Отец Кристины-Альберты - Страница 43

— Протестую! — заявил Билли, откладывая чертежную доску. — Бобби, ты страдаешь патологическим переизбытком сочувствия. Ты — новая болезнь. Типичный случай боббиизма. Хватит и того, что ты открыто выражаешь сочувствие этому дьяволенку Сьюзен, стоит мне ее отшлепать, и тем сводишь на нет всю мою воспитательную работу. Хватит и того, что ты делаешь за миссис Ричмен треть ее работы, потому что ей требуется солнечный свет и воздух. Нет, я даже способен понять твою эмоциональную связь со всякими бездомными кошками и голубями. Но когда ты начинаешь изливать сочувствие на трогательную пустую кроватку в меблированных комнатах, это уже предел. Да, Бобби, предел! Трогательная пустая кроватка! Это уже патология, Бобби, патология!

— Но ведь он же думает о Саргоне, — сказала Тесси. — Ты сходишь завтра в полицейский суд, Бобби?

— Схожу — что бы Билли там ни говорил. Мне все равно, если это болезнь. Я опасаюсь за этого человечка. Я боюсь. Он слишком уж ясноглаз для этого жестокого мира.

И на следующее утро Бобби пошел. Он пошел в суд на Лемон-сквер и просидел там все мрачное утро в ожидании Саргона, который так и не появился. Он все утро слушал, как перед судьей представали пьяницы и им подобные. Дело об украденных сифонах содовой, два супружеских скандала и все подробности преднамеренного разбития зеркального стекла витрины с целью ограбления. Но о Саргоне — ничего. Судья удалился, присутствующие начали расходиться. Он расспросил полицейского, но тот ничего о Саргоне не слышал, как и о небольшом переполохе в ресторане «Рубикон». А в тот ли суд он пришел, спросил полицейский. И Бобби кинулся стремглав на Минтон-стрит. Минтон-стрит тоже, казалось, понятия не имела о Саргоне. А заглянуть в участок Бобби ни там, ни там в голову не пришло. Он ушел в полной растерянности. Попытался отыскать упоминание про Саргона в вечерних газетах. Ни строчки ни о «Рубиконе», ни о нем. А что, если ему не предъявили обвинения? Бобби кинулся домой и взлетел по лестнице в тщетной надежде. Уныло-пустая комната, открытое окно, карта мира на полу. Саргон каким-то образом перестал существовать?

Следующий день не предъявил ни Саргона, ни вестей о Саргоне. Бобби перестал спать по ночам.

Через трое суток Билли, который тайком следил за своим другом, сказал небрежно:

— А почему бы тебе не сходить навести справки у Верховного Мандарина в участке на Лемон-стрит? Если кому-то что-то известно, так, уж конечно, ему.

Когда Бобби проводили к инспектору Муллинсу, он увидел перед собой того самого красивого полицейского чина, которого наблюдал в вестибюле ресторана «Рубикон».

— Вы тот молодой человек, который так-таки ничего о нем не знал три вечера назад, — сказал инспектор Муллинс, не отвечая на вопрос Бобби.

Бобби откровенно объяснил положение вещей.

— Теперь от этого толку мало, — сказал инспектор. — Тем не менее все было сделано по заведенному порядку. Мы, согласно с данным нам правом, отвезли его в приходскую больницу — для наблюдения за его душевным состоянием. Они держат их там трое суток. Затем либо ставят диагноз, либо отпускают. Или предъявляют обвинение.

— Диагноз? — переспросил Бобби.

— Невменяемость, — сказал инспектор Муллинс.

— Так что было с ним?

— Полагаю, самое обычное. Вполне ясный случай. Сейчас он официально признанный сумасшедший, я полагаю, и либо уже в Каммердаун-Хилле, либо находится на пути туда. Или, если там нет свободных коек, куда-нибудь еще.

— Так быстро! — Бобби присвистнул и обескуражено помолчал. — А могу я поехать в Каммердаун-Хилл повидать его? — спросил он затем.

— Наверное, нет, — сказал инспектор Муллинс. — Вы же ему не родственник.

— Но я интересуюсь его судьбой.

— Это не ваше дело.

— Верно. Но он мне нравится. И, по-моему, он не совсем сумасшедший… Как-то странно, что его родные… А вам что-нибудь известно о его родных? Я мог бы съездить к ним, рассказать про него.

— Так-то так, — сказал инспектор. — Но я не знаю, кто они. Возможно, вам удастся узнать в больнице, или получите сведения о них из Каммердауна. Не знаю. И вполне вероятно, что и там о его родственниках ничего неизвестно. В мире полно таких безымянных и бездомных. Не исключено, что у него вообще нет родственников, то есть таких, которые захотели бы о нем позаботиться. Насколько я понимаю, до мужчины или женщины, если их официально признали сумасшедшими и отправили в сумасшедший дом, постороннему добраться трудно. Но, как вы сами сказали, попытаться вам можно. Сожалею, что больше ничего сообщить вам не могу. Я ведь даже его не видел, если не считать секунды, когда он прошел мимо. Это не мое дело… Да, наша обычная процедура в подобных случаях… Нет, меня это нисколько не затруднило. Всего хорошего.

И он остался плотно сидеть в кресле — воплощение неумолимого равнодушного закона и власти.

В одной из предыдущих глав было сказано, что после смерти жены мистер Примби уподобился семени, которое прорастает в нечто непредвиденное и удивительное. Новая фаза этого запоздалого прорастания началась, пока он шел по лондонским улицам рядом со схватившим его полицейским. Случись такое с мистером Примби, пока он еще был мистером Примби, все свелось бы к мучительному стыду и ужасу. Случившееся было бы невыносимым, источником жгучих сожалений, чем-то, что следовало бы скрыть, а если удастся, то пережить и стереть из памяти. Опять-таки, случись это в начале саргоновских грез, оно послужило бы пружиной колоссальной драматической импровизации. Он подумал бы об эффекте, произведенном на зрителей и прохожих, он бы принимал позы и жестикулировал, изрекал бы мудрые достопамятные слова. Но теперь им владела какая-то власть роста, и ничего этого он делать не стал. Теперь он не позировал ни перед миром вовне, ни перед собой внутри. Чуть ли не впервые в жизни он смотрел на себя прямо, и на то, что он сделал, и на то, что с ним произошло, и исполнился такого изумления перед этим бесповоротным открытием реальности, что позабыл всю сложную ткань иллюзий, игры воображения и сознательных самообманов, благодаря которым достиг этой новой фазы провидения. Он так спокойно шел по озаренным фонарями улицам, что лишь наиболее наблюдательные прохожие замечали, что он задержан, и полицейский находится при исполнении своих обязанностей. Остальные вполне могли принять его за случайного спутника полицейского, идущего к себе домой.

Одно неколебимое решение вызрело в этом возродившемся сознании, обретя необычайную силу и ясность: он не тот Альберт-Эдвард Примби, который дал толчок его существованию, и никогда больше им не будет. Он некто, зовущийся — как именно на самом деле, значения не имеет, но для нынешних его целей — Саргоном, Саргоном Великолепным, Царем. Первые конкретные видения Шумера и его древней славы теперь отодвинулись на задний план. Веры в них он не утратил, но теперь они ушли для него в далекое прошлое, и даже откровение в пансионе, казалось, произошло давным-давно. За последнюю неделю его идеи проделали огромное расстояние и многое в себя впитали. Упование на немедленное обретение неслыханного могущества было грубо попрано. Та Сила, что призвала его, вызвала у него крайнее недоумение, но не покончила с ним. Он ясно понимал, что должен быть Саргоном, который живет не ради себя, а ради Всего Мира, и что оставить эту веру или отречься от нее — значит безвозвратно погибнуть. Ему не казалось, что его вера нуждается в проверке, но Сила с полной очевидностью постановила подвергнуть ее проверке. И столь же очевидно, ему предстоит пройти некий суровый процесс подготовки, перед тем как вступить во владение своей Империей. Ему суждено изведать тюрьму и подвергнуться суду. От него потребуют, чтобы он отрекся от себя.

Что следует им ответить? Я не Он… Я не Тот… как именно? Я не Тот, кем вы меня полагаете. Он несколько раз повторил это вполголоса.

— Чего-чего? — осведомился полицейский.