Отель «Нью-Гэмпшир» - Страница 16

– Иди домой, – сказала ей Фрэнни.

Лилли было семь лет. Как правило, она была слишком маленькой для меня и Фрэнни, но дома мы с ней обращались хорошо; друзей у нее не было, и она, похоже, была очарована Фрэнком, который любил с ней нянчиться.

– Незачем мне идти домой, – заявила Лилли.

– Лучше иди, – сказала Фрэнни.

– А почему у тебя такое красное лицо? – спросила меня Лилли.

– Де Мео налил на него яду, – сказала Фрэнни, – и он ищет, кому бы еще натереть.

– Если я пойду домой, то он меня увидит, – серьезно сказала Лилли.

– Если пойдешь прямо сейчас, то не увидит, – сказал я.

– Мы посмотрим для тебя, – сказала Фрэнни и высунулась из папоротников. – Все чисто, – прошептала она.

Лилли убежала домой.

– У меня действительно красное лицо? – спросил я у Фрэнни.

Она подтащила мое лицо поближе к своему и лизнула меня раз по щеке, раз по лбу, раз по носу, раз по губам.

– Я больше ничего не чувствую, – сказала она. – Я все стерла.

Мы вместе залегли в папоротниках; это было не скучно, но пришлось подождать, пока закончится урок и первый футболист появится на тропинке. Первый проскочил, и второй проскочил, а вляпался третий – хафбек[6] из Бостона, который учился в школе Дейри дополнительный год после своего выпуска – главным образом, чтобы чуть повзрослеть, прежде чем он сможет играть в футбол в команде колледжа. Он поскользнулся, но сохранил равновесие, затем увидел этот ужас на своих бутсах.

– Пойндекстер! – завопил он.

Пойндекстер – бегуном он был плохим – трусил в самом конце цепочки игроков, бегущих в душ.

– Пойндекстер! – заорал нападающий из Бостона. – Твое дерьмо, Пойндекстер!

– Что я такого сделал? – спросил Пойндекстер, вечно задыхающийся, толстый («генетически толстый», скажет потом Фрэнни, когда узнает, что такое гены).

– Это ты наделал там, на тропинке, засранец? – спросил Пойндекстера нападающий из Бостона.

– Это не я, – запротестовал Пойндекстер.

– Ну-ка очищай мои бутсы, гаденыш, – велел нападающий.

В такой школе, как Дейри, лайнменами всегда становились слабаки помладше и потолще, зачастую приносимые в жертву ради нескольких хороших спортсменов, – тренер Боб доверял вести мяч хорошим.

Несколько крепких игроков Айовы Боба окружили Пойндекстера на дорожке.

– Девчонок здесь пока что нет, Пойндекстер, – сказал нападающий из Бостона, – так что вытирать дерьмо с моих ботинок, кроме тебя, некому.

Пойндекстер сделал то, что ему сказали, – по крайней мере эта работа была ему знакома.

Мы с Фрэнни пошли домой, мимо символических коров в полуобвалившемся школьном сарае, мимо заднего крыльца дома тренера Боба, где для вытирания ног на ступеньке была прибита решетка от «Индиана» 1937 года выпуска. Мотоциклетная решетка – это все, что снаружи напоминало об Эрле.

– Когда наступит время нам идти в школу Дейри, – сказал я Фрэнни, – надеюсь, мы будем жить где-нибудь в другом месте.

– Я-то не буду никому вытирать дерьмо с башмаков, – сказала Фрэнни. – Ни в коем случае.

Тренер Боб, который ужинал с нами, сокрушался о своей ужасной команде.

– Вот клянусь вам, это последний год, – говорил старик, но он это говорил всегда. – Сегодня Пойндекстер во время тренировки взял и навалил прямо на тропинку.

– Я видела Фрэнни и Джона без одежды, – сообщила Лилли.

– Не видела, – сказала Фрэнни.

– На тропинке, – настаивала Лилли.

– И что они делали? – спросила мать.

– То, что сказал дед Боб, – объявила всем Лилли.

Фрэнк с возмущением фыркнул, а отец изгнал нас с Фрэнни в наши комнаты.

– Видел? – прошептала уже наверху мне Фрэнни. – Только нас с тобой. Ни Лилли. Ни Фрэнка.

– Ни Эгга, – добавил я.

– Дурачок, Эгг еще никто, – сказала Фрэнни. – Эгг еще не человек.

Эггу было только три года.

– Теперь эти двое ходят за нами следом, – сказала Фрэнни. – Лилли и Фрэнк.

– Не забывай еще Де Мео, – сказал я.

– Что мне его помнить – сказала Фрэнни. – У меня будет куча таких Де Мео, когда я вырасту.

Эта мысль встревожила меня, и я замолчал.

– Не беспокойся, – прошептала Фрэнни, но я ничего не ответил.

Она прокралась по холлу в мою комнату и забралась в мою кровать. Мы оставили дверь открытой, чтобы можно было подслушать, о чем говорят за обеденным столом.

– Она для моих детей не подходит, эта школа, – сказал отец. – Точно говорю.

– Ну, – сказала мать, – все твои разговоры только их самих в этом и убедят, и, когда придет время, они побоятся туда идти.

– Когда придет время, – сказал отец, – мы пошлем их куда-нибудь в хорошую школу.

– Мне наплевать на хорошую школу, – сказал Фрэнк.

Я и Фрэнни в этом были с ним заодно: хотя нас воротило от одной только мысли о том, чтобы пойти в Дейри, нам еще меньше улыбалось ехать «куда-нибудь».

– Куда-нибудь – это куда? – спросил Фрэнк.

– А кто куда-то едет? – спросила Лилли.

– Цыц, – сказала мать, – никто никуда не поедет. Мы не можем себе этого позволить. Если и есть польза от твоей работы в школе Дейри, так это то, что можно бесплатно определить детей хоть куда-то.

– Хоть куда-то – это не очень хорошо, – сказал отец.

– Лучше, чем рядовая школа, – сказала мать.

– Слушай, – сказал отец. – Мы заработаем деньги.

Это было для нас новостью; мы с Фрэнни притихли.

Фрэнк, должно быть, тоже занервничал от такой перспективы.

– Не понял, – сказал он.

– Конечно, дорогой, – ответила мать. – А как мы собираемся заработать деньги? – спросила мать отца.

– Ради бога, расскажи мне, – сказал тренер Боб. – Кто-кто, а я в отставку собрался.

– Слушайте, – сказал отец. И мы стали слушать. – Эта школа, может быть, и пустое место, но она будет расширяться; она будет принимать девочек, не забыли? И даже если она не будет расширяться, она не закроется. Она здесь уже слишком давно, чтобы закрыться; у нее единственный инстинкт – выжить, и она выживет. Она никогда не будет хорошей школой; она пройдет через множество этапов, так что со временем мы ее и не узнаем, но работать она будет, уж на это можно рассчитывать.

– Ну и что? – сказал Айова Боб.

– То, что здесь будет школа, – сказал отец. – Частная школа будет по-прежнему здесь работать, в этом убогом городишке, – сказал он, – а вот Томпсоновской семинарии для девиц здесь больше не будет, потому что городские девочки пойдут в Дейри.

– Все об этом знают, – сказала мать.

– Ничего не понимаю, – сказала Лилли.

– Да-да, – сказал отец. – Слушайте, – сказал он матери и Бобу, – вы что, не видите? – (Мы с Фрэнни ничего не видели, кроме Фрэнка, крадущегося по коридору.) – А что станет с этим большим зданием, в котором находится Томпсоновская семинария для девиц? – спросил отец.

Вот тогда мать и предложила ее сжечь. Тренер Боб предложил превратить ее в местную тюрьму.

– Она достаточно большая, – сказал он.

Кто-то еще предложил превратить ее в Городское собрание.

– Никому не нужна здесь тюрьма, – сказал отец, – по крайней мере, не в центре города.

– Она уже выглядит как тюрьма, – сказала мать.

– Надо только прибавить еще решеток, – сказал Айова Боб.

– Слушайте, – с нетерпением сказал отец. Мы с Фрэнни так оба и замерли; Фрэнк прокрался мимо моей двери, Лилли насвистывала где-то поблизости. – Слушайте, слушайте, – сказал отец. – Что этому городу нужно, так это отель.

За обеденным столом установилась тишина. «Отель», как мы знали с Фрэнни, лежа в моей кровати, было то, что отобрало у нас Эрла. Отель – это была большая, пропахшая рыбой развалина, которую охраняет человек с ружьем.

– Почему отель? – наконец спросила мать. – Ты всегда говорил, что это убогий городишко, кто захочет сюда ехать?

– Может быть, и не захотят, – сказал отец, – но придется. Все эти родители детей из школы Дейри, – сказал он, – они же навещают своих детей, так? К вашему сведению, родители становятся все богаче и богаче, потому что образование все дорожает и дорожает, и скоро вообще не будет учащихся-стипендиатов, здесь будут только богатые детки. А если вы сейчас вздумаете навестить своих детей, вам негде будет остановиться в городе. Придется ехать на побережье, где все мотели, или тащиться еще дальше, к горам, ведь негде, совершенно негде остановиться прямо здесь.