Отрешенные люди - Страница 3

Зимние сумерки стремительно опускались на землю, надвигая на снежную целину печальные длинные тени стылых деревьев. Слева от Ивана, на бугре, со стороны неглубокого оврага, расцвели высвеченные последними солнечными лучиками две могучих медностволых сосны, а справа прорезался на посеревшем небе рогатый месяц. Не покрытые шапкой уши стало пощипывать морозцем, приберегавшим силы к вечеру и теперь взявшимся за одинокого путника без всякой жалости и пощады.

Поначалу Иван шел неторопливым шагом, но когда морозец пробрался внутрь, под шубу, начал шагать пошире, клонясь корпусом вперед, резко выбрасывая на шаг ноги, оставляя за собой небольшие тут же таявшие в густом вечернем воздухе облачка пара. Вскоре он благополучно достиг густого ельника, обступившего с обеих сторон проезжую дорогу, и уже сделал несколько шагов в его полусумрак, как вдруг какой-то шорох заставил его остановиться. Он внимательно вгляделся в просветы меж деревьями, прислушался и явственно различил скрип снега и вслед за тем негромкое, но злобное урчание.

"Волки! - словно обожгло изнутри. - А я со спеленатыми руками как младенец перед ними Аки агнец Божий! Господи, помоги и помилуй мя..." зашептал он горячо молитву и дернул правой рукой, попытавшись перекреститься, до него не сразу дошло, что и крест положить на себя перед погибелью не сможет. Хотел было побежать обратно, но неожиданно в нем проснулась непонятно откуда взявшаяся злость, нежелание отступать перед зверем, а он сызмальства был упрям и неуступчив, тем более здесь, на грани смертного исхода не желал поддаваться слабости, испугу, а потому, набыча голову, остановился, замер. Верно, и волков смутил вид стоявшего неподвижно человека, они не спешили выбираться из густого подлеска, и лишь серая тень мелькнула невдалеке, да чуть скрипнул снег, и все вновь смолкло.

"Будут темноты ждать, тогда и полезут", - решил Иван.

Звери медлили, казалось, ждали чего-то, давая знать о себе лишь негромким редким порыкиванием. Иван почувствовал, как начинают неметь от холода ноги, а вслед за ними и все тело. Глаза постепенно привыкли к сгущавшейся вокруг темноте, и он различил острую волчью морду, жутко блеснули изумрудом с желтым переливом уставленные на него глаза. Волк сделал несколько осторожных шагов и вышел из-за дерева, остановился всего в нескольких саженях от дороги.

"Может он один? - мелькнула успокаивающая мысль. - Тогда еще отобьюсь". Но вслед за первым из леса вышла еще пара волков чуть меньше ростом, более тощих, поджарых, из молодых, а справа, проваливаясь в снег по брюхо, выбралась и волчица, норовя обойти Ивана со спины.

"Вот и вся семейка налицо! Сейчас остальных родичей собирать начнут". От этой мысли он вдруг рассмеялся и сиплый смех его прозвучал неестественно громко в ночной тишине. Волки вздрогнули от звука человеческого голоса, попятились назад, щеря клыки, а один из молодых и совсем опромью кинулся обратно в лес.

- Ага, страшно стало! - зло заорал Иван, понимая, что его голос, крик сейчас остались единственной защитой. - Думали так взять?! А вот и не вышло! Не дамся! Шалишь! Зубами вас грызть стану, а не дамся!!! Ух, я вас!!! - и он сделал несколько шагов навстречу к зверям, затопал что есть силы ногами, завыл, зарычал, корча при том страшные рожи.

Волки от неожиданности замерли... Испуганно скакнул в лес второй молодарь, попятилась осторожная волчица, и лишь вожак остался на месте, злобно скаля клыки, топорща острые чуть с проседью уши. Иван чуть было не кинулся к нему прямо по целине, норовя побольнее пнуть ногой как нашкодившую собаку, да вовремя одумался, сдержал себя, остановился, надсадно кашляя от попавшего в грудь морозного воздуха. Наконец, уняв кашель, решил крикнуть погромче, надеясь пугнуть и вожака, но ... вместо крика изо рта вырвался дребезжащий, похожий на петушиный, клекот.

"Голос сорвал", - понял он и ощутил, как волны липкого страха побежали по телу, подбираясь к беспорядочно застучавшему сердцу.

А вожак, меж тем, так и не решившись в одиночку напасть на человека, повернул морду в сторону дальнего леса и призывно на низкой ноте завыл, приглашая лесных собратьев на подмогу. Не прошло и нескольких минут, как с разных мест, через поле, ему отозвались такие же низкие, хватающие за душу голоса, и Ивану почудилось, будто он различил черные точки, медленно двигающиеся по снежному насту в его сторону. Вспомнились добрые, с прищуром глаза матери, почудился запах сдобных калачей, которые он всегда так любил, в голове возник надсадный звон, все стало безразлично. Он повернулся назад и вдруг увидел мелькнувший за ближним колком огонек дорожного фонаря, а вскоре услышал веселый звон колокольцев и приближавшийся к нему крытый возок, запряженный парой лошадей. Ноги вмиг сделались ватными, и он медленно опустился на дорогу, прикрыв веками наполнившиеся слезами глаза.

2.

Тобольский губернатор Алексей Михайлович Сухарев не часто появлялся в стольном сибирском городе, а все больше разъезжал по многочисленным окраинным городам и провинциям, проверяя вверенных ему воевод и прочие государевы службы. Губерния, которой он управлял, больше походила на королевство: от самого Тихого океана вплоть до Уральских гор распростерлись необъятные сибирские леса, тундры, степи, горные хребты и ущелья. Пока до конца губернии доберешься, хотя бы день другой в каждом городке задерживаясь, глядишь, полгодика уже минуло. Но деваться некуда, служба она служба и есть, терпи, коль очутился в губернаторском кресле, жди срока, когда обратно в Петербург призовут, иное назначение предложат. Ладно, коль подобру, а то всякое случиться может, скольких его предшественников по судам мыкали, до конца дней спокойно жить не давали.

Он, тобольский губернатор, хоть пост этот иным тоже значительным кажется, но по сравнению с приближенными к императрице особами всего лишь птичка малая, что кулик в гусиной стае. А иные из вельмож, на которых он ранее и глаз при встрече поднять, не смел, теперь вот под его началом в местах не столь отдаленных очутились: герцог Курляндский Бирон - в Пелыме захудалом, фельдмаршал граф Миних - в морозном Березове, граф Остерман, уж до чего увертлив был, а тожесь не миновал Сибири и, царство ему небесное, той мерзлой землицей и присыпан на веки вечные. Судьба-злодейка крутит человеком, словно буря древесным листом, зашвырнет, завеет в такую тмутаракань, что и язык не повернется название того гиблого места выговорить.

Алексей Михайлович сидел, откинувшись в кожаном кресле, упершись ладонями в подлокотники, полуприкрыв глаза. Губернаторский дом, перестроенный еще до него прежними сибирскими управителями из старого воеводского, больше похожего на острог, чем на парадный дворец, хранил в себе десятки запахов, оставленных ранешними постояльцами, до него бывшими на сибирской земле. Тут смешался крепкий запах дегтя и подопрелой бумаги, несло кислой овчиной из плохо прикрытых дверей, а самое главное - изо дня в день неистребимо витал угарный запах от печей, рано закрываемых извечно полупьяным истопником. Окна по стародавнему сибирскому обычаю наглухо запечатывались на зиму, и свежий воздух попадал в губернаторский кабинет разве что вместе с робко гнувшими спину посетителями и тут же исчезал, как снежинка, впорхнувшая на жестяную поверхность жарко натопленной печи. Хотелось открыть дверь настежь, впустить побольше морозного воздуха, а еще лучше отложить все дела, коим конца края не видно, и упасть в санки, поехать просто по городу или на плац-парадную площадь, где в это время непременно муштровали набранных с осени рекрутов, и можно было вволю насмотреться и насмеяться над их крестьянской неловкостью и нерасторопностью. Да мало ли куда мог отправиться хозяин города, края, не имея подле себя иного начальника, кроме портрета государыни императрицы, висевшего в тяжелой, аляповато сработанной раме позади губернаторского кресла. Но Алексей Михайлович, сызмальства приученный, что долг гражданский - прежде всего, и дело государственное требует полной отдачи сил и здоровья в придачу, не мог позволить себе этакой вольности, а потому изо всех сил терпел и угарный воздух, и духоту, и настырных купцов, битый час сидевших напротив него и что-то невнятно излагавших вкрадчивыми голосами, и лишь изредка подносил к носу смоченный в уксусе большой платок с вензелем, и, скрывая зевоту, согласно кивал долдонящим о чем-то своем просителям.