин, – но это закон жизни. Хорошее всякое не бывает без плохого всякого. И тут уж никуда не денешься.

– Диалектика, мать ее, – Знахарь опрокинул коньяк в рот.

– Она самая, голубушка, – кивнул Волжанин и тоже принял на грудь.

Закурив, он откинулся на подголовник и задумчиво сказал:

– Моисею на горе Синай были выданы под расписку три скрижали. Так он, старый идиот, одну из них разбил. И, понятное дело, утаил этот позорный факт от своего народа. А на третьей скрижали, в числе пяти заповедей…

– А почему пяти? – удивился Знахарь.

– Как почему, – удивился Волжанин в ответ, – ведь Моисей принес две скрижали?

– Вроде две… – неуверенно сказал Знахарь.

– Две, точно две, – Волжанин махнул рукой, – а заповедей – десять. Значит – по пять на каждой. Из этого делаем допущение, что на третьей было тоже пять. Логично?

– Логично, – согласился Знахарь.

– Вот. Так на третьей в числе еще пяти была заповедь «Не бойся».

– А может быть еще – «Не верь» и «Не проси»? – Знахарь криво и недобро усмехнулся.

Волжанин внимательно посмотрел на него и серьезно ответил:

– Нет. Таких не было. Можешь мне поверить. И не надо путать Божий дар с уголовной яичницей.

– А почему бы и не попутать? – сварливо поинтересовался Знахарь, – ведь ваша радиостанция и воровские песни передает, так что для вас должно быть все едино.

– Ты, Майкл, это брось. Вижу, что обостряешь, и прошу – не надо. А насчет нашего радио… Так у нас есть разные песни – и бардовские, и авторские, и народные. Есть у нас и воровские, так ведь они тоже народные, воры тоже часть нашего народа, и немалая, между прочим! Так что игнорировать их музыкальные симпатии было бы непростительной оплошностью. А у воров ведь тоже душа есть – разве не так?

– Есть, – неохотно согласился Знахарь, – да только знаю я, какая у них душа.

– Интересно, откуда? – прищурился Волжанин.

– Неважно, – отрезал Знахарь.

– Ну, неважно, так и неважно, – покладисто согласился Волжанин, – только не забывай, что уголовники не сами себе такую судьбу выбирали. И, поверь мне, есть у них и чувства и мечты.

Знахарю не хотелось говорить на эту тему, поэтому он кивнул и сказал:

– Так что там насчет разбитой скрижали?

– Ловок… – усмехнулся Волжанин, – а насчет скрижали, которую расколотил криворукий Моисей, была там заповедь «Не бойся». И я расскажу тебе притчу. Не возражаешь? Она короткая.

– Так хоть и длинная, – улыбнулся Знахарь, – притча – это хорошо.

– Вот и я так думаю, – кивнул Волжанин, – тогда слушай.

Он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил с интонациями настоящего артиста:

– Жил-был один человек. Был он смел и решителен, справедлив и силен. А может быть и нет. Неважно. Этот человек больше всего на свете боялся, что его зарежут. С ужасом он представлял себе, как холодное и твердое лезвие ножа входит к нему в живот, нарушая божественную гармонию его телесного существа. Кровь, боль, ужас, смерть. Эта картина в разнообразных вариациях представала перед его внутренним взором едва ли не каждый день, вызывая содрогание и страх. И даже, возможно, отравляла ему жизнь. Но вот настал день, когда человек этот обнаружил себя лежащим на смертном одре. Был он уже глубоким стариком. И, чувствуя на сердце стальную руку той, которая не обходит своим вниманием никого, он с облегчением произнес: «Слава богу, не зарезали!»

Волжанин замолчал, а Знахарь погрузился в глубокие раздумья, навеянные притчей. И вскоре, возможно, от выпитого коньяка, а скорее всего – просто от предшествовавших его паническому бегству из Питера треволнений, он задремал.

И проснулся только тогда, когда новый знакомый деликатно потрепал его по плечу и сказал:

– Проснись и пой.

Знахарь продрал глаза и увидел пассажиров, пробиравшихся к выходу.

Самолет уже, оказывается, сел, и можно было ступить на гостеприимную сибирскую землю.

– Если я запою, – хрипло сказал Знахарь и прокашлялся, – если я запою, все они выскочат из самолета как по тревоге. А ведь среди них есть женщины и дети, которые могут пострадать в давке. Вы этого хотите?

– Ни боже мой! – Волжанин протестующе выставил ладони, – это выражение такое. Петь не обязательно.

Он поднялся с кресла и, достав из нагрудного кармана пиджака визитную карточку, протянул ее Знахарю.

– Возьми и обязательно позвони мне. Теперь я буду находиться в Томске постоянно, и мы можем иногда встречаться для совместного распития коньяка, а также для приятных и полезных разговоров о жизни. И не забывай включать приемник на волне 100.9 FM. «Радио Петроград» – «Русский Шансон».

Последние слова он произнес поставленным дикторским тоном, подмигнул Знахарю и, крепко пожав его руку, направился к выходу. Знахарь зевнул и, чувствуя, как его суставы неохотно расправляются, стал выбираться из кресла.