Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга вторая. Некоторые проблемы ис - Страница 114

С другой стороны, сопоставительный анализ в научной фантастике ведет в область не только типологических сопоставлений с фольклором. Исследование вариантов, выстраивающихся в определенный ряд, дает неоценимый материал и для историко-литературного исследования (литературный процесс научной фантастики — как опережающее отражение процессов научно- технического развития), и для изучения эвристического потенциала научно-фантастического воображения (например, с точки зрения теории решения изобретательских задач — ТРИЗ), и для литературно-теоретического обобщения.

Параллель с фольклором показывает, что наука в научно-фантастической литературе — не просто тема, не просто «жизненный материал», который писатель якобы волен обрабатывать безразлично какими художественными средствами, как иногда ошибочно полагают. Своеобразие как раз в том, что этот «материал» и порождает принципиально новый художественный метод, когда субъективное художественное творчество синтезируется с объективным научным, то есть специфика научной фантастики далеко выходит за рамки жанрового своеобразия. Вопрос о ее месте в системе реализма — это вопрос об изменении традиционной природы художественного познания.

Научно-фантастическая литература, несмотря на то, что она наряду с достижениями переживает известные трудности роста, представляется несомненным фактом прогресса реалистического искусства, по меньшей мере — в расширении сферы его действия и совершенствования, углубления принципов отображения действительности. Возможно (как предположил в одной из своих литературно-критических статей И.Ефремов), научной фантастике суждено умереть как особому жанру, чтобы возродиться в едином потоке большой литературы как одной из ее разновидностей. Возможно, этот процесс уже начался. И если сегодня заметней, что берет научная фантастика у жизнеописательных жанров, то со временем и она сама, с ее непосредственной апелляцией к научной истине, ее пафосом предвидения будущего, ее непосредственной художественной реализацией социально-нравственных идеалов, может оказаться полезной всей остальной литературе.

Памятная эпоха реконструкции народного хозяйства и первых пятилеток запечатлена не только в традиционных жанрах прозы, поэзии, драматургии. Яркие черты того непростого времени нашли характерное отражение и в таких новых тогда явлениях, как индустриальный роман и производственно-социологический очерк. Тогда же в борьбе за индустриальное обновление отсталого хозяйства, за новые человеческие отношения и передовую научно-техническую мысль формировался и жанр научной фантастики, совсем уже нетрадиционный в русской литературе.

Мир машин и лабораторий, творческий мир научных исканий представлялся в крестьянской России какой-то нереальной планетой. Даже инженер Лось, построивший в романе А. Толстого «Аэлита» космический корабль, мало верил в то, что «какая бы то ни было комбинация машин способна разрешить трагедию человеческого счастья»[568]. Но фантастический образ индустриального и социального будущего, выполняя цивилизирующую миссию, вносил также в умы идею научно-технической революции как составную часть общего прогресса.

Правда, в ту раннюю пору, когда индустриальная революция шла преимущественно путями внедрения в народное хозяйство обычных машин и технологий, на первый план выступало популяризаторское назначение жанра. Самые фантастические идеи литературная критика откладывала на неопределённое завтра, как идеал и мечту. Впоследствии, когда творческий метод научной фантастики нашёл широкое применение в социальных проекциях, в философских, психологических моделях общества и человека, когда научная фантастика стала проникать в реалистическую прозу, когда появилась научно-фантастическая поэзия, драматургия, живопись — и всё это получило развитие не только в русской советской, но и в национальных культурах, — могло показаться, что фантастический жанр навсегда оставляет позади свои первородные связи с естествознанием и техносферой.

И весь этот рост вглубь и вширь теперь уже трудно объяснить одним только внутрилитературным её созреванием. На исходе двадцатого века заметно усложнилось отношение научной фантастики к действительности.

Однако научно-технический прогресс, который критика столько раз уже списывала в невозвратное прошлое, на самом деле оказался не позабыт. Самые тонкие жизненные явления социосферы, чем дальше тем больше, определяются техносферой, и, в свою очередь, оказывают на неё решающее воздействие, и в условиях этой нарастающей обратной связи художественное человековедение смыкается с «машиноведением». А кроме того, через научную фантастику проявляются новые черты самого «человековедения». По мере того как её функциональная доминанта сдвигалась с популяризации знания к «приключениям» творческой мысли, к оригинальному первооткрытию — в содружестве с наукой, фантастика утверждала равноправность интеллектуальной активности, как объекта художественного человековедения наряду с миром человеческих чувств.

Творческая активность эффективней всего проявляется в научно-техническом ускорении созидания будущего. Растущая массовая «потребность в будущем», то есть стремление видеть и распознавать, ощущать и понимать, как завтрашний день набегает на сегодняшний, — вот жизненный источник нынешнего роста научной фантастики и её значимости на пороге третьего тысячелетия.

Современный этап научно-технической революции качественно отличается от периода реконструкции и первых пятилеток. В послевоенные годы освобождение ядерной энергии, появление «думающих» машин, чудеса молекулярной биологии, наконец, освоение космоса, сконцентрировавшее все достижения научной мысли, открыли неограниченные возможности прямого промышленного применения научных открытий и необычайно ускорили производственную отдачу фундаментального знания.

Поэтому эффективность прогресса зависит сегодня не столько от количества внедрённых в народное хозяйство отлаженных машин, отработанных технологий, проверенных принципов организации производства и т.д., сколько от наукоёмкости индустрии, от непрерывного обновления всей вообще нашей жизнедеятельности, начиная, прежде всего с духовной, за счёт новых открытий и новых научно-технических подходов.

Прообраз счётно-решающего устройства появился многие сотни лет тому назад, а ещё наши деды не сразу предпочли допотопным «костяшкам» куда более производительный арифмометр. Однако сегодня, когда качественный скачок зависит от преодоления устаревшей традиции, консервативная сила привычки, уберегающая нас от прожектёрства, превращается в серьёзный тормоз.

Прогресс всегда был продуктом творческой деятельности, но сегодня — иначе, чем вчера: нынешняя активность творцов научно-технической революции гораздо больше зависит от интеллектуальной массовой энергии народа. И художественная литература призвана сегодня интенсифицировать человеческий фактор прогресса в более широком спектре, чем, например, в 20-30-е годы. Никогда ещё научно-техническое развитие так не зависело от самого образа мысли и прежде всего — насколько она, эта мысль, ориентирована в завтрашний день. На тех космических скоростях, какие обрела теперь наша жизнь, эффективное управление любой деятельностью немыслимо, чтобы не представлять себе — ежечасно и повседневно — возможные последствия сегодняшних усилий.

И эта установка важна не только для экономики отдельной страны. Ныне человечество обязано зорко вглядываться в будущее уже для того, чтобы выжить. В статье «Логика ядерной эры», напечатанной «Правдой» в сорокалетний юбилей победы над фашизмом, известный белорусский прозаик А.Адамович, размышляя о том, какой должна быть литература в нынешнем мире, «где против жизни нацелено столько мегасмертей», если она желает активно бороться за спасение будущего, — писал, что литература должна «воспринять логику мышления нашей эпохи». Философы утверждают, продолжал Адамович, что в наш стремительный век «потенциальное будущее начинает всё более ощутимо влиять на современность»: «будущее, которое существует в человеческом сознании, представлении (а, значит, и в литературе) (хотя по справедливости, — в значительной мере благодаря литературе, — А.Б.), способно воздействовать и на саму реальность»[569].