Открытый урок (сборник) - Страница 5

В связи с этим открытым уроком Назаров попадал в самое щекотливое положение: студенты не простят ему, если он будет ругать то, что раньше хвалил, а школа и роно не позволят ему хвалить то, что они расположены прекратить. Единственный разумный выход был — уговорить «лобастого» дать нормальный, человеческий урок, без этого базара, без музыки, без дискуссионного клуба. Но Самохин и слышать не хотел о том, чтобы хоть раз дать стандартный урок с оргмоментом, объяснением и опросом. Его, видите ли, ребята уважать перестанут. С чего он взял, что ребята его уважают? Девчонки действительно от него без ума, среди ребят тоже есть энтузиасты, любители побазарить, но вот насчет уважения… уважением здесь и не пахнет. Практикант — он и есть практикант, его оценки — и те не считаются. Впрочем, Самохин и не ставит оценок: такая у него, видите ли, система. А спросят за эту систему с Назарова.

Павел Борисович намекнул, конечно, Самохину, каким должен быть открытый урок. Дал понять и о письме, хотя права не имел это делать. Но «лобастый» и ухом не повел: все образуется, дядя, за нашей спиной родной институт, он нас в обиду не даст. Зазнался парень, на место бы его поставить. Да попробуй поставь. А все эти институтские установки. «Не так, как другие», Самохин за главный критерий преподавания принял. А ты, братец, попробуй-ка сначала так, как другие, а уж потом можешь делать «не так».

Школа стояла на краю огромного пустыря. Все благоустроенное находилось со стороны фасада — там был асфальт, тротуары с бетонными кромками, троллейбусная остановка. А через пустырь к школе вела единственна тропинка.

Пустырь предназначался для чего-то монументального, к чему строители не решались приступить вот уже около десяти лет.

Самохину удобнее было подходить к школе как раз со стороны двора, и, пока стояла сухая погода, это ему удавалось. Но после вчерашнего снега вперемешку с дождем тропинка раскисла, и он, чертыхаясь, пошел в обход. Не хватало только опоздать на свой собственный «открытый урок».

Где-то на полпути Самохин обратил внимание на трех девчонок, которые, поеживаясь, стояли у обочины и как будто его поджидали.

Подойдя ближе, он узнал своих учениц: Стрелковскую, Чижикову и Ханаян, которую в классе за восточную внешность и вспыльчивый нрав звали Хабиби. Они его заметили раньше и сейчас, видимо, колебались: идти ли навстречу или остаться на месте. Стрелковская, девушка рослая, что называется, «видная», и по натуре крайне решительная, уговаривала идти навстречу. Чижикова, маленький круглолицый очкарик, оглядывалась на школу и всем своим видом показывала, что готова хоть сию минуту дать деру через пустырь. Хабиби, насупившись, следила за тем, как Стрелковская тянет Чижикову за рукав, и не одобряла, по-видимому, поведение обеих. «Новое дело, — мрачно подумал Самохин, — не букеты ли прячут за спиной?»

Но букетов, к счастью, не оказалось. Поравнявшись с девочками, Самохин сухо ответил на их «здравствуйте» и поинтересовался, отчего они, собственно, не на уроках.

— Мы… — начали одновременно Чижикова и Стре ковская, посмотрели друг на друга с недоумением и снова: вместе сказали: — Мы…

— Идемте, идемте, — сказал Самохин, не останавливаясь. — Времени в обрез. На ходу поговорим.

Девочки, спохватившись, гуськом пошли за ним. Дорожка была узкая, и Самохин вынужден был идти впереди.

— Ну так я вас слушаю, — бросил он через плечо. — Только без хоровой декламации. Говорите по очереди.

— Дело в том, — сказала Стрелковская, сделав попытку пойти с ним рядом, но поскользнулась и снова отступила назад. — Дело в том, что у вас, Евгений Ильич, могут быть сегодня крупные неприятности.

— Вот как, — вяло отозвался Самохин.

— Мы не знаем, какие неприятности, — продолжала Стрелковская, — но пришли вас предупредить, потому что…

Она замялась.

— Потому что? — повторил Самохин.

— Потому что нам нравится, в общем, как вы ведете уроки, — скороговоркой сказала Стрелковская, и, даже не оглядываясь, Самохин понял, что она смутилась.

— Все это очень лестно, — насмешливо проговорил он, — тем более что у меня сложилось несколько иное впечатление. Не далее чем вчера перед началом опроса до моего слуха явственно донеслось, как вы сказали… нет, не сказали, буквально простонали: «О господи, начинается».

— Это к делу не относится, — сердито возразила Стрелковская. — Так принято говорить, чтоб не подумали.

— Чего не подумали?

— Ну, например, что человек специально к уроку готовился. Принято думать, что это стыдно…

— Ну хорошо, оставим, — сказал Самохин, сбавляя шаг: по прерывистому дыханию за спиной он почувствовал, что девочки едва за ним поспевают. — Так какие же неприятности меня ожидают? Никак я в толк не возьму. Темную, что ли, устроить собираетесь?

Чижикова засмеялась. Хабиби по-прежнему пыхтела сзади, не подавая голоса.

— Нет, не темную, — сказала Стрелковская. — Вообще от класса вы ничего плохого не ждите, это мы вам обещаем. Есть, правда, некоторые недовольные, но мы на них управу найдем. Вот Тоня Чижикова у нас староста. И я как комсорг обещаю.

— О, да это, я вижу, делегация на самом высоком уровне, — заметил Самохин. — А я-то с вами на бегу общаюсь. Давайте тогда остановимся, поговорим.

Они сошли с дорожки и стали на мостовой.

— Так, значит, есть все-таки недовольные?

— Ну не то чтобы недовольные… — Чижикова нерешительно посмотрела на Стрелковскую, та согласно кивнула: ничего, говори. — Большинству нравится, как вы объясняете, какие вопросы задаете, хотя в общей массе мы к этому и не привыкли. Но есть у нас группка такая, они себя реалистами называют… так вот эти реалисты хотят, чтобы вас поскорее от нас убрали. Вы извините, что я говорю неприятные вещи…

— Ничего, — задумчиво сказал Самохин, — это все несущественно. Значит, реалисты. Чем же я мешаю этим реалистам?

У них упор на институт, — сказала Стрелковская. — Для них вся эта лирика Блока — мелочи. Им планы нужны, развернутые планы сочинений, — как Софа, в смысле Софья Павловна, в классе «Б» дает. У нее такие планы по всем мыслимым темам есть, начиная с Державина. Пункт — римской цифрой, пункт — арабской, подпункт — арабской цифрой со скобочкой, арабской с черточкой, потом подпункты буквами от «а» до «я». Целыми уроками она им эти планы диктует.

— Ну, такие вещи мы не станем обсуждать, — недовольно сказал Самохин. — У каждого учителя своя манера.

Он хорошо помнил эту Софью Павловну. Молодая учительница, всего четыре года назад окончила институт, внешне современная, даже несколько экстравагантная женщина… подумать трудно, что такой реликт.

— Так вот, реалистам эта манера нравится, — сказала Стрелковская и искоса взглянула на Хабиби, которая по-прежнему была мрачна и надута. — Конечно, тоска зеленая, целый урок писать под диктовку, но все понимают: для пользы дела. Такой план запросто можно переписать вместо сочинения. Только цитаты вставляй. Поэтому реалисты и недовольны, что вы таких планов не даете. Даже Вероника Витольдовна советует нам брать у «бэшников» тетради и дома переписывать.

— А среди вас нет реалистов? — спросил Самохин.

— Нет, — сказала Стрелковская и снова посмотрела на Хабиби.

— Ну и не будем о них говорить, раз они ничего не могут сказать в свою защиту. Одно неясно: почему «реалисты»?

— Они все время повторяют: «Будем реалистами, будем реалистами…» — Чижикова сочла, видимо, что удачно передразнила, и засмеялась. — Из них некоторые на медаль идут, другие за ними тянутся. Вы знаете, что у нас в классе ожидается четыре золотые медали? — с гордостью спросила она.

— Слыхал, — сказал Самохин. — Но бог с ними, с реалистами и с медалистами. Меня интересуют прочие. Не может же класс состоять из одних медалистов.

— Конечно, не может, — согласилась Стрелковская. — Но кое-кому не нравится, что вы тексты читать заставляете, в собрании сочинений рыться. Ну и просто лоботрясы есть. Им лишь бы поменьше с места их поднимали. Они вас не любят: никогда не поймешь, когда и кого вы спрашивать собираетесь. Которые за отметкой гонятся — те тоже вас не понимают: отметок ведь вы не ставите.