Отражения - Страница 3

Она тяжело оперлась на столбик, смотря на свою дочь. Ноги начинали сильно беспокоить ее, реагируя на дождь.

 — Куртку? — Линдси озадаченно посмотрела вниз и увидела мокрые и очень длинные коричневые рукава. — О, нет!

 — Не зачем так паниковать, — раздражительно произнесла Мэй, перенося вес с одной ноги на другую. — Энди вполне сможет обойтись без куртки до вечера.

 — Энди? — повторила Линдси, затем поняла связь, которую установила ее мать. Объяснять что-то было бы слишком долго. — Да, наверно, — быстро согласилось она. Затем, спустившись на несколько ступенек вниз, она накрыла ладонью руку матери. — Ты выглядишь уставшей, мама. Ты сегодня отдыхала?

 — Не говори со мной, как с ребенком, — огрызнулась Мэй и Линдси тут же застыла на месте, убрав руку.

 — Прости. — Ее голос был сдержанным, но в глазах промелькнула боль. — Я пойду наверх, переоденусь к ужину.

Она хотела повернуться, но Мэй взяла ее за руку.

 — Линдси. — Мэй вздохнула, с легкостью читая эмоции в больших голубых глазах дочери. — Извини, я сегодня слишком раздражительна. Дождь меня угнетает.

 — Я знаю.

Голос Линдси смягчился. Именно дождь и плохие шины послужили причиной аварии, в которую попали ее родители.

 — И я ненавижу то, что ты живешь здесь и заботишься обо мне, вместо того, чтобы быть сейчас в Нью-Йорке.

 — Мама…

 — Это бессмысленно. — Голос Мэй вновь стал резким. — Все будет неправильным, пока ты не будешь на своем месте, пока не будешь там, где должна быть.

Мэй повернулась и пошла дальше по коридору своей неуверенной, неровной походкой.

 Линди дождалась, когда Мэй скроется из виду, и только потом начала подниматься по лестнице. Где мое место, думала она, направляясь в свою комнату. А где оно на самом деле? Линди закрыла за собой дверь и прижалась к ней спиной.

 Комната была просторная и полная воздуха с двумя широкими окнами, расположенными рядом. На туалетном столике, который достался Линдси от бабушки, расположилась коллекция ракушек, собранных на пляже недалеко от дома. В углу стояла полка с ее детскими книгами. На полу лежал поблекший восточный ковер, который она забрала с собой из нью-йоркской квартиры. Кресло-качалка, купленное на магазинной распродаже в двух кварталах от дома, репродукция Ренуара в раме из художественной галереи Манхэттена. Линдси подумала о том, что ее комната представляет собой отражение двух миров, в которых она жила.

 Над кроватью висели бледно-розовые пуанты, которые она надела на свое первое профессиональное соло. Линдси подошла к ним и легонько коснулась пальцами шелковых лент. Она помнила, как завязывала их, и как при этом скручивало живот от волнения. После своего выступления Линдси видела восторг на лице матери и благоговейный трепет отца.

 Как будто это было в прошлой жизни, думала Линдси, пропуская ленты сквозь пальцы. Тогда она верила, что возможно все. Пожалуй, какое-то время именно так и было.

 Улыбнувшись, Линдси позволила себе вспомнить музыку, движения, магию и эпоху, которые она ощущала, когда ее тело было непринужденным, пластичным и свободным. Реальность уходила на задний план со всеми невыносимыми судорогами, сбитыми в кровь ногами и напряженными мышцами. Как же было возможно снова и снова сгибать собственное тело в неестественные фигуры, которые требовал танец? Но она это делала, она толкала себя к пределу своих возможностей и выносливости. Она отдавала всю себя, принося в жертву свое тело и свои годы. Существовал только танец. Он поглощал ее целиком и полностью.

 Покачав головой, Линдси отдернула себя. Это было давным-давно. Сейчас ей нужно думать о других вещах. Она сбросила с себя мокрую куртку и хмуро посмотрела на нее. «Ну и что мне теперь с ней делать?»

 Снова вспомнилась вопиющая грубость ее владельца, и Линдси нахмурилась еще больше. Если он хочет получить куртку назад, то может просто прийти и забрать ее. Быстрый осмотр материала и марки одежды сказал ей, что это не та вещь, о которой можно с легкостью забыть. Но вряд ли это ее вина, уговаривала себя Линдси, подходя к шкафу, чтобы взять вешалку. Она бы не забыла вернуть ему куртку, если бы он не разозлил ее так сильно.

 Линдси повесила куртку в шкаф и начала снимать мокрую одежду. Она завернулась в толстый синелевый[5] халат и закрыла дверцу шкафа, приказав себе забыть о куртке и ее хозяине. Ни то, ни другое не имеет к ней никакого отношения.

Через два часа родителей встречала уже совершенно другая Линдси Данн. На ней были льняная блузка с высоким воротом и широкая юбка в складку. Все в приглушенных синих тонах. Волосы аккуратно заплетены в косу. Выражение лица спокойное и сдержанное. Сходство с той мокрой, разозленной женщиной к вечеру полностью испарилось. Занятая подготовкой концерта, Линдси совершенно забыла об инциденте под дождем.

 Уже были расставлены стулья для родителей, чтобы каждый смог увидеть выступление своего ребенка. Сзади стояли столы с кофе и печеньем. Комната была наполнена шумом разговоров. Это заставило Линдси вспомнить бесчисленные концерты из своего прошлого. Она старалась не спешить, пожимая руки и отвечая на вопросы, но все ее мысли были в соседней комнате, где две дюжины девочек занимались своими пачками и пуантами.

 Она нервничала. Несмотря на внешнее спокойствие и улыбку, Линдси нервничала точно так же, как перед каждым своим выступлением. Все же ей удавалось четко отвечать родителям, ведь она отлично знала, что вопросы будут в любом случае. Она переживала все это раньше — сначала, будучи в подготовительной танцевальной группе, потом в младшей, средней и старшей. Теперь же она была учителем. Линдси казалось, что за свою жизнь она пережила все, что только может случиться на подобных концертах. И все же она нервничала.

 Из музыкального центра доносились тихие звуки сонаты Бетховена, предназначенные не только для успокоения Линдси, но и для создания нужной атмосферы. Она уговаривала себя, что глупо опытному профессионалу — и авторитетному учителю — беспокоиться по поводу простого выступления. Но эти уговоры ничуть не помогали. Линдси становилась очень восприимчивой, когда дело касалось ее школы и ее учениц. Ей так хотелось, чтобы вечер прошел успешно.

 Она улыбнулась, пожимая руку одному из отцов, который — она была уверена — с превеликим удовольствием остался бы дома смотреть бейсбол. Мужчина тайком сунул палец под воротник рубашки, давая понять, что ему неуютно в тугом галстуке. Если бы Линдси была лучше с ним знакома, она бы засмеялась и тихонько посоветовала ему избавиться от ненавистного предмета.

 Линдси устраивала такие концерты уже больше двух лет. Ее первым правилом было стараться, чтобы родители чувствовали себя свободно. Потому что родители, чувствующие себя комфортно, были довольны, а это, в свою очередь, привлекало в школу больше учеников. Когда она основала школу, информация передавалась из уст в уста, и до сих пор поток учеников ей обеспечивали рекомендации от соседей соседям и упоминания довольных родителей в разговоре со знакомыми. Теперь это было ее делом, ее жизнью, ее любовью. Линдси считала, что ей очень повезло соединить это все воедино уже второй раз в жизни.

 Прекрасно понимая, что многие родители пришли на концерт из чувства долга, Линдси была готова сделать все, чтобы выступления детей им понравились. На каждом концерте она старалась не только изменять программу, но и следить за тем, чтобы у каждой ученицы был сольный номер, учитывающий ее таланты и возможности. Линдси понимала, что не все матери так амбициозны, как Мэй, и не все отцы так поддерживают своих дочерей, как это делал ее отец.

 Но они все же пришли, думала она, оглядывая свою студию, наполненную людьми. Они приехали сюда, несмотря на дождь, пожертвовав при этом просмотром любимых телепередач и послеобеденным отдыхом на диване. Линдси улыбнулась, в который раз тронутая незамеченной самоотверженностью родителей по отношению к своим детям.