Отец Кристины-Альберты - Страница 48

Только во второй половине следующего дня два незнакомца явились увидеть Саргона. Его проводили к ним, они немного поговорили с ним, но беседовали главным образом между собой. Хиггс сменился с дежурства, но на заднем плане маячил Джордан.

Эти джентльмены не объяснили Саргону, что им от него требовалось. Один был низеньким в черном сюртуке. Он щеголял золотой часовой цепочкой и пышным галстуком, заколотым булавкой с драгоценным камнем. Остренький носик венчало пенсне в золотой оправе, бритое лицо было пухлым и белым, а рот выглядел косым разрезом, который заступ оставил в коме теста. Говорил он, пофыркивая и пришептывая, явно куда-то спешил, и был раздражен, что его позвали осмотреть Саргона. Второй был массивным, седым, выглядел измученным, и почему-то у Саргона возникло впечатление, что он — врач и переживает какие-то личные неприятности. Он как будто считал, что вести разговор положено ему, и иногда справлялся о той или иной подробности у услужливого Джордана.

— Как я понял, — сказал человек с тестоподобным лицом, — вы хотели устроить званый обед для довольно пестрой компании, э? В «Рубиконе». Полагаю, желание это возникло у вас довольно неожиданно? Э?

— Я хотел побеседовать с некоторыми людьми, — сказал Саргон. — Возможно, это было ошибкой с моей стороны.

— Без сомнения, это было ошибкой, мистер… мистер…

— Требует, чтоб без мистера, — сказал Джордан на заднем плане. — Называет себя Саргоном.

Врач сразу словно подобрался.

— Это ведь какое-то историческое имя? — спросил он, искоса бросая сверлящий взгляд.

— Да, — сказал Саргон.

— Но это же не ваше имя, знаете ли.

— Возможно, что и нет. Я хочу сказать… Это мое единственное имя.

— Ну и ответ, ну-ну! — сказал человек с тестоподобным лицом. — Только подумать.

— А ваше настоящее имя? — спросил врач настойчивым тоном.

— Саргон.

— А не мистер А.-Э. Примби!

Саргон уставился на него, возможно и несколько диким взглядом.

— С Божьей помощью, НЕТ! — сказал он.

— А мистер Примби вообще существовал? — спросил врач.

— Теперь это значения не имеет. Теперь это не важно.

— Возможно, что и важно, — сказал человек с тестоподобным лицом.

— А теперь вы Царь, или Владыка, или еще кто-то, и вам принадлежит мир?

Саргон не ответил. У него было ощущение, что он попал в сети.

Доктор обернулся к Джордану, сделал ему знак, и они заговорили шепотом. Саргон уловил только фразу мистера Джордана:

— Хиггс сам слышал.

— Разве вы не зоветесь Саргоном Великолепным? — спросил врач.

Саргон скорбно склонил голову.

— Вернее меня было бы называть Саргоном Недостойным. Многое мне не удалось.

Человек с тестоподобным лицом посмотрел на врача.

— По-моему, этого вполне достаточно, — сказал он.

— Моя совесть чиста, — сказал врач. — Собственно, заключение уже составлено.

— Если вы удовлетворены, доктор Маннингтри, то и я вполне. Если я должен осмотреть и всех остальных.

— Документы у меня в кабинете в полной готовности, — сказал врач.

— Чудненько, — сказал человек с тестоподобным лицом.

— Так любезно, что вы заехали сегодня. Я бы не стал беспокоить вас до завтра, но мы, право, переполнены. И один явно опасен. Санитарам он очень не нравится. Вам достаточно будет просто взглянуть на него. Да и на остальных тоже. Совершенно ясные случаи. Остается только подписать направления.

Они теперь говорили так, словно Саргона тут не было или словно он был неодушевленным предметом. Впрочем, таким он и стал для них. Для них он уже перестал быть членом человечества.

— Для чего вы со мной разговаривали? — внезапно спросил Саргон: то, что было сказано и сделано, породило в нем смутный страх.

Тон врача изменился. Он словно обратился к маленькому ребенку.

— Вы сейчас вернетесь в постель, — сказал он. — Джордан!

— Но я хочу знать…

— Идите с мистером Джорданом.

— О каких документах вы говорите?

Врач, не отвечая, повернулся к Саргону спиной, а человек с тестоподобным лицом открыл дверь, собираясь выйти. Саргон шагнул к ним, но Джордан положил руку ему на плечо.

И пока рука Джордана более настойчиво, нежели мягко, влекла Саргона в постель, судья и врач заполняли и подписывали форменные бланки, которые требовались, чтобы лишить его практически всех человеческих прав. Ибо в Британии не существует суда присяжных и закона о неприкосновенности личности для несчастного, обвиненного в сумасшествии. Он не может доказывать свою невиновность, и ему не к кому апеллировать. Он может писать жалобы, но их не станут рассматривать, его самые убедительные доказательства окажутся бессильны перед утверждениями самого тупого служителя. Его отдают почти в полную власть необразованных, плохо оплачиваемых, плохо питающихся и перегруженных работой санитаров. Вначале каждая ночь и каждый день кажутся ему бесконечными, а потом ночи и дни сливаются в привычный круговорот, теряют смысл и проходят все быстрее. Ему почти все время причиняют всякие телесные неудобства, он все время нездоров из-за скверно приготовленной, а иногда и несвежей пищи, мучается из-за того, что его пичкают медикаментами, и в частности, сильнодействующими слабительными. Только на касторку щедры наши приюты для умалишенных. У него есть веские причины опасаться многих из его товарищей, причины, и не менее веские — заискивать перед санитарами. Врач мало во что вмешивается — медицинский штат, не получивший специального психиатрического образования. Врачи совершают обход в положенные часы, избегая хлопот, старательно ничего не замечая.

Да и в конце-то концов, что они могут сделать? Ни увеличить расходы на питание, ни повысить заработную плату санитаров. Их назначают экономить, а не транжирить деньги налогоплательщиков. Санитары действуют рука об руку и покрывают друг друга. Они должны держаться вместе — многие испытывают вечный страх перед буйными пациентами. Иногда после надлежащего уведомления приют формально инспектирует судейский чин. Все перед его посещением приводится в полный порядок. Пациент, у которого есть жалобы, не осмеливается обратиться к нему, или не знает, как это сделать, или не умеет связно изложить суть своей жалобы. Рядом все время санитары, чтобы истолковать, пугнуть или объяснить. И без надежды на спасение бедняга, лишь слегка ненормальный, подвергается грубому обращению, получает скверную пищу и неудобную одежду, круглые сутки находясь в обществе умалишенных. Нормальным людям тяжело переносить причуды, буйства, непредвиденные выходки и невнятицу истинно безумных, так каково ж приходится тем, которых коснулась та же черная тень? Им негде уединиться, они не могут укрыться от остальных, они не знают ни минуты покоя. Наш мир скучивает эти свои отбросы подальше от своих глаз, запирает, тратит на них так мало, что они не получают ни хорошей пиши, ни хорошего ухода, и мужественно делает все, что в его силах, чтобы забыть о них.

И наш Саргон, который чувствовал себя немного потерянным даже во внешнем мире с его привычным укладом и свободой, теперь должен отправиться в этот темный подземный мир. Еще два дня его продержат в больнице на Гиффорд-стрит в ожидании, когда властям будет благоугодно им распорядиться, а затем в обществе еще четырех заключённых его отошлют в даже еще более унылое, тоскливое и безвестное узилище внутри скученных за стенами и оградами зданий Каммердаун-Хилла.

Итак, теперь он на время исчезает из поля зрения нормального человечества, и точно так же он на время исчезнет из этой повести. Было бы нестерпимо рассказывать хоть сколько-нибудь подробно о каждодневных его страданиях и унижениях.

До сих пор Кристина-Альберта смотрела на жизнь смело, презрительно и победоносно. Осторожность и оговорки других были не для нее. Она не видела причины для их благоразумных колебаний, их условностей и сдержанности. И вот впервые она познала растерянность. Ее папочка исчез в мире, который, как она внезапно осознала, может быть крайне жестоким. Тедди был подонком, таким откровенным подонком, что только дура, поглощенная собственными ощущениями, была способна связаться с ним. После исчезновения ее папочки она почти всю ночь пролежала без сна, кусая руки и проклиная Тедди. Лэмбоун, прекрасный друг, был ленивым, непрактичным размазней. Гарольду и Фей ее несчастье, казалось, уже немного надоело, и они словно бы слегка винили ее за то, что она привезла своего папочку в Лондон. А больше ей обратиться было не к кому. У нее никого не осталось — кроме самой Кристины-Альберты, которая чувствовала себя немножко запачканной и не в шутку боялась.