Отголоски прошлого (СИ) - Страница 50

- А как же Бодро? – Растерянно спросил тогда Грейди, всё ещё не до конца осознавая, что происходит. – Я же должен его тут дождаться, он скоро вернётся.

Лицо Форрестера было абсолютно непроницаемым:

- Грейди, ты же понимаешь, что тебе нельзя вечно тут находиться. У Бодро нет сейчас времени тобой заниматься, сам же видишь. Будет лучше, если ты пока поживёшь в приюте и подождёшь его там.

Он не думал, что так будет лучше, но понимал, что спорить бесполезно – капитан уже всё давно решил и мнения его не спрашивал. И всё-таки что-то подсказывало ему, что Бодро эта идея не понравится тоже.

- А как Бодро меня найдёт?

- Когда он вернётся, я дам ему координаты приюта, и она заберёт тебя, как только сможет.

Казалось бы, всё вполне логично и обосновано. И ничего особенно страшного в этом нет. Грейди старался внушить самому себе, что так действительно будет лучше. Бодро обязательно приедет за ним сразу же, как только узнает адрес, он не позволит ему жить так далеко от себя. Ни дня, ни минуты не позволит! Но всё равно было страшно. За минувший год военный лагерь стал для Грейди родным домом, из которого его теперь выпроваживали, отправляя неизвестно куда. И жаловаться было некому. Единственный человек, способный за него заступиться, был очень далеко и ничем не мог ему помочь.

Наверное, Форрестера тоже можно было понять. Лагерь – не детский сад, и один неприкаянный ребёнок среди солдат – само по себе уже беспокойство и напряг. И в какой-то степени он считал, что совершает доброе дело, веря в то, что о мальчике действительно позаботятся в сиротском приюте. Хотя теперь Грейди понимал, что заниматься его устройством никто серьёзно и не собирался. Просто захватили по пути, когда ездили по каким-то делам в Далат и сбагрили в первый же попавшийся приют, как бездомного щенка, которого и на улицу не вышвырнешь, и себе оставить – хлопотно…Война…Она слишком всех ожесточила, лишив элементарного чувства сострадания. Никто не задумался о том, как сложится судьба белого мальчика среди вьетнамских детей, это была такая несущественная мелочь по сравнению с глобальными проблемами этой несчастной страны, ну а для Грейди… Для Грейди этот новый поворот судьбы стал вторым кругом ада. Первым была гибель родителей и джунгли…

Самым обидным было то, что он не делал ничего плохого. Все восемь лет своей жизни он был окружён заботой и теплом. Он верил в добро и всегда стремился быть хорошим, правильным мальчиком, справедливо ожидая от окружающих такого же к себе отношения. Однако всё на свете оказалось не так, как он себе представлял. Местные дети, лишённые нормальной жизни в семье, сильно отличались от тех, которые жили в Чан Ло и все до одного были для Грейди хорошими друзьями. Сироты, как правило, рано взрослеют и рано теряют способность сострадать ближнему. Их слишком волнует собственная участь и в этом плане они напоминают стаю диких волчат, исступлённо охраняющих свою территорию от любого чужака. Грейди был не готов принять этот суровый закон выживания вот так, сходу, ещё не успев толком отвыкнуть от родительской любви и ласки…

Его избили в первый же день. Ни за что, прямо во дворе… Просто потому что он был новенький и единственный белый, а это всё равно что инопланетянин, инстинктивно вызывающий резкий негатив слишком бросающимся в глаза внешним отличием. Эти мальчишки и девчонки, наверное, никогда не видели детей другой национальности, и Грейди так и не понял, что все они против него имеют. Его никто никогда в жизни ещё не бил, и он так растерялся, что даже не смог защититься от ударов, которые обрушились на него со всех сторон одновременно. И на ногах устоять не сумел – почти сразу же упал, уткнувшись носом в землю, втянув голову в плечи и закрыв её руками. Где-то в глубине души тлела надежда на то, что лежачего тронуть никто не посмеет, но не тут-то было. Бить лежачих неудобно только кулаками, ногами – сколько угодно, так, наверное, считали сироты из приюта. Их было много, разных по возрасту и сложению. Кто-то был намного младше Грейди, кто-то старше, кто-то одного возраста, но все они были заодно, и сопротивляться им не имело никакого смысла. Да он тогда ещё и не умел сопротивляться… Его этому просто не учили, потому что в том мире, где он жил раньше, не было насилия и зла.

Грейди до сих пор помнил эти удары, от которых потом долго ныло всё тело. Помнил солёный привкус собственной крови во рту. Отчаяние и слепую надежду на то, что кто-то должен вмешаться и прекратить это варварство. Но никто не вмешался.. Воспитатель был неподалёку, но предпочёл сделать вид, что ничего не замечает. Это Грейди понял уже позже, ну а тогда он был просто ошеломлён и не мог ни о чём думать. Ощущение собственного бессилия перед кем-то невозможно было ни с чем сравнить. Гремучая смесь из смятения, обиды и страха, когда ты не соображаешь, что происходит, пытаешься выяснить, в чём твоя вина, что-то впопыхах объясняешь и доказываешь, однако никому не интересны твои жалкие попытки спастись. Из глаз брызжут слёзы и тебе невыносимо стыдно за то, что ты плачешь, тем самым лишний раз подтверждая свою слабость. Но больше ничего другого делать ты не умеешь. Горький осадок подобного унижения остаётся в памяти навсегда… Как шрам…

В тот день Грейди долго не решался войти в мрачный серый дом, претенциозно называющийся приютом для детей. Воспитатель Тин Бао отыскал его в поле, куда после такого чудовищного гостеприимства он убежал и спрятался в высокой траве.

- Кто тебе разрешал тут находиться? – У сухого и маленького как все вьетнамцы, немолодого мужчины даже голос был скрипучий и полудетский. Он не кричал, когда ругался, но это, пожалуй, было намного хуже. Едва взглянув в его холодные узкие глаза, Грейди понял, что рассчитывать на жалость ему не стоит. Бесполезно. И всё равно попытался объясниться:

- Я не хочу к ним идти, они дерутся.

Лучшим тому доказательством служил его разбитый нос, из которого все еще шла кровь, и свежие ссадины на лице и на руках, однако Тин Бао словно ничего этого не видел.

- Иди в дом, тебе покажут, где умыться и привести себя в порядок.

- Я не хочу. – Повторил Грейди, уже не сдерживая слёз. В результате он добился только того, что воспитатель схватил его за локоть и, рывком поставив на ноги, силой потащил за собой.

- Ты сам во всём виноват, - поучал он мальчика на ходу, - надо было правильно себя вести. Тут живут очень хорошие дети, они бы никогда не накинулись на тебя просто так. Значит, ты их чем-то разозлил. У нас не приветствуется хулиганство, учти это, если не хочешь быть наказан.

В чём заключалось его хулиганство, Грейди тогда так и не понял. Однако, напуганный предупреждением Тина Бао, вёл себя тише воды, ниже травы. Усилий для этого никаких прилагать не требовалось, он и без давления всегда был послушным ребёнком, но всё равно, как бы Грейди ни старался, его почему-то всегда было в чём обвинить. Самая главная и, пожалуй, единственная его вина заключалась только в одном: он был ДРУГОЙ. Он слишком выделялся из общей массы детей, и у многих, наверное, вызывал определённые, не самые лучшие ассоциации. Здесь не любили американцев, и вообще приезжих чужестранцев, считавших себя вправе вмешиваться в жизнь и быт Вьетнама, устанавливая в нём свои порядки. Сделав для себя такое открытие, Грейди первое время всем вокруг стремился доказать, что его родители не имели никакого отношения к войне. Они действительно помогали людям БЕСКОРЫСТНО, и никогда не относились к местным жителям пренебрежительно, как это часто делали американские солдаты. Вот только чего стоили его слова? То, что Грейди пытался оправдываться, уже само по себе подтверждало его виновность и выдавало его излишнюю мягкотелость перед другими мальчишками, уже давно привыкшими завоёвывать своё место под солнцем по принципу «выживает сильнейший».

Лучше бы его просто игнорировали – так ещё можно было бы существовать, замкнувшись в себе и считая дни до возвращения Бодро. Ведь он обязательно должен был скоро вернуться…Эта мысль грела изнутри и не давала упасть духом окончательно. Она помогала терпеть бесконечные тычки, пинки и затрещины. Да что там говорить, даже побои, отвечать на которые он не умел и не хотел. Долго не хотел… Теперь бы Грейди уже и не вспомнил, когда именно произошёл в нём этот перелом. Когда он, издёрганный и замученный, пришёл к выводу, что его никто не пожалеет и никто не защитит? Ни Бодро, который не торопился за ним приезжать, ни Бог, который как всегда был глух и нем к его слезам и просьбам. Никто, кроме него самого. Осознание этой истины было медленным и трудным, потому что она не вписывалась в его характер, не отвечала его мировоззрению, она отвергала всё, чему его учили родители, и это было страшно. А когда однажды утром во время завтрака мальчик по имени Куанг плюнул ему в тарелку с кашей, подав этой своей выходкой пример и остальным, Грейди неожиданно понял, что Бога НЕТ… Совсем…После чего, сжав пальцы в кулак, со всего размаха двинул Куангу в нос. Так, что тот даже на ногах не удержался, опрокинувшись прямо на деревянный стол.