От войны до войны - Страница 21

Жиль был невыносим, но бросить его Дик не мог. Порученец вбил себе в голову, что его жизнь никому не нужна, и каждая река или обрыв, который они проезжали, вызывали у бедняги неодолимое желание броситься вниз. Это было страшно, и совсем ужасно было бы, если б Понси покончил с собой лишь потому, что Ричарду Окделлу не хотелось его слушать. Тогда Дик был бы виновен в чужой смерти, ведь и в «Эсператии» и в Книге Ожидания прямо говорится, что не удержавший руку самоубийцы разделяет его грех.

Юноша пробовал говорить с Жилем и об этом, и о том, что надо думать о близких, но нарывался на неодобрительный взор и очередную балладу Марио Барботты. Дик ни разу не слышал столь любимого Жилем менестреля живьем, но юноше очень хотелось его удавить. Чувства Ричарда в полной мере разделяли многие офицеры Южной Армии, так что Барботта, окажись он в их обществе, изрядно бы рисковал. И все равно Понси при всей его назойливости и нелепости было жаль. Ричард как никто знал, что такое любить без надежды, да и чувство ненужности и пустоты было ему знакомо; правда, юноша если и думал о смерти, то лишь когда жизнь загоняла его в угол. Как в истории с проигранным кольцом… Ричард Окделл мог бы броситься в безнадежный бой или вызвать кого-нибудь на дуэль. Но убить себя своими же руками?! Это противно воле Создателя и недостойно Человека Чести!

– После того, что случилось в три часа пополудни в восьмой день Янтаря, – пронзительный голос Жиля далеко разносился в осеннем воздухе, но попросить страдальца говорить потише Дик стеснялся, – я понял все. Если меня не будет – ничего не изменится. От нас ничего не зависит, так зачем тогда жить?

Дику подумалось, что «земле» и «вышине» плохо рифмуется, да и черви в земле роются, в крайнем случае ползают, а никак не снуют, но юноша не рискнул оскорбить кумира Понси и обреченно спросил, прекрасно зная ответ:

– Это чьи вирши?

– Барботты, – завопил Понси. – Вы все сходите с ума от Веннена и Дидериха, а ничего такого в них нет. Сонеты – это прошлый век! Можете считать меня дураком, но…

Ричард и в самом деле считал Понси дураком, но даже дураки влюбляются и страдают. Святой Алан, если с Жилем что-то случится, он никогда себе этого не простит! Да и чем он лучше, его самого тоже никто не понимает, или почти никто. Оскар мог стать его другом, но генерала казнили. Арно и Катершванцы далеко. Эмиль Савиньяк – неплохой человек, но ему за тридцать и он очень занят, а Ворон еще старше… Ричард так и не мог понять, как к нему относится его эр, и, что было еще хуже, окончательно запутался в собственных чувствах. Он то ненавидел маршала, то восхищался им.

Образ подрубленного пня у Барботты был одним из любимых, и, по мнению Эмиля Савиньяка, неспроста. Дик обреченно вздохнул и принялся разглядывать окрестности, благо впереди блеснула вода – отряд Проэмперадора достиг Данара.

Дорога подошла вплотную к крутому рыжему берегу, Понси шумно вздохнул, какое-то время ехал молча, а потом отчетливо произнес:

– В конце концов, моя жизнь никому не нужна, а меньше всех – мне. Я исчезну, и обо мне все позабудут. На дне реки – покой, там…

Договорить порученец не успел. Руки в черных перчатках вырвали страдальца из седла и швырнули в воду. Ричард в ужасе обернулся и столкнулся с безмятежным синим взглядом.

– Спокойно, юноша. Сейчас оно всплывет и будет звать на помощь, – Рокэ Алва вытащил золотой и бросил худощавому кэналлийцу. – Тапо, вы – отменный пловец. Вытащите этого господина, но не раньше, чем он позовет на помощь.

– Рокэ! – подоспевший Эмиль Савиньяк давился от смеха. – Ну и негодяй же вы!

– Не спорю. Гляньте-ка! Я так и думал, что на дне реки ему не понравится.

И в самом деле, Жиль Понси отчаянно колотил руками по воде шагах в двадцати от берега. Брызги летели во все стороны, блестя на ярком осеннем солнце, вскоре донесся и жалобный, захлебывающийся вопль. Тапо, сбросив сапоги и мундир, ласточкой кинулся с берега и быстро поплыл к утопающему.

– Запомните, юноша, – Рокэ поправил крагу, – настоящее отчаяние не ходит под руку с болтовней. Тот, кто не хочет жить, умирает молча.

– Изверг! – покачал головой Эмиль. – Зима ж на носу!

– Да, об этом я как-то не подумал… Впрочем, льда еще нет, да и солнышко светит. Ничего с этим недоноском не станется, а с Тапо тем более. Хлебнет касеры, и порядок!

Дик, открыв рот, наблюдал, как кэналлиец ухватил несчастного порученца за шиворот и потащил добычу к берегу, где собралось десятка два корчившихся от хохота гвардейцев с веревками, сухими плащами и фляжками. Солдаты явно были в восторге от выходки Ворона.

Несостоявшегося утопленника извлекли первым. Понси чихал, отплевывался и дрожал. В мокром виде он был еще более нелеп, чем обычно. Рокэ послал Моро вперед.

– Корнет Понси, смирно!

Жиль Понси чихнул и уставился на маршала скорее испуганно, чем неодобрительно.

– Если я еще раз услышу разговоры о самоубийстве, вы отправитесь в ближайший приют для умалишенных. Вы меня поняли?

Понси уныло кивнул.

– Дайте ему касеры, – распорядился маршал, бросая Тапо еще пару монет. – Мы ночуем в Фрамбуа, так что поторопитесь!

Фрамбуа был славным городком в шести хорнах от Олларии. Маленький, уютный, он чем-то напомнил Дику Надор, хотя здесь не было ни старого замка на горе, ни вековых елей вдоль дороги, да и жили во Фрамбуа побогаче, чем на севере.

Кавалькада Проэмперадора строевой рысью въехала на главную улицу, являвшую собой не что иное, как столичный тракт, по обе стороны которого тянулись дома. Городок жил за счет путешествующих в столицу и из столицы, а потому гостиниц и харчевен здесь хватало. Ричард с любопытством разглядывал вывески – «Ощипанный павлин», «Четыре охотника», «Зеленая карета», «Любезный кабан», «Талигойская звезда»… Юноше понравилась картина, с которой мечтательно и нежно улыбалась худенькая большеглазая девушка, чем-то похожая на Катари. Странная вывеска для придорожного трактира. Проэмперадор поймал взгляд оруженосца и с усмешкой направил коня к распахнутым воротам.

Румяный трактирщик, как и все жители Фрамбуа вышедший поглазеть на проезжающих, не веря своим глазам, бросился навстречу.

– Любезный, – поинтересовался Рокэ Алва, – вы в состоянии приютить до утра ораву военных?

– Монсеньор, – хозяин «Талигойской звезды» задыхался, – я… У меня восемь хороших комнат… Очень хороших, но, монсеньор… Понравится ли вам?

– Моему оруженосцу приглянулась вывеска, – сообщил Рокэ, слезая с коня, – а мы не так уж и прихотливы. Тех, кому не хватит места у вас, отправьте к соседям. Как вас звать?

– Эркюль… Эркюль Гассинэ.

– Обычно вас зовут папаша Эркюль?

– Монсеньор, – в глазах трактирщика трепетало обожание.

– Папаша Эркюль, – Алва протянул трактирщику золотой и мимоходом обнял стоявшую у входа хорошенькую девушку в белом переднике, – согрейте-ка нам с генералом Савиньяком вина. Ричард, устройте лошадей и присоединяйтесь.

Двое усатых дядек с готовностью кинулись к Моро, тот недвусмысленно оскалился, конюхи отступили. Дик, как всегда с опаской, взял мориска под уздцы – от этого змея можно было ожидать всего, но на сей раз Моро повел себя прилично.

Убедившись, что и с ним, и с Соной все в порядке, Ричард отправился на поиски эра, какового и обнаружил в обществе Эмиля и жареного ягненка. Рокэ был весел, пожалуй, таким веселым Дик его еще не видел. Алва бывал злым, сосредоточенным, задумчивым, дерзким, ироничным, но сегодня он радовался жизни, как унар в отпуске. Веселье оказалось заразным – через полчаса Эмиль и Дик хохотали над рассказами Алвы о его сражениях с Арамоной, «учившим» Рокэ обращаться со шпагой. Эмилю тоже было что порассказать о пучеглазом капитане, но Ричард повестью о Сузе-Музе заткнул своих именитых собеседников за пояс. Лаик больше не казалась юноше ненавистной и враждебной – страхи и обиды забылись, зато смешное и веселое стало еще смешнее и веселее. Ричард даже встал из-за стола, показывая, как «плясал» Арамона, увидев подвешенные на крюке панталоны. Следующей историей должен был стать рассказ про монахов со свечами, но на улице раздался шум и топот. Алва, сидевший ближе всех к окну, глянул вниз и поморщился: