От заката до рассвета (СИ) - Страница 69

— Ты… видел это? — задыхался он, сам не свой от счастья. — Как они улепетывали?..

— Ага, — отозвался Каурай и швырнул пустую кружку тому прямо в лоб. Та отскочила, словно снаряд от крепких крепостных стен.

— Эй! — схватился толстяк за голову. — Так же убить недолго?! Факт!

— Радуйся, что в этот раз мне под руку не попалось что поострее.

— Ишь какой ты! — потер ушибленное место Повлюк. — А я между прочим выполняю приказ пана головы! Чтобы нам с тобой быстрее соснуть пойти. Ой… Помоги мне выбраться отсюда! Кажется, я застрял…

— Сам выберешься как-нибудь, — поднялся Каурай и наступил на хрустнувшую тарелку. Комната представляла собой пугающее зрелище: столы перевернуты, лавки тоже, посуда была расколошмачена и разбросана по углам. Видно не было ни зги, ветер по-хозяйски прогуливался от печи до сеней и обратно. Повлюк все пыхтел и стонал в окне, и Каурай сжалился над непутевым казаком.

Он выбрался во двор и тут же нашел здоровенную задницу Повлюка, которая двумя яркими полукружиями торчала из окна, дрыгала ногами и пыталась выбраться, но узкое оконце никак не давало продвинуться ни взад, ни вперед. Каурай сплюнул, повыше поднял сапог и от души пнул своего несносного знакомца прямо промеж ягодиц. Повлюк вскрикнул и повалился на пол, загремев всеми своими костьми и недобитой посудой заодно.

— А полегше нельзя? — заворчал он, когда одноглазый хлопнул дверью. Посуда отчаянно хрустела под его сердито гремящими сапогами.

— В следующий раз помогу выбраться с обратной стороны.

— Нет уж!

— Вот и не ной, а лучше помоги мне убрать весь этот бардак, который оставили твои дружки!

— А, — махнул рукой Повлюк. — Тетка Перепелиха вернется и все здесь выметет. Ей не впервой.

— Вижу «ответственного» квартиранта, — хмыкнул одноглазый, переворачивая стол. На полу он заметил пару потерянных повлюковых костяшек, которыми так и не смогли поиграться казаки. Пытаясь их поднять, он неловко пнул кости носком сапога, и они покатились к стене. Когда кубики остановились, на него смотрели “глаза змеи”. Одноглазый хмыкнул и снова пнул их сапогом. Через пару ударов сердца две черные точки вновь уперлись в потолок.

“Вот жирный негодяй”, — ухмыльнулся Каурай, сдул с костяшек пыль и сунул в карман. Чем черт не шутит.

— Пустое! — все балаболил Повлюк. — Она иной раз не меньший переполох устраивает, когда чертей всю ночь катает.

Каурай решил, что ослышался, и нахмурил брови. На его озадаченный взгляд Повлюк только хохотнул и, охая, поднялся с пола.

— Кого катает?!

— Чертей! — повторил он и помог поднять еще пару лавок и стульев. — Забираются они к ней на спину, и скочут с Перепелихой по комнате до рассвета. И не уймешь ее, бедную. Ох, и плачет она потом наутро — вся спина и колени в синяках. Факт!

— Интересно…

— Тетка Перепелиха известная затейница! Гутарят, бывшая колдунья, которую почему-то невзлюбили демоны и теперь измываются над ней, почти каждую ночь. Но она крепкая — терпит. Да ты не боись! Главное комнату перед этим запереть, а то и на тебя вскочит, не оторвешь потом.

— Кто, черти?..

— Не, — махнул он рукой. — Тетка!

— Еб… твою…

— Вот то-то и оно! — подмигнул ему толстяк. — Так что давай побыстрей заканчивать и на боковую, пока она от подруги не вернулась. Браниться начнет, а то и кочергой огреет — подумает сослепу, что черти снова набедокурили.

— Подруга тоже из бывших?

— А ты думал! Все бабы на хуторе, хоть и немного, но ведьмы. Факт!

Глубокой ночью он проснулся и сразу же потянулся к ножу.

Запоздало подумалось о привычках Перепелихи и о том, а не забыл ли он запереть дверь, как предупреждал Повлюк. Следом осознал, что гнетущий звон, который он принял за отголосок кошмара, раздается за стенами хаты и заставляет каждую половицу хаты дребезжать. За дверью тем временем вышагивали и пререкались на все лады, а потом загрохотали дверью об опущенный крючок, и заговорили осипшим голосом Кречета:

— Пан Каурай? Извини, что беспокою так поздно, но дело срочное. Пан воевода хочет тебя видеть. Немедля!

Чертыхаясь, одноглазый вылез из теплой постели — если лежанку, разложенную на полу, можно было назвать постелью — и в чем был бросился отпирать. Кречет стоял с фонарем в руке, стряхивая с плаща мокрый снег. Плечи казака, усы и закругленные концы сапог были усыпаны тающей снежной крошкой. Его лицо было мертвецки серьезным.

— Отмучилась, пан, — проговорил он в печально повисшие усы. — Панна Божена преставилась.

Сзади что-то звонко шлепнулось об пол. К ним вылез заспанный Повлюк, впустую хлопая глазами.

— Собирайся! — нетерпеливо мотнул усами Кречет и зашагал вон из хаты.

Одноглазый не стал заставлять голову долго ждать. Не успел казак разжечь свою люльку и как следует затянуться, как сапог Каурая уже переступил порог, а сам он сходил с крыльца, затягивая ремень с кинжалом.

— Почему такая срочность? — спросил он, хлюпая сапогами по слякоти и кутаясь в плащ. С неба и впрямь валил снег — большими, крупными хлопьями, которые, стоило им коснуться земли, мигом таяли и превращались в кашу.

— Не знаю, — поднял на него заплывшие глаза Кречет и еще раз глубоко втянул в себя дым; кончики пальцев заметно подрагивали. — Приказ.

И, не говоря более ни слова, они пошаркали по дороге на вал.

Колокольный бой встречал их как огромное гулкое сердце, каждый удар отбивая грустную поминальную оду. По дороге обоим не встретилось ни души, ни огонька, ни шепотка. Спутником оставался лишь одинокий фонарь, что покачивался в руке Кречета в то время, как старый казак торопливо переваливался с ноги на ногу, попыхивая люлькой в такт своим мыслям. Даже собаки отчего-то забыли взвыть и разразиться лаем вслед двум одиноким полуночникам. Никто не заступил им дорогу, пока они поднимались по насыпи к мрачному и грозному острогу, который в этой ветреной ночи виделся вратами в иной мир. Они миновали частокол, похлюпали по нарождающимся лужам внутреннего двора к Замку и поднялись по скрипучей лестнице до накрепко запертых дверей, ведущих в сени.

Внутрь их пустили без разговоров — очевидно никто и подумать не мог, чтобы этой ночью чужак посмел бы вторгнуться к мертвой без приглашения.

— Это я у тебя заберу пока, — указал Кречет на кинжал на поясе Каурая. — В дом к воеводе запрещено заходить с оружием. Особенно чужакам.

Тревожно. Неспокойно. Жарко в хоромах пана воеводы. И холодно одновременно. Докрасна натопленные печи и пушистые ковры не спасали от сквозняков, которые бродили вдоль половиц и щекотали за пятки всякого, кто не успевал юркнуть с дороги Кречета и его мрачного гостя. Пока они пересекали полутемный коридор, по стенам жались напуганные тени со свечами в руках, торопливо осеняя себя Пламенным знаком и шепча наговоры.

Каурай пронзил темноту “ночным” глазом, и заметил ровно то, что ожидал. Проклятье. Злое, коварное и дурное. В каждой комнате, кладовке, сундуке и за каждой печью. От него некуда деться в этом мрачном доме, прозванном Замком. Проклятье скреблось под полами, ворочалась в стенах, подвывало в щелях, сопело, гремело и ухало в самых темных углах.

Ждало. Захлебываясь от предвкушения.

Остановила обоих плотно закрытая дверь из красного дерева. Прежде чем толкнуть ее, Кречет кротко постучался, но ответили ему лишь молчанием.

Богато обставленную горницу освещали три огонька. Первый покоился в пальцах женщины, распростертой на массивном ложе, устеленном простынями и пышными подушками. Ее лицо покрывал полупрозрачный саван. Второй озарял иконостас с грозным Неопалимым ликом Спасителя, вечно молодой Богоматери, святого Ансельма-заступника и прочих Святых и Смелых, несущих службу в головах у покойницы. Пылающие очи оглядели вошедших, всем своим видом осуждая пришельцев за то, что те посмели нарушить покой горницы.

Третий огонь держал бородач, облаченный в черную рясу. Нашептывая молитву себе под нос, он замер подле смертного ложа и самозабвенно чертил вокруг себя и головы покойницы твердой рукой, и только скрип половицы заставил его оглянуться и неодобрительно поглядеть на вошедших. Стоило глазам из-под густых бровей задержаться на Кречете, а потом скакнуть к одноглазому, как строгое лицо мигом исказилось: