Отражение: Миссия (СИ) - Страница 94

В дверь постучали, и Себастьян впустил соседку — старую подругу Жоржетты, ветхую старушку, которая жила с правнучкой и десятком кошек в доме через дорогу. Старушка, имя которой вылетело у Себастьяна из головы, заворковала над Томасом.

— Поехали домой, — мертвым голосом сказал Себастьян Баки. — Я так устал.

— Конечно, — вздохнул Барнс, обнимая Себастьяна и целуя его в висок. — Конечно, поехали домой.

В машине молчали, и это пугало Барнса больше всего на свете. Себастьян не говорил с ним, а он не знал, что сказать ему.

Дома Себастьян свернулся клубочком на постели в спальне и закрыл глаза. Он не спал и не плакал. Он пытался свыкнуться с тем огромным горем, которое поселилось в нем. Пытался — и не мог.

Жоржетта была стара, и никто не живет вечно. Она давно сделала все распоряжения на случай смерти: приготовила гробовую одежду, отложила деньги, оставила завещание. Она не хотела доживать в доме престарелых, и Томас не хотел. Их обошли стороной почти все старческие болезни, даже память у Жоржетты была отличная. Еще в июне они ездили к ней в гости, поздравить с днем рождения.

А теперь она умерла.

И Себастьян не знал, как ему жить с этой пустотой в душе. Пустотой там, где шестьдесят шесть лет его жизни была мама.

Поговорив с детьми, попытавшись как-то объяснить им ситуацию, хотя они и так сами все понимали, Барнс пошел к Себастьяну. Он молча лег рядом, обняв мужа и прижав его к себе, уткнулся ему в шею и просто лежал, пытаясь согреть своим теплом его душу, и просто ждал, чтобы Себастьян поговорил с ним.

Но Себастьян так ничего и не сказал. А потом просто уснул. Отключился. Он не спал с тех пор, как в пять утра проснулся в Праге. В последние годы он плохо спал в самолетах.

Барнс сам был готов расплакаться от того, как плохо Себастьяну. Он не спал всю ночь, обнимая, прижимая к себе любимого мужа, боясь выпустить из объятий, боясь, что ему станет плохо, слушал его сердце. С ужасом осознавал, что и Себастьян не вечен, что сколько бы ни было у них времени, его все равно меньше, чем ему бы хотелось.

Закрыв глаза, Барнс просто дышал Себастьяном, просто хотел быть еще ближе, чем это вообще было возможно, а когда открыл глаза, перепугался, почти до истерики: Себастьян был полностью седой. Волосы, еще вчера темные, яркие, стали молочно-белыми.

— Лапушка! — Барнс резко развернул Себастьяна к себе, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, хотя за окном еще было темно.

— Я сплю, — буркнул Себастьян.

А потом память о вчерашнем дне обрушилась на него, как камнепад, и он разрыдался, прижимаясь к груди Баки.

Барнс даже не пытался его успокоить, просто прижимал к себе, обнимал, гладя по спине, по молочно-белым волосам. Он прекрасно понимал, что никакие слова не изменят того, что случилось, и он может только быть рядом, чтобы помочь пережить тот кошмар, в который сейчас погрузился его любимый муж.

Жоржетту кремировали через два дня. Томас вручил Себастьяну урну с прахом. Он так сдал с момента смерти жены. Забывал, что делал минуту назад. Забывал мыться и бриться. И все время плакал.

— Найди мне дом престарелых, — попросил он Себастьяна. — Продай мой дом и определи меня туда. Я… я не могу.

По завещанию Себастьяну осталась вся библиотека матери. Ее перевезли. Томас переселился в дом престарелых, который Себастьян оплатил на три месяца вперед. Дом выставили на продажу, личные вещи упаковали и отправили на склад долговременного хранения. Все свое домашнее вино Томас раздарил соседям. Себастьяну досталась только бутылка ежевичного вина.

Даже без идиотского вопроса “как ты?” было видно, что Себастьяну плохо. И что с этим делать, Барнс не знал, он даже иной раз боялся что-то сказать, опасаясь нарушить хрупкое душевное равновесие Себастьяна, которое появилось после похорон Жоржетты.

Белые волосы стали словно флагом о поминовении, который Себастьяна не собирался спускать, наотрез отказываясь краситься, когда Барнс аккуратно об этом спросил.

— Лапушка, — Барнс обнимал свернувшегося на кровати Себастьяна, который, похоже, пребывал в глубокой депрессии, — я могу что-то для тебя сделать?

— Да, — ответил Себастьян. — Вели Лиссе записать меня к психиатру. И сходи туда со мной. Я один… просто не дойду. Не могу собраться. Но я должен. Ради детей. Ради тебя.

— Конечно, мой хороший, — Барнс поцеловал Себастьяна в висок. — Я люблю тебя.

К психиатру они попали через три дня, Лиссе как-то удалось срочно записать Себастьяна к нужному врачу. Запись была на утро, и Барнс просто выдернул его из кровати и запихал в душ, принимаясь самостоятельно намывать. Конечно, Себастьян мог сделать это и сам, но он был настолько потерянным, что Барнс боялся, что он просто залипнет.

Врач задавал вопросы и наблюдал. Медсестра сделала экспресс-анализ крови.

— Возможно, вам придется принимать антидепрессанты всю оставшуюся жизнь, — сказал врач, выписывая рецепты. — Вот рекомендации по приему лекарств. Жду вас через десять дней.

Где-то через неделю антидепрессанты начали действовать, и Себастьян немного ожил.

— Мне надо восстановиться к декабрю, — сказал он как-то, передвигая по ладони белые, розовые и желтые таблетки. — Съемки.

— Я могу тебе чем-то помочь? — спросил Барнс, с ужасом глядя на то, как Себастьян угасал, и только таблетки помогали ему жить дальше. От этого было тяжело и больно, Барнс чувствовал себя совершенно беспомощным.

Себастьян отдалился от него, и он не представлял, как снова стать ближе.

— Не оставляй меня, — попросил Себастьян. — Я невыносим, я знаю, но… не оставляй меня.

— Совсем рехнулся? — ласково спросил Барнс, они сидели на диване, и он распластал Себастьяна на себе, глядя ему в глаза. — Я не оставлю тебя, даже если ты попытаешься меня прогнать. Я люблю тебя, лапушка. И буду с тобой, чего бы мне это ни стоило.

— От меня сейчас совершенно никакого толку, — тихо сказал Себастьян. — И все умирают.

— Давай ты будешь пить свои таблетки и перестанешь нести всякую чушь? — предложил Барнс. — Господи, Себастьян, — Барнс устроился с ним на диване, обнимая, вжимаясь в него. — Это ты не оставляй меня, пожалуйста, лапушка. Я рехнусь без тебя.

Барнсу было безумно больно, но он готов был на все, чтобы Себастьяну стало лучше.

Через месяц Себастьяну и вправду стало лучше. Психиатр оказался отличным и препараты подобрал достаточно быстро.

Тренировки и интервью, рекламные съемки — правда, с таким цветом волос Себастьян рекламировал высокую моду для активных пенсионеров.

Он нигде не комментировал свою седину и не отвечал на вопросы о смене имиджа. Седина, надо сказать, Себастьяну очень шла. Облагораживала. И никто больше не спрашивал о том, почему он так молодо выглядит в свои шестьдесят с лишним.

Теперь Барнс выглядел объективно моложе Себастьяна, и по этому поводу даже возникали вопросы, которые так и остались без ответов.

Из страстного любовника Себастьян превратился в сворачивающуюся индифферентную тушку, но Барнс каждую ночь просто обнимал его, прижимал к себе, желая просто защитить, согреть своим теплом, ничего не прося взамен. Он слишком любил Себастьяна, чтобы требовать от него чего-то, он просто ждал, когда к его мужу вернется жизнь, потому что не мог позволить ему тихо умереть, оставаясь живым. Барнс эгоистично не хотел отпускать Себастьяна, потому что знал, что без него сам умрет. Кончится, просто забудет, как это — жить.

— В этом году мы будем праздновать День Благодарения у себя, — сказал Себастьян в середине ноября. — Грустно, правда?

— Очень, — Барнс обнял Себастьяна и поцеловал в висок. — Хочешь, не будем ничего праздновать?

— Это традиция, котик. Будем праздновать. То, что у меня депрессия, не повод лишать детей привычного праздника.

Барнсу было плевать и на День Благодарения, и на все остальные праздники разом, он хотел только, чтобы Себастьяну стало лучше, ждал этого, как не ждал никогда и ничего.