От рубля и выше - Страница 12

Тут загремел отодвигаемый стул, это Васька вставал для тоста.

— Аниська! — крикнул он.

Испуганная Анисья Петровна проснулась, вскочила и села на табурет по стойке «смирно». Васька велел сесть и нам. Я сел напротив него. Он, вглядевшись и, видимо, введенный в недоумение своей рубахой, которая была на мне, велел убрать зеркало. Я пересел.

— Этот тост я произнесу не хуже никого, и ради этого тоста я встану. — Он помолчал, посмотрел вниз и добавил: — Потому что я уже стою… Выпьем за правую грудь!

Анисья Петровна покорно выпила, а Люба, пользуясь моим присутствием, спросила насмешливо, когда же пить за левую. Васька, не обидевшись, объяснил, что пить за правую грудь это все равно что за правду. И так треснул себя кулаком по груди, что рухнул. Анисья Петровна разула его, мы перенесли его на кровать. Сама же Анисья Петровна на глазах развеселилась, и все мы стали вспоминать недавнюю грозу. Укрыли потеплее Оксанку и отворили форточки. Ту, ударившую меня, я открывал боязливо, но она вела себя усмиренно. Теперь уже Анисья Петровна предлагала выпить и, не знаю, то ли врала, то ли в самом деле бывают такие чудеса, говорила, что во время грозы телевизор включился сам и по нему передавали оперетку.

Вскоре Анисья свалилась, а Люба все-таки договорила:

«И вот он коснулся меня, и будто из меня все электричество вывел в секунду. Я от радости как вскрикну, а он руку отдернул: ты что, говорит, мы не в лесу, А потом-то! Он рукой по мне ведет, я вся замираю и вокруг его руки как змея обкручиваюсь…»

Одежда высохла, я стал переодеваться. Окна проступили светлыми квадратами на стене. Оксанка заплакала во сне, и Люба подсела к ней, успокоила, что-то шепча, и сама уснула сидя, склонившись над дочерью. Я немного прибрал на столе, спрятав питье от Васьки. Поставил ему к изголовью стакан с расплавленным, застывшим сверху салом — его дневной рацион. Оставил Любе записку.

В гостинице пришлось стучать, так как и было написано над кнопкой звонка: «Не работает — стучите».

— Ну и гроза! — говорила дежурная, не удивляясь моему неурочному появлению. — Говорят, пожар в Коромыслове. Ох и молнии же были страшенные! А у меня там крестная, и связь оборвало.

Уставший, я пришел в номер и пожалел, что, уходя днем, оставил окно открытым. На пол нахлестало воды. Взялся за тряпку. И тут только дошло — Коромыслово! Боже мой!

* * *

В пожарной, как водится, ничего толком не знали. Это уже мне дежурная сказала. Она вовсю названивала, узнавая о пожаре.

— На блок-пост в сплавную позвоню, — решила она. — Это на Двине, напротив Коромыслова. — И стала добиваться соединения.

Радио передавало утреннюю программу, и вовсю орал бодрый голос: «Нам счастье досталось не с миру по нитке», а спустя какое-то время: «Все это из нашей истории сроки…» Надо ли это записывать? Какая разница, какая музыка звучала, главное было в пожаре, но помню отчетливо, что привязалась ко мне песня, не эта, а другая, тоже из утреннего концерта: «И пусть уча-щается наш пульс!» — вот эта, и она как наваждение печатала свой ритм под ногу, когда я бежал по улице к причалу. И было отчего участиться — дежурной сказали с блок-поста, что горело не Коромыслово, а недалеко, ударило якобы в сосну. Я сразу решил, что это никакая не молния, что это Валерий сотворил над собой. Может быть, какие-то посторонние слова привязываются, чтобы не всего оглушило страхом, чтобы сохраненный рассудок как-то сам принял какое-то решение. И еще какой-то его частью думалось, что все это не зря — и эта порван гроза, и эта ночь, и пропавший вчерашний день, ужас, ужас, я, как я, дурак, как я мог не понять недоговоренность Любы о Валере: «Уж кто пытался с собой покончить, все равно покончит». Не зря, не зря он вчера не велел ей приходить).

Я думал о лодке, и тут снова привязалась фраза, но уже не песенная: «И перевозчик беззаботный его за гривенник охотно чрез волны страшные везет». Это было близко к жизни, даже гривенника не нужно было, просто повезло, услышал лодочный мотор и подбежал к берегу: внизу рыжий парень что-то слушал в его работе. Заглушил. Отдышавшись, я спустился и спросил, не в сторону ли он Коромыслова. «Можно и туда». Я вспомнил вдруг, что сорвался из гостиницы в одной куртке, что деньги не взял, и сказал, что отдам потом. Хотя вдруг в куртке нашлась рублевая монета. «Возьми пока. Мало, конечно». — «Прокурор добавит», — ответил парень. Видя, что я волнуюсь, он объяснил, что сейчас я все равно ни на чем в Коромыслово не попаду, а сам он никак не найдет, почему соскальзывает сцепление. Сказал и как раз нашел. «Шплинт, сволочь, спаскудил». Хитро подмигнув, парень достал из кармана женскую заколку. «Выдержит?» — «Куда она денется! У нас все на шпильках!» Он делал и объяснял, что он в безвыходном положении, что «закосил ночку», то есть ночевал не дома, что ему сейчас нужна «отмазка», то есть оправдание, где был, что только рыбалка спасет, но что нужна хоть крохотная добыча. «Вот и рублевку твою не взял бы, а если с полчаса побросаю и пустыря дерну, то хоть у мужиков перехвачу».

И вот он завел мотор. Я сел лицом к нему, спиной к движению, и парень, рывками увеличивая скорость, заставляя меня каждый раз ему кланяться, разогнал лодку до того, что она от восторга задрала нос. Мало того, он еще и такой фокус проделывал — не обходил плывущие бревна и льдины, иногда очень немаленькие, а шел на них и за секунду перед ними резко нажимал на рукоять мотора, выхватывая тем самым винт из воды, и снизу поддавало. Лодка прыгала на льдинах и бревнах так, будто была не, лодка, а телега. «Орел!» — думал я, каждый раз напрягаясь от ожидания удара.

И заметить не успел место, где сидел вчера под обрывом, как мы выскочили на коренное течение. Парень удли-нил рукоять мотора специальной для этого палкой, пересел ко мне.

— Никак ее, эту лодку, не разобью. И тебе, давай на спор, не разбить. Садись за руль и валяй по любому месту. А знаешь почему? Полосовое железо на брюхе.

— Чего жене-то изменяешь?

— Сама виновата. А знаешь, как их проверять? Ты женат? Вот слушай. Скажи… Ну, выбери время, скажи: чего-то, мол, я зарос. А притворись так, где-нибудь ближе к вечеру, чтоб в парикмахерскую уже поздно, а с утра, мол, собрание, что-нибудь там сочини, мол, будет начальство, мол, надо выступать. Меня один умный мужик научил. Ну вот. И скажи жене: подстриги меня. Тут, конечно, которая не любит или не в духе, скажет: и так хорош. Но ты выбери терпимый момент, в тот день трезвым приди. Ну, начнет щелкать. Ты с зеркалом. «Ах, — скажи, — как хорошо». Мол, нигде так не смогут, вот только, мол, жалко: говорят, что когда жена мужа подстригает, то его жизнь убавляет. И все! Срабатывает безотказно. Когда меня научили, я так и сделал. И ты понял, чем кончилось? Ты, говорит, каждого не слушай, а сама еще быстрее защелкала. То есть это же в ней мысль загорелась — и сразу в действие. И защелкала, и защелкала! Понял? У мужиков просто: напьется, и сразу видно — которому драться, а которому поговорить. А женщин надо подлавливать. У меня еще есть две ловушки. Вот как-нибудь увидимся, научу.

Тем временем лодка неслась к Северной Двине, и куда быстрее теплохода. Парень как-то никак не мог прикурить и велел подержать руль. Ощущение руля проходит у тех, кто привык к нему, но когда руль в руках изредка или руль нового транспорта, чувства обостряются. Я вдруг перестал ощущать опасения, какие испытывает пассажир при бесшабашном водителе, я вдруг сам за него стал ответственным.

— Охота, дак посиди, — сказал парень. — Раньше бы сел, я бы хоть дреманул. Знаешь этот анекдот: приходит баба на исповедь, ее спрашивают: грешишь-ли? С пареньками спишь? «Батюшка, разве с ними уснешь?» — Парень вдруг захохотал, причем до слез хохотал и не скоро объяснил причину. — Заколку-то! У нее ведь, взял. На память. Как знал, пригодилась. Эт-то из жизни! Эт-то не сочинять! Анекдот знаешь, о том, что на том свете, кто сколько раз жене изменил или мужу, столько раз в гробу перевернется. Вот старуха первая умерла, потом старик помер. Приходит на тот свет: где тут моя старуха? А вон, говорят, вентилятором работает. — И парень, показывая на мотор и смеясь, сказал, что хозяйка заколки будет, наверное, вертеться, как эта заколка на сцеплении, когда он ей об этом расскажет.