Откровение - Страница 20

– Плотина выдержит? – крикнул он.

Калика ответил с глубокой и неожиданной горечью:

– Сэр Томас, на земле ничего не вечно. Волк Фенрир порвет цепь, собака Амирани истончит цепь, Антихрист явится, Гог и Магог приведут войска, Брахма проснется, Басаврюк выберется из-под земли… Помолчи, я не слышу, что говорит конь.

Томас, глубоко обиженный, конь ему важнее, нашел себе собеседника, умолк. И пусть беседуют, они как раз пара: язычник и безбожный конь.

Калика то уносился вперед, то подпускал Томаса, сам что-то высматривал внизу. Лес кончился, земля пошла бугристая, вся в холмах, потом сменилась ровными долинами, но теперь на горизонте встали синие горы.

Конь калики пошел быстрее, Олег заставил его снизиться, Томас с ужасом смотрел на горные вершины, что проносились прямо под копытами. Воздух был чист и немыслимо прозрачен, хотя Томас предпочел бы густой туман: он мог разглядеть каждый камешек на дне ущелий, каждый выступ, о который так легко раздробить все кости.

Калика обернулся, показал ладонью вниз. Томас пытался кивнуть, но голова примерзла к плечам, и вообще боялся шевельнуться, чтобы не соскользнуть с седла, такого узкого и как намыленного. Да и стремена что-то ерзают, подпруги ослабли. Он не раз ужасался, как на поле брани обезумевший конь волочит вскачь хозяина, застрявшего ногой в стремени, но какой тот счастливец в сравнении с тем, кого конь так же потащит вниз головой над облаками!

Конь бил крыльями реже, горная вершина пронеслась на уровне копыт слева, потом острые каменные пики замелькали по бокам, ушли вверх. Конь несся между двумя каменными стенами, пугающе отвесными, словно неизвестный великан рассек их исполинским мечом. Ветер здесь набрасывался то справа, то слева, Томас судорожно цеплялся за седло.

Конь расправил крылья, провалился вниз. Томаса подбросило, звонко застучали копыта, оранжевые крылья повернулись против встречного ветра. Конь бежал, откидываясь назад, едва не садясь на круп, а последние футы Томас слышал только скрежет и даже запах горящего камня.

Когда конь замер, бока ходили ходуном, брюхо в мыле, а с удил капала пена. Передние копыта стояли в двух дюймах над краем массивной плиты. Томас невольно заглянул, что там впереди, отпрянул и закрыл глаза. Так и слезал с седла, жмурясь, старательно отворачивая лицо от бездонной пропасти.

Могучий голос калики, ненавистно жизнерадостный, произнес со значением:

– Вот оно то место…

– Какое? – спросил Томас, только бы показать, что он не потерял сознание от ужаса.

– Где один наш предок сделал первое в мире кольцо. Да не простое, а с камешком! Не в ухо, не в нос или в пуп, как некоторые и доселе носят, а для ношения на персте. Его так и стали называть – перстень…

«Черт бы тебя побрал, – подумал Томас ненавидяще, – с твоими умничаньями. Ну повидал, ну побродил, ну знаешь много… Так не тычь же постоянно в глаза, озвереть можно».

Калика что-то шепнул одному коню на ухо, другому, они переглянулись, соржались, подбежали к краю пропасти и разом бросились в провал. Сердце Томаса ухнуло, но вскоре увидел, как с той стороны ущелья взметнулись две оранжевые стрелы. Гривы и хвосты развевались по ветру, кони походили на крупные наконечники из золота.

Томас перевел дух, но в сторону пропасти старался не смотреть. Калика оглядывал скалы, на лице его было задумчивое выражение. «Не буду спрашивать, – мстительно подумал Томас. – Не дождешься. Ишь, похвастать знаниями хочется! На что мне лишние знания? Мне Ярославу спасти надо, а не дознаваться, как и почему первопредок сделал первое в мире кольцо…»

– Вот тут он и был прикован, – объяснил Олег со значением, так и не дождавшись Томаса, – да-да, вон даже дырки в скале… Потом Таргитай, когда забрел в эти края, разбил палицей его оковы, долбанул по башке ястреба: отклевался, дескать, освободил. А тот, в память о пережитом, одно звено цепи надел на палец, а в него вставил камешек из этой проклятой скалы… Ага, вон там видна узенькая тропка вдоль скалы. Смотри, сколько веков, а не сгинула! Правда, ветры дуют с той стороны, там за это время гору изгрызли, как мыши голову сыра…

Томас качнулся, правой рукой придержался за стену. Тело превратилось в сосульку, он слышал, как внутри звенят, перекатываясь, обледенелые сердце и прочие внутренности. Или это его пот замерз так, что свернулся в шарики размером с голубиное яйцо.

Калика недовольно оглянулся:

– Опять спишь как конь, стоя?

– Да запомнил я, запомнил, – сказал Томас тоскливо. – Первое кольцо с камнем было сделано здесь. Тебе бы его в нос вдеть!

Удовлетворенный калика двинулся по узенькому карнизу, что едва выступал из отвесной стены. Идти приходилось боком, прижимаясь животом к стене, но и так Томас чувствовал за спиной бездонную пропасть, ноги становились ватными, а пальцы отказывались хвататься за неровности.

Голос калики впереди показался Томасу злобным карканьем:

– Ага, все-таки выветрилось… вот здесь вовсе ухватиться не за что! Я ж говорил, не бывает вечных дорог…

«Чтоб ты сгинул, – подумал Томас в бессилии. – Чему радуется! Прав он, видите ли. Да лучше бы сто тысяч раз не прав, но чтоб дорога как дорога».

Пот заливал глаза, шипел, попадая на железо. Томас смутно подивился, как быстро разогрелся, прямо от ледяной глыбы в пар, еще чуть – и сплавится в литую железную болванку. А калика все идет, дикарь в звериной шкуре, никто не может заставить его скинуть эту волчовку. И волосы отросли, красной волной закрывают плечи…

– Передых, – донесся голос издали. Томасу показалось, что голос донесся из-за тридевяти земель, но оказалось, что калика остановился в трех шагах впереди. Зеленые глаза смотрели сочувствующе.

– Я… могу… идти, – прохрипел Томас.

– Да-да, – согласился калика вяло. – Это мне отдых требуется. Что-то уставать начинаю.

Томас с ненавистью смотрел в безмятежное лицо, что даже не порозовело. Дышит проклятый язычник так же ровно, но посмотрел на него, рыцаря-крестоносца, и тут же сел под каменной стеной, подпер плечами, чтоб не упала. Томас, сдерживая стон, осторожно опустился на другом конце площадки, стараясь сделать это легко, как бабочка, но загремело железом, будто с вершины горы сбросили баллисту.

Дрожащими руками снял шлем. В глазах плыло и расплывалось, соленый пот стекал широкой полосой, щекотал шею, промочил вязаную рубашку под доспехами, а когда Томас украдкой посмотрел вниз, на камне из-под него вытекала теплая лужа. С яростью поглядел на Олега, поклялся свирепо, что если этот гнусный колдун сострит по этому поводу, то вот те крест, он тут же поднимется и отправится в преисподнюю сам, без всяких попутчиков.

Шлем был в грязи, а когда кое-как стер, из блестящей поверхности на него взглянуло настолько измученное лицо, что хоть сейчас в святые, что занимаются умерщвлением плоти.

Как сквозь густой туман, услышал язвительный голос калики:

– Хорош, красив… Да, красота – страшная сила…

– С чего бы? – огрызнулся Томас. – Да мы, рыцари, как звери бьемся за торжество красоты! Сколько уже городов сожгли…

– В чем согласен с вашим христианством, – продолжал калика неспешно, рассудительно, – что вера Христа всякую красоту телесную в грязь топчет. Еще и плюет сверху. Уроды и неумытые для вашей религии самые лучшие люди.

Томас с подозрением поднял налитые кровью глаза на калику.

– Ты чего?

– Да вспомнил одну, – вздохнул Олег. Он полузакрыл глаза. – Как она заиграла, когда ей дали флейту! Понимаешь, с первого же раза заиграла!.. Другому хоть кол на голове теши, а эта сразу… А если бы малость поучилась, то вовсе бы лучшего музыканта на белом свете не было бы. И мир стал бы другим, ибо искусство улучшает мир, облагораживает.

Томас спросил еще настороженнее, чувствовал подвох:

– И что случилось? Почему мы все еще в дерьме по уши?

Калика разочарованно махнул рукой:

– Увидела, как безобразно раздуваются ее щеки. Мол, из-за спины видно! Разозлилась, выбросила флейту вовсе… Ее потом подобрал Марсий. Играл намного хуже, но все равно на это время прекращались войны, ворье забывало красть, а мужья меньше лупили жен. А если бы играла она?