Отель Вавилон - Страница 50

— Да.

Она поднимает халат и собирается надеть его на чокнутую.

— Я на вашем месте не делал бы этого, — предупреждаю я.

Слишком поздно. Женщина-коп накидывает халат на плечи ненормальной, и начинается сущий ад. Та разражается криками. Держать ее здесь нельзя — скоро от воплей проснутся остальные постояльцы. Полоумная падает на пол и катается по нему так, будто от халата вспыхнула ее кожа.

— Надо забрать ее, — говорит женщина-коп. — Отвезем в больницу, пусть проверят, что за наркотики она приняла.

— Хорошо бы, — произносит Деннис. — У нас своих дел хватает.

— Не знаете, как ее имя? — спрашивает коп.

— Гм, я могу посмотреть, — отвечаю я. Проверяю списки. — Клэр Паркер.

— Клэр, послушайте, — говорит женщина-полицейский. — Мы с коллегами хотим вам помочь.

Клэр, по-видимому, не помнит даже собственного имени; продолжает кататься голая по полу вестибюля. Через вращающуюся дверь входит еще один коп, у него в руках нечто вроде смирительной рубашки. Боже, как все жутко. Если бы я угодил в комнату сто один^[10], меня бы встретили там ребята типа этих. Я даже смотреть на происходящее не могу, только слышу, как помешанную пытаются поймать. Сначала, судя по звукам, она неистово бьется и мечется, потом ее хватают и облачают в смирительную рубашку. Прекрасно знаю, что по-другому ее отсюда не вытащить и не привести в чувство, но приятнее от этой мысли не делается. В ту минуту, когда я нахожу в себе силы повернуть голову, безумную выводят из вестибюля. Она до сих пор оглушительно визжит и выкрикивает ругательства. И пытается сбежать, дергая стройными белыми ногами. Тщетно.

Едва ее вытаскивают на улицу, в отель входит новый постоялец. Наверное, только что прилетел откуда-нибудь и явился к нам прямо из аэропорта. На его лице потрясение и страшный испуг.

— Боже праведный, — бормочет он, опуская сумки. — Что с ней?

— Не захотела платить по счету, — заявляет сидящий у противоположной стены Деннис. — Такие вот у нас порядки.

— Ого, — произносит сбитый с толку гость.

— Не беспокойтесь. — Утешительно улыбаюсь. — Он шутит. Как ваша фамилия, сэр?

Регистрирую совершенно растерянного и обеспокоенного мистера Армстронга, который явно мучается вопросом: можно ли останавливаться здесь на целую неделю? Когда я сообщаю, что ему придется подождать, пока подготовят номер, он изъявляет желание поселиться в другом отеле. Я говорю: если вы хотели сразу расположиться в номере так рано утром, должны были сделать предварительный заказ. Мистер Армстронг умолкает и медленно идет в ресторан, где намерен посидеть до завтрака. По выходным его обычно подают с семи утра, но я обещаю сходить на кухню и попросить поваров, чтобы сделали исключение.

Кухня снова ожила. Плиты включены, гремит посуда, слышны голоса. Запах жареного бекона смешивается с вонью хлорки. Два повара успели не только поставить вариться сосиски и положить на сковороды бекон, но еще и наделали кучу бутербродов и приготовили бак омлета.

Как только я завожу разговор о полном английском завтраке для утомленного мистера Армстронга, который сидит в ресторанном зале, появляется шеф-повар. Рановато он сегодня. По-видимому, намечается свадьба или что-то в этом роде. Было время, и я работал под его началом. Старый придурок по имени Мэтью. Начинаю описывать ему ситуацию, но он отмахивается от меня, прикидываясь, что из-за шума ничего не может разобрать.

— Пожалуйста, — слышу я собственный голос. — Это всем нам будет на руку.

— Меня не волнует, что будет тебе на руку, — заявляет он. — Правила есть правила, нарушать их запрещено. До семи часов завтраков для гостей не будет. Пусть подождет.

Мне так все надоело и я настолько устал, что тут же иду прочь из кухни. На пороге приостанавливаюсь, поворачиваюсь и показываю шефу средний палец. Тот делает вид, что ничего не замечает, но я-то знаю, что он меня видит. Только мне от этого не легче. Иду в столовую для персонала, где надеюсь сделать для себя и Денниса по бутерброду с беконом. Здесь человек семь уборщиков из Бангладеш. Болтают, поглощая какое-то блюдо с карри, которое готовят — точнее сказать, разогревают — специально для них. Никто не обращает на меня внимания, когда я подхожу к плите и смотрю, чем наполнены подносы из нержавейки. Обнаруживаю на сковороде несколько ломтиков бекона. Пока ярко-розовые — масло еще не успело нагреться. Их поставили на плиту самое большее минуту назад. Рядом гора тостов из белого хлеба, поджаренных какое-то время назад, упругих, как батут. Намазываю два тоста маслом и делаю бутерброды — Деннису, разумеется, с коричневым соусом. Я достаточно много раз готовил ему сандвичи и прекрасно знаю его вкус. Кладу бутерброды на картонные тарелки и иду к выходу. В дверях сталкиваюсь с врачом из Ирака, с которым недавно беседовал. Улыбаюсь. Он отворачивается. Мы не говорим друг другу ни слова.

Возвращаюсь в вестибюль. У Денниса в руке трубка гостиничного телефона. Одна из его обязанностей — связываться примерно в это время с аэропортом и спрашивать, задерживаются ли какие-то рейсы, чтобы знать, как нам расселять прибывающих рано утром гостей. В субботу это не столь важно, а среди недели, когда надо проконтролировать, чтобы номера вовремя освободили и убрали, а из Хитроу к нам валят бизнесмены, дорога каждая минута. Нельзя заставлять измученного ньюйоркца томиться в ожидании.

Деннис заканчивает разговор.

— В Вашингтоне снег, — сообщает он. — А в Париже туманно, тем не менее самолеты, по-видимому, прилетят вовремя.

— Хорошо, — говорю я.

Очевидно, Деннис не задумывается о том, что мне все равно. До конца моей смены — единственный час, и я уж постараюсь больше не дергаться и не забивать себе голову. Надеюсь даже, съев бутерброд, пойти и малость вздремнуть на столе в служебке. Что не возбраняется скоту Бену, позволительно и мне.

— Бекон? — спрашивает Деннис, подходя к стойке.

— Угу, — отвечаю я. — Для тебя — с твоим любимым коричневым соусом.

— В один прекрасный день ты станешь для кого-то отличной женой, — говорит Деннис, следуя за мной в служебку, чтобы там позавтракать.

Некрасиво будет, если кто-нибудь увидит нас в вестибюле с набитыми ртами, впрочем, поэтому-то, как я все время себе напоминаю, нам и выделили служебное помещение. Решив подкрепиться сандвичем или чипсами, мы все время уходим туда, поэтому там вечно воняет. Деннис расправляется с бутербродом в три укуса. Он из тех людей, кому жаль тратить время на пережевывание пищи. Я подхожу к делу более основательно: смакую каждый откушенный кусочек. У меня в руке еще полбутерброда, когда раздается звонок на стойке. Выхожу и вижу женщину, которая швырнула в дверь кофейник, когда я отказался с ней переспать. Рядом ее муж.

— Доброе утро, — говорю я.

— Доброе утро, — отвечает она, глядя в сумочку с таким видом, будто не произошло ничего из ряда вон выходящего. Но ей, видимо, все же неловко, и щеки ее слегка краснеют.

06.00–07.00

Выписываю метательницу кофе и ее супруга без лишних проблем. Удивительно, но теперь, в бледно-сиреневом утреннем свете, она кажется мне гораздо более симпатичной, чем ночью. У нее хорошенький вздернутый носик, полные губы с приподнятыми уголками и копна густых светлых волос. И ей очень идет быть смущенной. Отдавая кредитку, обращаю внимание на имя — Сиара. Одно из моих самых любимых. В следующий раз, думаю я, провожая ее взглядом… Черт, наверное, я чересчур устал, раз в голову лезут такие мысли.

Деннис опять болтает по сотовому, рассказывая еще какому-то родственнику про голую женщину, которая пела в вестибюле. Тон у него такой, будто речь идет о каком-нибудь розыгрыше. Наблюдать сцену было гораздо менее приятно, чем слышать, как ее описывает Деннис. Хохот человека, с которым треплется Деннис, доносится даже до меня. Нравится мне этот парень: такое впечатление, будто близко к сердцу он не принимает ровным счетом ничего.

В отель входят двое работников кухни и две горничные. Приехали к завтраку, некоторые Бог знает откуда. Из дома им приходится выходить в несусветную рань, чтобы, добираясь на общественном транспорте, не опоздать на работу. Приезжая, они тратят оставшиеся свободные минуты на завтрак.