Откровение - Страница 21

Он печально качал головой. Томас спросил осторожно:

– Она очень красивая?

– Краше не было, – ответил калика убежденно. – Ни на земле, ни на небесах. Да и сама знала, к несчастью. Из-за этого даже рожать не решилась. Да что там рожать, вовсе осталась яловой.

Он сказал с такой горечью, что у Томаса сердце защемило от сочувствия к другу. Как переживает за человечество!

– Ничего, – попытался как-то утешить, – Пречистая Дева тоже… яловая, как ты говоришь.

– Яловая, а какого сына родила, – огрызнулся калика. – Мир перевернул! А эта все безукоризненность берегла. И добереглась. Хоть краше не было, но говорили о других, восхищались другими. Сам знаешь, яблочным цветом любуемся по весне, но ждем яблок… Она сильнее самого Ареса, но славили других… Так и прожила пустоцветом. То бишь девственницей.

– Гм… ага… – пробормотал Томас. Он смутно догадывался, о ком это калика. Волосы на затылке начали приподниматься. – Так детей… гм… и не было?

– Ни одного, – ответил калика с горечью, – а как я только не улещивал! Эх… сколько будешь сидеть? Скалу просидишь.

Не дожидаясь, когда Томас возденет себя, прямо из лежачего положения оказался на ногах, изогнувшись в спине, как гадкая кошка, что помощница черта, подхватил посох и побрел себе, страждущий за человечество. Томас поспешно поднялся, сперва на четвереньки, чуть было не пошел в этой позе – совсем не позор для рыцаря ходить как лев, – но руки больно коротки, а зад высоковат, тоже подхватил меч, щит не снимал, и снова скала поплыла справа, а каменная тропка пошла круто вздыматься выше и выше.

Калика поджидал его в узком месте, помог перебраться через завал, а Томас сказал, не сдержавшись:

– Не печалься. Мы все упускаем какие-то возможности. У нас это зовется остроумием на лестнице.

– А у нас «после драки кулаками…». Да ладно, чего других винить? Сам сплоховал. Сдуру подарил ей свой браслет с левой руки! Мол, на ее тонкий стан. Она надела вместо пояса, гордилась. А потом сообразила, что ежели забрюхатеть – какой там браслет, разве что обруч для бочки подойдет…

Перед глазами Томаса замедленными рывками уходила вниз покрытая каплями его пота, как дерево грибами, гранитная стена. Он прижимался щекой так, что обдирал кожу. Калику боялся и слушать, это хуже, чем опустить голову и посмотреть вниз. Такие бездны раскрываются, что уже не оторопь берет, руки-ноги немеют.

– А может, дозналась, что подруг обрюхатил раньше? – доносился рассудительный голос. – Эх, эта безрассудная молодость!.. Знать бы где упасть, соломку бы подстелил. У подруг ни кожи ни рожи, только и того, что все сорок стерегли сад с молодильными яблоками…

Голос отдалился, затих. Томас рискнул воздеть взор. Подошвы из свиной кожи как раз исчезли наверху за краем. Карабкается, язычник проклятый, гореть ему в огне, как муха по стене. Это ж какое племя вышло из того сада, спросить при случае. Только не здесь, тут пошатнись – враз уподобишься гордым орлам, сложившим крылья. А пошатнешься точно, когда ответит!

Что-то хрипело, рычало, он дважды хватался за меч, пока сообразил, что сам дышит как Змей, что из поднебесья рухнул брюхом на эти скалы. Невольно вспомнилось раннее детство, когда он с отцом зимой шел через перевал. Ему тогда было лет восемь, если не семь. Ночь застала в пути. Легли прямо на снег. Он тогда скатал ком снега, положил под голову. Отец увидел, пинком выбил из-под головы: «Не разнеживайся, сынок!» Теперь он снова ощутил себя тем же изнеженным ребенком, ибо на взгляд калики, оказывается, спать можно не только на камнях, не снимая доспехов, но и стоя как конь, разве что прислонившись к скале, а то и вовсе на ходу.

Он шел как в забытьи, заставляя себя переставлять ноги, хвататься за выступы скал, держаться, идти, не плакать и не выть от усталости и боли в растертых подошвах. Впереди то расплывалось мутное пятно: серое посредине, красное сверху, то исчезало. Наконец начало увеличиваться, словно калика остановился, ждал. Томас вяло позвал:

– Сэр калика!

Пятно сдвинулось, вместо красного появился оттенок темно-коричневого. Томас горстью смахнул пот, вытер лицо и глаза, а когда посмотрел на калику, тот уже выглядел как никогда рельефным и четким, но…

Впереди, загораживая дорогу, стояли трое горных великанов. Ростом всего на две головы выше, они, однако, были настолько широки, что каждый мог бы загородить ворота в любом замке. Все трое в звериных шкурах, только явно сшитых из туров, в руках по дубине из цельного ствола дерева, ноги голые, но Томас разглядел, какая толстая подошва у каждого, конь позавидует, а жилы на ногах и руках выглядят как змеи, что нажрались и лениво перекатываются под кожей.

– Ребята, – проговорил Олег громко, – мы с вами не воюем.

Великаны переглянулись, средний из них проревел:

– Гр… Мы… воюем… со всеми!

Голос его был полузвериный, огромный, как и они сами, такой же мохнатый, но говорил великан так медленно, что Томас успел остыть и вытащить свой двуручный меч.

– Я вижу, – сказал калика убеждающе, – что вы прямо-таки странствующие рыцари!.. Тем тоже только бы удаль показать да силой помериться. Но с нас нечего взять, заранее предупреждаю. Моя шкура вам мала, да и железо моего друга… зачем?

– Мы… убивать, – заявил второй великан.

Он без торопливости шагнул вперед. Исполинская дубина начала подниматься. Олег оглянулся на Томаса:

– Ты как?

– Беру левого, – прохрипел Томас.

– А я – его соседа, – сказал Олег.

Дубина великана взвилась над головой, он торжествующе взревел и со страшной силой обрушил свое оружие. Олег без спешки отступил. Дубина ударила в камни, плато подпрыгнуло, а Олег очень быстро ударил острым концом посоха великана в живот. Тот охнул, отступил на шаг, замахал руками, оказавшись на краю пропасти…

Томас одновременно с каликой ударил мечом своего великана по коленям. Он чувствовал, что, даже измученный и в тяжелых доспехах, двигается быстрее неуклюжего великана. Великан только протянул к нему огромную ладонь размером с рыцарский щит, на которой могла бы поместиться дрофа, как Томас ударил снова, а когда великан пошатнулся, с боевым кличем толкнул его в грудь.

Оба великана замедленно, как во сне, валились в пропасть. На широких звериных лицах не было даже удивления. Они удивятся, успел подумать Томас, когда грохнутся внизу о камни. А лететь долго, вон облачко проползло на этом же уровне…

С обнаженным мечом он повернулся к оставшемуся великану. Над головой тонко свистнуло, Томас ощутил, как брызнуло слизью и кровью, а в глазу великана появилось длинное перо. Он медленно повалился на спину, и тогда лишь Томас, соображая со скоростью великана размером с эту гору, понял, что перо укреплено на пруте толщиной в палец. Стрела вошла в глаз и пробила череп, как спелую тыкву.

В двух десятках шагов со скалы торопливо спускалась, прыгая с камня на камень, рослая девушка, сильно потемневшая на солнце, с длинной косой, в легкой охотничьей одежде и голыми коленями. В руке у нее был лук, а из-за плеча торчали оперенные стрелы.

– Э… э… спасибо, – сказал Томас. – Это было приятно, хотя нам и самим бы не трудно…

Девушка оглядела обоих коричневыми глазами, в них были тоска и глубокое отчаяние. Губы чуть дрогнули, но совсем не в усмешке:

– Я просто не люблю, когда схватка неравна. А так трое – на троих!

Калика подошел к краю, долго смотрел вниз. Покачал головой, а затем спросил вдруг, не поворачиваясь:

– Как тебя зовут, красавица?

Девушка ответила нехотя:

– Камари. Мое имя в этих краях не знают.

Калика повернулся, его зеленые глаза внимательно пробежали по ее смуглому лицу. Томасу почудилось, что в глазах безбожного друга промелькнула такая же печаль, как в глазах этой странной девушки.

– Да, – ответил калика, – ты в самом деле не любишь, когда на одного… вдвоем или втроем. И у тебя есть на то причины. Верно?

Девушка тряхнула головой, взгляд стал дерзким, но губы вдруг напухли и задрожали: