Отличное тело - Страница 3
(Снова приседает.) Ив, не пытайся себя переделать. Не надо (прекращает приседать). Переделаешь одно, испортится другое. Я подтягивала глаза в сорок. Думала, что этого вполне хватит. Ан нет. По второму разу подтянулась в пятьдесят шесть. Я сделала полную подтяжку в шестьдесят три. Вторую — в шестьдесят семь. Третью — в семьдесят три. Мне уже необходима следующая, но на лице не осталось кожи. Вчера у меня взяли жир из ягодицы и вкололи в щеки. Думаю, даже ты бы такое одобрила. Безотходное производство. Мой психоаналитик считает, что я делаю это все еще ради своей мамы. Клео умерла больше двадцати лет назад. Ты можешь себе представить, что я стараюсь для нее? У меня никогда не было дочери. Но если бы была, я бы каждую минуту ей говорила, что она красавица и очаровашка. Если бы она спросила: «Хелен…» — о господи, она бы не говорила «Хелен», она ведь не моя ассистентка. Если бы она спросила: «Мама, я такая же красивая, как Брук Шилдс?» — я бы сделала небольшую поправку. «У тебя не классическая красота, — сказала бы я. — Она свойственна только тебе, дорогая». Ив, вот для этого мне пришлось бы потренироваться. Единственное, что у маня получилось сразу, это секс. Здесь я как рыба в воде. Последний уикенд был отличным. Мы с мужем два дня подряд занимались сексом. Неплохо для восьмидесяти. Мой муж — мачо, и всегда был таким. Невероятно, но он считает меня красавицей, хотя, конечно, это не считается, ведь он меня любит (вдруг начинает хрустеть пальцами, переставлять предметы). Ив, у нас Рождество, а не благотворительный «капустник». Вперед. Я готова надеть стринги Миссис Санты.
Спасибо, что поделились со мной. Я в расстройстве. В мире Хелен Миссис Санта живет в Исландии, носит стринги и наверняка шикарно в них смотрится. Даже у Рудольфа, их оленя, встает. В мире Ив я сталкиваюсь на улице со своей знакомой, и она подозрительно восторженно показывает на мой живот.
«Ив, поздравляю! Как пить дать, у тебя будет девчонка-амазонка».
Я иду прямиком в спортзал.
Я не заворачиваю ни в «Старбакс», ни в кафе-мороженое «Хааген-Датц».
Я прилипла к беговой дорожке. Четыре часа, шесть часов. Другие посетители злятся и нервничают, но мне плевать.
Я пытаюсь сделать своему животу аборт. Девочка имеет право выбора. На моих кроссовках стираются подошвы. Я пахну, как место автокатастрофы. И вот сюрприз — Вернон говорит: «Отлично! Продолжай!»
Сто двадцать приседаний в день. Чувствую себя морским пехотинцем.
«Боль — это слабость, покидающая тело».
Припадок энергичности. Физкультурная булимия.
Думаю, она у меня есть.
Вы будете заниматься спортивной ходьбой в снежную бурю?
Ага. Ставим галочку.
Вы будете делать приседания через день после хирургической пластики на брюшной стенке?
Ага. Ставим галочку.
Чувствую себя паскуднейше. Как люди это выдерживают? Почему люди это делают? Как у Хелен это получается? Ей же восемьдесят. Она спятила.
Мне нужно что-то помягче, понежнее, и, признаюсь, полегче. Шесть недель, и я уже устала заботиться о своем теле. Мне нужно придумать что-то еще. Я найму помощников. Отправлюсь в центр оздоровления, в спа. Они вытянут все своими водорослями. Отшелушат жир. Я пошла.
Афро-американская девочка-подросток из специального лагеря
Ив, называй вещи своими именами. Здесь не спа-курорт. Здесь тюрьма для толстяков. И ты здесь. Ты в жопе. Смирись с этим. Не знаю как ты, а я все время голодная. «Где мои Читос?!»
Вчера в моей комнате засекли девчонку. Она припрятала кучу запрещенной жвачки: спрятала ее в оторванную голову своего плюшевого мишки. Она пыталась приделать ее на место, но не смогла. Вот дура. Она заслужила, пусть голодает.
Я не понимаю, кто сюда пускает худых девчонок. У тощих сучек нет ничего общего с этим лагерем. На их фоне все остальные кажутся жирными. Тощие сучки меня просто бесят (смотрит на свой обед). Как это можно называть обедом?
Тощие сучки не заслуживают своей фигуры. У них нет личности. Они всего лишь Тощие Сучки. Пытаются вызвать к себе жалость, а сами при этом могут поместиться в одном моем рукаве.
(Изображает тощих девиц.) «Ой, посмотрите, я в этом очень толстая? Ну посмотрите. Посмотрите же. Вот здесь. Пожалуйста, скажите, только честно».
Хочется свернуть их тощую шею. Ноют, волоча пушок, а на мне — мешок!
Жир такой мерзкий, пошлый, нет ничего вульгарнее жира. Если я захожу в обычный магазин, все вещи больших размеров находятся где-то в конце, как будто это порнография какая-нибудь. Я чувствую себя шлюхой, когда это меряю. А знак «Большие размеры» всегда просто огромен. Если я толстая, это же не значит, что я слепая.
Простите, вы собираетесь это есть? Если нет, может быть, отдадите мне? Ну… Оставить на потом.
Тощим сучкам не надо ни о чем просить, не надо особо стараться. Они и так худые. Толстушкам приходится вдвойне тяжелее. Нам приходится быть интересными. Толстушки шикарно делают минет. Разве нет, Ив? Нам нужно больше трудиться, чтобы удержать наших мужчин. Мы всегда глотаем.
Знаешь, Ив, прошлой ночью, когда вожатые уснули, мы, толстушки, решили похулиганить. Мы не стали надевать купальники и залезли в бассейн прямо так, толстые и голые. Прыгнули с вышки и подняли огромные волны. Даже стулья вдоль бассейна смыло. Это было так здорово! Мы танцевали «балет толстушек» в воде. Эдакое «Лебединое», блин, «озеро». Мы высовывали из воды свои пухлые пальчики и вскидывали ножки. Мы намного лучше смотримся голыми, чем в этих купальниках, сделанных специально для тощих сучек. Скажу тебе, в лунном свете мы шикарны — такие округлые, с формами. Мы прекрасно смотрелись (отстукивает ритм). А вот эти тощие сучки собрались к обеду и столпились вокруг ложечки обезжиренного йогурта и половинки орешка. Ив, я не знаю, почему я толстая. Я такая. Я толстая, я люблю еду. Ее вкус. Как она проникает в меня. Я ем с наслаждением. Я обожаю шведский стол. И я люблю есть дома. Ох, как мы там едим (отстукивает ритм). Я никогда так не скучала по маме. Я не смотрюсь толстой рядом с мамой. Мы все в семье большие. Не понимаю, почему меня заставляют вести себя так, будто я худышка. Волнуются. Все эти разговоры политиков о распространении ожирения. Лучше бы они беспокоились о распространении терроризма. Я голодаю. Дайте мне мамину домашнюю еду и ее мягкий утиный зад и увеличьте все это в несколько раз. Толстушки — очень хорошие люди. Ив, разве нет? И мы заслуживаем стать тощими сучками.
Меня выгоняют из лагеря для худеющих за то, что я поделилась с Бернис диетическим батончиком, а она новичок, и, согласно политике лагеря, не имеет права самостоятельно выбирать еду. Я завидую Бернис. Она свободна. Она может свободно голодать и злиться, и родители все равно ее любят. Она любит есть. Она любит свой хлеб.
Мой отец ненавидел хлеб. Он говорил, что только свиньи набивают пузо хлебом. Есть хлеб — значит, показывать свой голод. Демонстрация голода в его кругу указывала на принадлежность к третьему сорту и отсутствие хороших манер. Я наблюдала, как мой отец изо дня в день якобы ест, но ни разу не видела, чтобы еда была ему интересна. Он гонял ее по тарелке и, проглотив крошечный кусочек, подолгу оставлял вилку на краю. До тех пор, пока еда не остынет или не превратится в нечто неудобоваримое. Вот так и начинают голодать молоденькие девушки. Я это знаю не понаслышке. Я стала бояться еды. Я презирала ее так же, как мой отец. Когда мне было семнадцать, мой врач пригрозил, что подаст на меня в суд за пренебрежение к собственному телу. Еда соединяет тебя с жизнью, и, что важнее, объединяет тебя с людьми. Мой отец не любил людей, особенно маленьких людей, детей. Он не любил их за болтливость и любознательность. Если бы я могла голодать и не умереть при этом, я бы жила так. И, конечно, все мужчины, которых я когда-либо любила и люблю, любят хлеб. Нуждаются в нем. Воспринимают его как нечто естественное, как шляпу, как газету. Приносят его домой, потому что не бывает дома без хлеба. Мой любимый мужчина сначала ждет этого от меня, но видит, что я всегда забываю о хлебе, и берет его покупку на себя. Мой нынешний друг любит лепешки «пита». Он разогревает их на огне, ловко переворачивает и никогда не обжигается. В нашем доме всегда стоит аромат огня, и от этого запаха мне становится одновременно безумно грустно и… спокойно.