Отель на краю ночи - Страница 10

После беседы с Кореневым Грач будет заинтригован, а если повезет, то и напуган. (Предположив это, Егор не удержался от усмешки: слишком уж невозмутимым и безмятежным было лицо хозяина отеля.) Он поймет, что… и попытается вновь обрести контроль над ситуацией. Тут-то Егор его и прихлопнет.

А если нет? Если Коренев ошибся?

Что ж… У него в рукаве завалялась еще пара-тройка козырей, и он готов пустить их в ход.

Павел Иванович Крушилин послушно скинул с плеч белый льняной пиджак и расстегнул ремень на брюках. Усаживаясь на кровать, он поднял указательный палец и наставительно произнес:

– Сынок, никогда не пей днем, понял?

– Да, папа, – ответил Данил, помогая отцу раздеваться.

– И вечером не пей, – сурово проговорил Крушилин заплетающимся голосом. – Вообще не пей… Только квас…

Помогая отцу снимать брюки, Данил старался не смотреть на него, чтобы не чувствовать отвращения. Он помнил, что когда-то любил отца, но сейчас не мог без удивления вспоминать о том чувстве. Как можно любить такое? Хотя… может, раньше он был другим? Тогда, четыре года назад, когда еще была жива мама.

Мама была полной противоположностью отцу. Ее Даня помнил не очень четко, словно во сне, в хорошем, ярком сне, на самом дне которого притаилось нечто тревожное. Он хорошо помнил лицо мамы и ее взгляд – грустный, задумчивый.

Мама погибла. Сначала ее похитили, чтобы досадить отцу и выбить у него долю в каком-то предприятии. Отец согласился встретиться с шантажистами. На встречу он отправился один, прихватив с собой «АКМ» и пару гранат. Когда он увидел, что жены в машине похитителей нет, он выдернул чеку и швырнул гранату в салон. А потом изрешетил горящий автомобиль автоматными очередями…

Герой, ничего не скажешь. Только у каждого поступка есть обратная сторона, в чем Крушилин вскоре и убедился. Его жену нашли лишь два месяца спустя в погребе заброшенного дома. Говорили, что шантажисты в любом случае убили бы ее, но Даня знал наверняка – в смерти мамы виноват отец.

Данил плохо помнил, как ее хоронили. Тетка рассказывала ему, что во время похорон он не плакал, а просто стоял рядом с гробом. Молча, спокойно. Впрочем, это он помнил сам.

Помнил он и страшный момент: гроб с телом матери собрались уже опустить в могилу. И тогда Даню словно прорвало. Он оттолкнул всех, упал грудью на крышку гроба и зарыдал и рыдал еще десять минут, пока тетка и отец не оттащили его.

Все, что было потом, Данил не помнил совсем. Лишь по рассказам родных знал, что вечером следующего дня нашел в гараже бутылку с какой-то технической жидкостью и успел выпить больше половины, пока отец не застукал его.

Последующие полгода Данил провел в больницах, где врачи старались восстановить его утраченное зрение. Даня не видел ничего, кроме неясных теней, но это нисколько его не пугало. Он лежал в постели смирно, даже не пытаясь прислушаться к разговорам, которые вели взрослые. Словно вместе со зрением из его глаз вытекла сама жизнь.

Но потом пришел день, который все переменил. Начался он как обычно. Данилу кормили, осматривали, делали ему уколы, разговаривали с ним. Он ел, терпел, отвечал «да» или «нет», когда требовалось. Одним словом, вел себя как механическая кукла, которая раскрывает рот и двигает руками – до тех пор, пока не кончится завод.

С полудня в сердце поселилась тревога, не имевшая под собой никакой причины. Вечер прошел в тревожном ожидании, а когда пришла ночь, Данил, измотанный предчувствием беды и собственными страхами, неожиданно уснул.

Проснулся он среди ночи, совершенно внезапно. Отец устроил его в отдельную палату, чтобы сын «наслаждался одиночеством». Данил услышал шорох, а вслед за тем почувствовал сквозняк, словно кто-то беззвучно открыл дверь. Затем раздались шаги – легкие, невесомые, почти неразличимые.

Данил почувствовал, как по его спине пробежала холодная волна, как внезапно вспотели корни волос. Сердце учащенно забилось. Мальчик сел в постели и уставился во тьму незрячими глазами.

Шаги достигли кровати и стихли.

– Кто это? – спросил Данил и вздрогнул – так громко и жутко прозвучал его голос в пустой палате. – Я слышал, как вы подошли. Кто вы?

– Сынок, ты не должен волноваться.

– Мама?

– Да. – Мягкая рука легла ему на волосы. – Прошу тебя, говори тише. Нас не должны услышать.

Даня вцепился пальцами в руку матери. Рука была прохладной, будто мама только что пришла с улицы.

– Я знаю, ты ненавидишь отца, – снова заговорила она.

– Это из-за него ты умерла! – воскликнул Даня, чувствуя, что плачет от счастья. – Но ты сейчас здесь! Ты вновь жива?

– Нет, – грустно ответила мама. – Но давай не будем об этом. Я пришла, чтобы сказать тебе…

– Что сказать, мама?

Даня не видел ее лица, но почувствовал, что она улыбается. Когда она опять заговорила, голос ее звучал мягко и нежно:

– Я люблю тебя и не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.

– Мама, я хочу быть с тобой!

– Еще не время, милый. Ты должен жить. Ты вырастешь, станешь взрослым мужчиной. Я хочу гордиться тобой. Хочу, чтобы ты стал хорошим человеком.

– Но я хочу быть с тобой!

– Я всегда буду рядом. Обещаю. А сейчас… мне нужно идти.

Данил схватил руку матери и порывисто поднес ее к своим губам.

– Мама, не уходи! Прошу тебя!

– Я должна, сынок. Но я еще вернусь.

– Правда?

– Правда.

– А когда?

– Я не знаю. Это от меня не зависит. Обещай мне, что больше не будешь делать глупостей.

– Я обещаю, мама! Только приходи поскорее!

Даня перестал чувствовать руку матери. Она словно растаяла у него под пальцами, превратилась в дым. Он испугался и хотел заплакать, но в это мгновение нежный голос матери проговорил:

– Ты увидишь много странного и страшного. Но ты не должен бояться. Ты не должен бояться, милый…

Голос матери звучал все тише и тише, пока не затих вдали. Даня хотел вскочить с кровати и броситься за ней вдогонку, но вдруг почувствовал страшную усталость. Он вздохнул и опустил голову на подушку.

«Она еще придет, – подумал он. – Обещала – и придет». Даня почувствовал, как на него наваливается сон, и не стал ему сопротивляться. Засыпая, он улыбался.

…А утром вернулось зрение.

Отец в тот момент сидел на табуретке, рядом с кроватью сына. Поняв, что снова может видеть, Данил не испытал дикой радости, и все же сердце его восторженно забилось.

– Папа, – проговорил он и схватил отца за руку, – я…

– Дурак, – сказал Крушилин, обдав Даню запахом перегара. – Дурак и слабак. Жаль, что похитили ее, а не тебя.

Данил не почувствовал ни обиды, ни возмущения, ни горя. Он вдруг четко осознал, что ненавидит этого человека. Ненавидит до того, что готов его убить. Не сейчас, нет. Потом, когда-нибудь – когда выпадет подходящий случай. Ведь это он – он один! – виноват в том, что мама больше никогда не подойдет к Даниной постели, никогда не погладит его по волосам, не скажет нежных слов…

И сейчас, стаскивая с отца вонючие носки, Данила не чувствовал ничего, кроме отвращения.

– Сынок, никогда не пей днем, – хрипел Крушилин, пристраивая толстую щеку на подушку.

– Да, папа.

Крушилин протянул руку и потрепал Даню по волосам.

– Я люблю тебя, ты знаешь?

– Да, папа, знаю.

Засыпая, отец еще что-то бубнил себе под нос, но Даня уже не слушал. Дождавшись, пока отец захрапит, мальчик достал из шкафа чемодан и принялся аккуратно выкладывать вещи на пол, пока не добрался до небольшого деревянного ящичка.

Крышка его была не заперта. Даня откинул ее и достал из специального углубления короткоствольный шестизарядный револьвер. Даня взвесил револьвер на ладони. Затем повернул его к себе дулом и взглянул на круглые головки патронов. Шесть медных головок, и за каждой из них – свинцовая пуля, способная размозжить голову даже такому медведю, как Павел Крушилин.

Даня сжал рукоять револьвера и взглянул на спящего. Вот удобный момент. Оружие в руке, отец спит и еще долго будет спать. Даже если не хватит решимости сделать все сразу и быстро, то есть время, чтобы еще раз все обдумать. Впрочем, зачем думать? Все уже давно решено.