Открытый урок. Рог изобилия - Страница 19
Дыкин и передал мне ходившие по фирме слухи, что у Аниты когда-то что-то там было с Дубинским. Я не поверил этому: у картины мира, сложившейся в моей голове, есть своя гармония, которой я дорожу.
Никто в отделе не знал, замужем ли Анита, где она живет. Домашние, хозяйственные заботы, казалось, совершенно ее не занимали. Проблема «где что дают» оставляла ее равнодушной. Разговоров о детских озорствах и болезнях (Молоцкий был обременен двоими детьми, Дыкин — троими) Анита не поддерживала, хотя и прислушивалась к ним с некоторым напряжением, хмурясь и делая вид, что занята своей «арифметикой». Вообще в ее красивом умном лице, в безусловно раскованном взгляде знающей себе цену женщины была какая-то заторможенность. Однажды злодей Ященко потряс нас всех стихами, обращенными к Аните, — стихами, которые я запомнил слово в слово, до того они были точны. «Ты неподвижна, строго говоря, и под твоим порывистым движеньем я угадал сухое напряженье былинки на сугробе января. Ты неподвижна, строго говоря, ты сквозь себя глядишь на мир с отчаяньем, как стрекоза глазастая, печальная, попавшая в кусочек янтаря». Стихи эти, написанные на мартовской открытке, нечаянно попали к Молоцкому, и он, огласив их, начал настойчиво допытываться, кто автор. Автор сидел насупившись, самолюбивые пятна на щеках его выдали. «Однако, братец, — сказал ему Молоцкий, — в старину это делалось тоньше. Ты воспеваешь свою проницательность, а не даму». На Аниту, впрочем, стихи не произвели особого впечатления: наверно, как и большинство людей, она не видела себя со стороны. «Очень мило, — сказала она с улыбкой, — но это не обо мне».
Все попытки Ларина и Ященко проводить ее до дому не имели успеха. Анита довольно умело от них отделывалась и, ласково кивнув на прощание мне одному, уходила неизвестно куда. Впрочем, я не слишком над этим задумывался: мало ли куда может уходить после работы независимая женщина средних лет и далеко не средней внешности. Наши с ней «особые отношения» не распространялись на послерабочее время: так нам было обоим удобнее. Вот почему предложение Рапова очень меня смутило.
Но, подумав, я согласился. Меня действительно беспокоила мысль, что без помощи Аниты я не сумею разобраться в технических тонкостях. С обучающими машинами я имел дело еще на прежней работе, но тогда это были примитивные пульты типа тех «телевизоров», которые принимают экзамены у проштрафившихся шоферов. С тех пор какие-то сдвиги должны были произойти, но какие — я мог только предполагать.
Однако Анита наотрез отказалась со мной ехать. В общем-то это было в рамках нашего молчаливого уговора и потому меня не задело. Я только был удивлен резкостью, с которой Анита ответила ни в чем не повинному Рапову:
— Вы же отлично знаете, что я не смогу поехать. Сережа справится и один.
Рапов пробормотал что-то невразумительное и ушел в свою клетушку, а Анита весь день после этого ни с кем в отделе не разговаривала, и даже Молоцкий, у которого на языке вертелась какая-то колкость, не рискнул по этому поводу пройтись.
23
Из К*** я вернулся на три дня раньше срока. Опасения Рапова были напрасны: представителю такой солидной фирмы тамошние жители не стали демонстрировать рухлядь, с которой они начинали пятнадцать лет назад. Встречен я был на самом высоком уровне. Меня прежде всего спросили, интересуют ли нашу фирму программы, ориентированные на какой-то определенный язык. Нет, нас интересовали только программы для «разноговорящих» (этот словесный динозавр родился у меня совершенно непроизвольно, в ходе первой же беседы, и был встречен специалистами с восторгом: ведь они, бедные, до сих пор оперировали тяжеловесной формулировкой «для лиц, говорящих на разных языках»).
Но, видите ли, разъяснили мне с предельной деликатностью, о чисто машинном обучении сейчас в мире никто не говорит. Второй программированный бум кончился лет пять назад, мы более трезво подошли к проблеме и пока не собираемся отказываться от преподавателей. Все наши обучающие машины рассчитаны на параллельную работу с преподавателем. На это я ответил, что, видимо, пришла пора третьего программированного бума: с какой, собственно, стати мы должны дожидаться новых Скиннеров и Краудеров? Мы сами в состоянии сказать первое слово. Тем более что у нас с экспортом языка дело обстоит хуже, чем у англосаксов, и есть резон поторопиться с машинизацией этого дела. А Скиннеры пусть себе не спешат: у них не горит, наверно.
Три дня я не показывался на работе. Всеобщий интерес к моей поездке не дал бы мне возможности обстоятельно во всем разобраться: начались бы расспросы, вызовы «на ковер», а мне не хотелось выдавать поспешные рекомендации. На эти три дня Лариска выпросила отгул и усиленно меня подкармливала, а я, разложив на полу десятки программ и пособий, сидел среди этой груды бумаг на кожаной подушке в позе роденовского мыслителя и мрачно прикидывал, во что же обойдется нашей' фирме «третий программированный бум». Дело было не в деньгах; громоздкий обучающий комплекс «Плато-2» в Иллинойском университете обслуживал 128 человек на базе одного лишь компьютера «Иллиак», который наша фирма давно бы списала в утиль как морально устаревший. Конечно, «Иллиак» тоже не безделица, он обошелся университету в несколько миллионов долларов, но тут Канаев мог не волноваться: среди недвижимости нашей фирмы были ящики повместительнее и повдумчивее, и речь могла идти лишь о закупке «терминалов», а это техника довольно дешевая.
24
На четвертый день я явился к Рапову.
— Ну, с чем приехал? — живо спросил меня старик.
— С выводом, Владимир Петрович, — ответил я.
— И то неплохо, — похвалил меня Рапов. — Докладывай. Постой-ка, расположимся сначала попроще, а то через стол неловко разговаривать. Сядем вот здесь, в креслицах, по-семейному. И тихо говори: мальчики очень интересуются. Надо нам сначала позицию согласовать, а в народ уж потом вынесем.
Мы выгрузили из кресел кипы разрозненных листов, сели, помолчали. Старик пригладил лиловатой рукой реденькие седые свои волосенки, пристально посмотрел мне в глаза.
— Не с добром ты, я вижу, вернулся, — сказал он. — Восторгом не пышешь. Ну, говори.
Я вкратце изложил свой генеральный вывод. Дешевле, разумнее и, видимо, солиднее, сказал я, не закупать никаких пультов: на нынешнем этапе программированное обучение может быть только безмашинным. Машин, которым можно было бы доверить обучение, практически пока еще нет. Все агрегаты, которые я видел, слепоглухонемые от рождения. Общаться с ними можно лишь кнопочным путем: они не слышат сказанного и не видят написанного и до сих пор еще, как в добрые старые времена, работают по принципу «множественного выбора»: то есть на каждый вопрос машина предлагает пять-шесть ответов, один из которых правильный, а остальные либо нелепы, либо провоцируют ошибки. Все сообщения об устройствах, которые печатают с голоса либо читают с листа, мягко говоря, преждевременны. Таких устройств пока еще нет нигде в мире, а те экспериментальные образцы, которые так воодушевляют корреспондентов, слышат не более сотни слов. И положение изменится лет через пять-шесть, не раньше.
Что же мы выиграем, закупив устаревшее оборудование? Проиграем в качестве, безусловно, поскольку перед глазами «иностранного гостя» будет постоянно мелькать информация, на четыре пятых неверная. А выиграем ли во времени — это еще вопрос. По принципу «множественного выбора» число кадров в нашей программе должно быть увеличено впятеро, а это попахивает четырьмястами часами непрерывного машинного времени. А за четыреста учебных часов я лично без всяких «терминалов» берусь обучить русскому языку добрый десяток пожилых иностранцев, не имеющих понятия даже о нашем алфавите.
— Так черт же тебя возьми, — сказал мне Рапов, не дослушав, — ты можешь обучить десяток, а машина — тысячи. Ну, брат, удивил ты меня! Два года трудились — и снова резину тянуть начинаем. Что ты предлагаешь-то, никак не могу понять.