Отрешённые люди - Страница 21

В кабинете тобольского губернатора Алексея Михайловича Сухарева сидели в мягких креслах генерал-майор Карл Иванович Киндерман и поручик Гаврила Алексеевич Кураев. Сам губернатор прохаживался по кабинету, время от времени подходя к столу и бросая взгляд на полученное сегодня утром донесение с передового казачьего поста. В нем сообщалось, что степи пришли в движение джунгарские племена и подошли вплотную к казачьим укреплениям. Дозорные насчитали более пяти тысяч всадников, вооруженных копьями и луками, и полагают, что это лишь часть воинов, а главные силы еще на подходе. Посему у губернатора спрашивалось, как быть казачьей заставе, в которой не было и сотни человек.

– Что скажешь, Карл Иванович? – посмотрел Сухарев на генерала, преспокойно посасывающего мундштук погасшей трубки. – Побьют джунгары казаков и у нас с тобой разрешения не спросят.

– У меня нет приказа выступать с вверенными мне полками, – хладнокровно отвечал Киндерман, ни одним мускулом не выдавая своего отношения к происходящему.

– Значит, ждать будем, пока эти джунгары, а с ними и киргизы, до Тобольска доскачут? Так получается? Они нас кругом обложат, а ты будешь распоряжения ждать?

– Я есть человек военный и жду приказ, – словно на плацу, монотонно и невыразительно пробубнил генерал.

«Эх, немец, он немец и есть», – подумал Сухарев и повернулся к поручику Кураеву за поддержкой:

– А ты что скажешь, Гаврила Алексеевич?

– Нельзя им позволить русскую землю поганить! – Кураев соскочил с кресла и бросил косой взгляд в сторону генерал-майора. – Я надеялся найти его превосходительство на боевых позициях, а… застал в теплом кабинете… – Он хотел еще что-то добавить, но сдержался и сел обратно в кресло.

– Мне есть приказ стоять нахт Тобольску! – неожиданно заволновался Киндерман и с силой ударил трубкой по столу, отчего пепел, перемешанный с табаком, высыпался на зеленое сукно, но он даже не заметил этого и продолжал: – Если вы, молодой человек, – он резко повернул голову к Кураеву, – привезли бы мне приказ выступить, то мой конь уже скакал бы через степь, и солдаты раз-раз следом. Есть приказ? Нет приказ.

– Да будет вам приказ, будет, – не вставая, негромко проговорил Кураев и сделал соответствующую гримасу, давая понять, что он не согласен с действиями старшего по чину.

– Карл Иванович, – примирительно начал Сухарев, – я сегодня же отправлю специального курьера в Санкт-Петербург с сообщением о перемещении джунгарских воинов и более чем уверен, – он подчеркнул интонацией последнюю фразу, – что вам последует распоряжение выступить в степь и встать на защиту наших городов. Только вот туземцы-то ждать бумагу из Петербурга не станут. Не лучше ли будет предупредить их намерения?

– Я не совсем понял, что есть «предупредить намерения»? – пожал узкими плечами Киндерман. – Вы, господин губернатор, предлагаете мне напасть первыми, а потом пойти под суд после международного конфликта?

– Господи, – затряс в воздухе руками губернатор и даже ногой от раздражения дернул, зацепив стул, – о чем вы говорите?.. О чем? Там обычные туземцы, инородцы, кочевники с луками и стрелами, которые, может быть, и не знают, что такое граница и где она проходит. Стоит вам со своими полками показаться в степи, как и духа ихнего не будет. Предыдущие губернаторы всегда так поступали. Понимаете, их пужнуть надо чуть-чуть, самую малость – и все на этом!

– Найн, не понимаю, – стоял на своем Киндерман, – война есть война. Нихт ферштейн «пугать», «чуть-чуть», – сквасив губы, передразнил он губернатора.

– Вот дубина, – негромко проговорил Сухарев, ловя взгляд Кураева. Но генерал хоть и не совсем верно понял смысл, но уловил интонацию сказанного, а потому четко и внятно спросил:

– Вас ист дас – «дубина»? Дубина – это есть лес? Зачем здесь лес?

– В лесу живем, – вздохнул удрученно Сухарев. По всему выходило, что отвечать за гибель казачьих постов придется ему одному. Немец-генерал и этот столичный поручик и шагу не сделают, чтоб помочь ему. А в распоряжении самого губернатора находился лишь полк сибирских казаков, которые к тому же были расквартированы в Таре, Омске, Березове, Тюмени, Якутске, Енисейске. Чтоб их собрать, выдать снаряжение, направить в степь, уйдет не менее месяца. При благоприятных обстоятельствах. А в России, тем более Сибири, благоприятные обстоятельства складываются весьма редко, и к этому губернатор Сухарев давно привык и проклинал тот день, когда дал согласие ехать на службу в Тобольск. Губерния вроде русская, но живут в ней и татары, и остяки, и другие народы, от вольностей и дикости которых ему, главному управителю, сплошные неприятности. Прошлым летом он отправился на дощаниках в Томск и за время дороги только пять раз тонул, его чуть не заели комары, мучился желудком от плохой пищи, и когда они наконец-то прибыли к Томску, то встречающие не могли отличить его от рядового казака, до того ободранным он выглядел и более походил на беглого каторжника, чем на правителя края. А теперь еще эти джунгары, невесть откуда взявшиеся на его голову. Он чувствовал, что дело кончится сенатской комиссией, а там уже и до суда рукой подать. Обвинят во всем тяжком и самое малое – отправят в деревню доживать до конца дней земных. Сухарев прислушался: за стенкой послышались тяжелые шаги, бряцанье по полу кованых подков, чье-то тяжелое дыхание. Дверь распахнулась, в кабинет влетел окровавленный казак в форме подъесаула и крикнул:

– Полицмейстера Балабанова убивают!

– Кто?! – почти одновременно вскрикнули все находившиеся в кабинете.

– Солдаты ваши, – ткнул подъесаул в сторону Киндермана.

– Да что он им сделал, Балабанов? – всполошился Сухарев. – Он человек хоть и строгий, но справедливый. Зря не обидит.

– Ни за что привязались, – начал объяснять казак, – шли мы, значит, к их степенству, купцу Крупенникову. С их благородием, полицмейстером, и со мной еще двое казаков было: Ушаров и Ярков, и я, значит, Афанасий Смолянинов. До рогаток дошли, где Ширванский полк стоит, караул держат. Тут к нам десятка два ребят ваших, – он снова кивнул генералу, – и бегут, орут чего-то. Я еще их благородию и говорю, мол, пошли обратно, а то худа бы не хватить. А он мне: «Я тут в городе поставлен за всем порядком смотреть-приглядывать. Неужто побегу?» Остались мы. Те подскакивают и орут в голос: «С праздником, станишные!» Ну, мы им тожесь степенно ответили, поздоровкались за ручку. Глядь, а они все выпимши изрядненько. Один-то к господину полицмейстеру целоваться полез, а тот возьми и оттолкни его в грудь, ну тот и грохнулся взад себя. Вскакивает и с кулаками, кричит: «Убью!» Мы его оттаскивать начали, а другие солдатики нас хвать за грудки и орут непотребное разное, даже сказывать стыдно…

– Где Балабанов? – перебил подъесаула Сухарев. – Жив он? Говори!

– Я когда лошадь чужую поймал, да поскакал сюда, то жив был. А как там дело дальше сложилось, то мне неизвестно.

– Как ты мог бросить полицмейстера одного? – вскипел губернатор. – Под суд пойдешь!

– Почему бросил? Я за подмогой побег, за вами… – растерялся казак, – а там с ним еще двое наших остались… Тоже побитые, как и я, – и он демонстративно вытер нижнюю губу, из которой сочилась кровь. – За что под суд? Что едва живым ушел вас упредить? Их там уже сотни две набежало…

– Едем, – кинул на ходу Сухарев всем находящимся у него в кабинете, натягивая шубу. – Он что, так посреди улицы и остался? – спросил уже направившегося к двери казака.

– Да нет… – ответил тот, – во двор к оружейному мастеру Прокопию Мячикову затащили едва живого. Прокопий мне свояком приходится, так и помог. Да и ружья у него опять же в наличии…

– Какие ружья? – переспросил Сухарев, внутренне холодея.

– Как какие? Обычные, из которых стреляют. Мы и пальнули пару раз…

– В моих солдат? – изумленно поднял белесые брови генерал Киндерман.

– Поверх голов, для острастки, – переминался с ноги на ногу подъесаул. – Но ежели они на приступ пойдут, ворота ломать начнут, то Прокопий, мужик твердый, он натурально по ним стрелять начнет.