От войны до войны - Страница 29

– Эр Рокэ…

– Да, – герцог оторвал взгляд от огня.

– Мы потеряли один камень.

– Возможно. Где?

Ричард протянул эру меч рукоятью вперед.

– Вижу. Что ж, раз меч Раканов носить мне, придется привести его в порядок. Здесь должен быть карас. У моего ювелира, помнится, был подходящий.

– Карас?

– А разве ты не видишь? Это символы Четырех Великих Домов, вернее, Великих Сил, как они изображались в доэсператистские времена. Каждому знаку полагается свой камень.

– А почему все они разные?

– Леворукий и все его кошки! Это я нанялся блюсти древние обычаи или Люди Чести? Вспомни, у каждой Силы было четыре ипостаси – Рассветная, Полуденная, Закатная и Полуночная, или, если так тебе больше нравится – Весенняя, Летняя, Осенняя и Зимняя. Потому у нас и месяцев шестнадцать, по четыре на каждую силу, а значит, на каждый дом. Ты никогда об этом не задумывался?

– Нет…

– И так во всем, – Рокэ налил себе вина, – забыть о сути, не видеть очевидного и считать себя наследниками и преемниками… Правда, Оллар, называя месяцы, тоже напутал с камнями, но он был королем, а не оценщиком. Может, потому его календарь и не прижился…

– Эр Рокэ! Можно я поищу выпавший камень? Он, должно быть, потерялся, когда упал Моро.

– Нет.

– Нет? Почему?

– Потому что ночью на улицах опасно, – маршал посмотрел вино на свет и поставил бокал на каминную полку, – убийцы, привидения, бродячие собаки и можно простудиться. – Рокэ перевернул меч, всматриваясь в нанесенный вдоль клинка узор из продольных и поперечных черточек. – «Их четверо, но сердце у них одно. Сердце Зверя, глядящего в Закат». Старый девиз.

– Девиз?!

– А как еще назвать надпись на мече? Это – гальтарский алфавит, от него отказались одновременно с принятием эсператизма.

– Но вы его знаете.

– Я много чего знаю, – согласился Ворон, – и половину того, что я знаю, следует забыть. Ладно, юноша, если вам неймется, можете взять Пако и поискать ваш карас. Будет забавно, если вы его отыщете…

Его Высокопреосвященство встал в немыслимую рань, выпил две чашечки шадди, выслушал доклад о ночных происшествиях, набросил на черное кардинальское одеяние плащ, подбитый мехом темной лисицы, и приказал подать карету. Вообще-то Сильвестр не терпел утренних прогулок, тем более в начале зимы, но любителям подслушивать нельзя было оставить ни малейшей лазейки. Кардинал полагал предчувствия и ощущения не вполне сформировавшимися мыслями и никогда от них не отмахивался. На сей раз ему казалось предельно важным как можно скорее переговорить с Рокэ Алвой.

Для встречи Сильвестр выбрал старый королевский парк, разбитый по приказу Франциска Оллара для своей королевы. Октавия любила гулять среди высоких буков и просила себя похоронить именно там. Франциск исполнил волю жены, а затем и сам лег рядом с ней. По приказу короля парк для посторонних был закрыт. Разумеется, возникла легенда о том, что лунными ночами Франциск и Октавия рука об руку бродят вдоль берега озера или отдыхают у бьющего из скалы источника. Призраки Сильвестра волновали мало, но лучшего места для тайного разговора было не найти.

Старый парк встретил вороньим граем, и кардинал улыбнулся мысли, что Алва и Люди Чести разнятся не меньше, чем гальтарские во́роны и серые городские воро́ны. Среди любителей Раканов подлинных аристократов вообще раз, два да и обчелся, зато всякой швали, лезущей в благородные потомки, пруд пруди. Один Хогберд чего сто́ит, да и Штанцлер немногим лучше: ни один, ни другой даже на «навозников» не тянут, но это их сторонников не заботит. Леворукий бы побрал деда Фердинанда, разрешившего наследнику брак по любви! Карл Второй был сильным королем, но сын у него вырос тряпка тряпкой. Только и сумел что жениться. Карл оставил государство в полном порядке, но через пять лет от этого порядка остались только обглоданные косточки. Дриксенская Алиса нагадила Талигу больше всех ее родичей, вместе взятых…

– Ваше Высокопреосвященство, Первый маршал уже прибыл и ждет у Королевского источника.

– Хорошо.

Кардинал отпустил помощников и ступил на покрытую инеем дорожку, ведущую к источнику. Когда-то это был обычный родник, но Франциску Оллару захотелось превратить его в нечто величественное. Мастера из Ардоры заставили воду изливаться из оскаленной каменной морды, над которой выбили барельеф с неизменным Победителем Дракона. За триста с лишним лет мраморное чудище изрядно позеленело, но вода из пасти исправно стекала в глубокий водоем, на дне которого скопилось немало таллов и суанов, пожертвованных «на счастье» теми, кому довелось побывать в знаменитом парке. Монеты никто не доставал – это считалось святотатством и сулило неисчислимые бедствия.

Рокэ Его Высокопреосвященство заметил издали – кэналлиец сидел на кромке бассейна, рассеянно глядя в воду. Сильвестр не имел ни малейшего желания карабкаться вверх по узкой каменной лестнице и предпочел Ворона окликнуть. Тот оглянулся с видом только что разбуженного человека, поднялся и легко сбежал вниз.

– Доброе утро, Ваше Высокопреосвященство.

– Вы выглядели весьма живописно. Будь я художником, я бы с вас аллегорию Одиночества писал. Задумавшийся человек в черном среди облетевшего бересклета, льющаяся вода, равнодушное небо…

– Простите, Ваше Высокопреосвященство…

– Это вы простите, видимо, на меня действует обстановка. Я редко гуляю по утрам. Вас нужно поздравить с очередным чудесным спасением. Что ваша лошадь?

– С ней все в порядке, – если Рокэ и удивился осведомленности собеседника, то виду не показал. – Ваше Высокопреосвященство, вам никогда не приходило в голову убить моего оруженосца?

– Вы весьма странно ставите вопрос. Допустим, я скажу, что был бы рад видеть последнего настоящего Окделла мертвым.

– Я вам поверю, – сапфировые глаза были безмятежнее летних небес, – но я хочу знать, пытались ли вы доставить себе такую радость.

– Представьте себе, нет, по крайней мере, пока. Я ответил на ваш вопрос? Разрешите полюбопытствовать, какое это имеет отношение к вчерашнему происшествию?

– Самое непосредственное. Или убийца не умеет стрелять, что вряд ли, или он целил в Ричарда Окделла.

Вот так новость! Окделлы и Эпинэ Талигу в тягость, и давно, но вряд ли на сына Эгмонта охотятся, чтоб облегчить жизнь кардиналу. Такие подарки делают себе сами, ненужные доброжелатели нам не нужны. А Ворон тоже хорош, мог бы и понять, что стрелять в оруженосца, когда рядом маршал, он не позволит, мало ли что… Мушкет вещь своевольная.

– До сего момента, Рокэ, я полагал, что единственная тварь, к которой вы привязаны, это ваша безумная лошадь, а вы ею жертвовали, спасая мальчишку. Мне остается развести руками и предположить, что сердце Ворона преисполнилось благодати.

– Чушь. Если вы мне докажете, что мертвый Окделл лучше живого, можете делать с ним что хотите, но мне не нравится, когда моими оруженосцами распоряжается кто-то, кроме меня.

Справедливо. Ворон горд, как Леворукий, и не терпит, когда лезут в его дела, но мы привыкаем к своим игрушкам, нравится нам это или нет.

– Хорошо, что юный Ричард вас не слышит. Кажется, вы его неплохо приручили.

– Его чувств ко мне хватит на пару дней, ну, может быть, на неделю. Потом ему напомнят, что я враг Людей Чести и убийца его отца. И это, к слову сказать, истинная правда.

– Рад слышать. Признаться, ваша возня с сыном Эгмонта несколько озадачивает. Наши привязанности суть наши уязвимые места. Так вы говорите, молодому Окделлу угрожает опасность?

– Если смерть можно считать опасностью, – Рокэ проводил взглядом белощекую синицу. – Было бы не лишним узнать, кто и зачем охотится на Ричарда. Сначала я думал, что это вы, но вы бы, во-первых, действовали иначе, во-вторых, добились бы своего. Затем я решил, что кому-то захотелось украсить нас с вами убийством невинного отрока, но в последнее время склоняюсь к мысли, что дело в самом Ричарде.