От главгероини - авторкам (СИ) - Страница 2

Итак, мою сестру Мари, на полтора старше меня самой, уже выдали замуж. Ее избранником сделался господин Шевич, кавалерийский генерал-лейтенант, человек почтенных лет, старше Мари на 30 лет. Мой отец был не вполне доволен таким выбором и очень не хотел, чтобы я, его любимая дочь, могла бы стать женой кого-то подобного. Императрица предлагала Аракчеева и даже очень убеждала, что он хороший муж, его строгость станет только достоинством, а жестокость его существует лишь в слухах и сплетнях, распускаемых завистниками.

Мой ум в первый раз проявился в том, что я не позволила императрице меня уболтать и убедить. Я пообещала, что утоплюсь, выпрыгну из окошка, приму яд, если стану его невестой. Тогда же я продемонстрировала свою решимость. Моя покровительница, впервые столкнувшись с дерзостью подобного рода, которую не встречала даже в дочерях своих, пошла на попятную. И, надо полагать, мой отец тоже с ней поговорил. К тому же, Аракчеев попал в опалу.

В октябре 1799 года меня представили человеку, под именем которого я оказалась известна. Этот человек незаслуженно облит грязью и насмешками авторов моего жизнеописания. Наш брак закончился ужасно. Наши враги -- о, у нас было немало врагов, как личных каждого, так и общих! - любили говорить о том, что мой супруг -- несчастный рогоносец и "пустое место", а я -- властолюбивая стерва. В 21 веке властолюбивые стервы называются "свободными женщинами", а муж мой презираем за то, что он... был моим мужем.

Я его не знала. Из того, что мне говорили перед знакомством, я узнала, что он очень рано сделал карьеру. Что он богат. Что он из первых аристократов Остзейского края. Что он тезка моего отца (в этом мне виделся тогда знак). Я знала его мать, наперстницу императрицы Марии, воспитательницу великих княжон. Это была всеми уважаемая матрона, почтенная женщина, умная и очень строгих нравов, но не светская. Несмотря на доступ к сильным мира сего, постоянное присутствие при Дворе, богатство, она сохранила манеру бедных ливонских помещиц, так и не выучила французский, одевалась подчеркнуто мрачно, в вечный траур. Когда-то она была очень хороша собой, даже в пожилые годы это было заметно. Впрочем, своим детям она дала воспитание блестящее -- не столько с точки зрения формального образования, сколько с точки зрения приличий, чести, умения держать себя, быть comme il faut. И это несмотря на то, что после смерти супруга госпожа Шарлотта фон Ливен осталась без гроша в кармане, в самом бедственном положении! В минуты откровенности мой муж говорил, как им иногда приходилось ложиться спать впроголодь, по двое в одну постель, чтобы не замерзнуть, а он все детство донашивал одежду с плеча старших братьев. Бедность сделала моего мужа крайне расчетливым в обращении с деньгами. У нас никогда не было долгов. Он не допускал и чтобы я делала долги (у меня всегда был довольно скромный вкус по части одежды и украшений). Общие с братьями и сестрами вещи сделали его собственником. Это проявлялось и в наших отношениях. Он ревновал меня не потому, что любил меня, испытывал страсть, а потому что воспринимал меня как вещь. Которой, в общем-то, любил обладать. Соперник казался ему вором. Естественно, меня это унижало. К слову, я рада, что в 21 веке у женщин таких проблем меньше. Но мы по-другому и вообразить не могли.

Я знала сестру моего будущего мужа, Катрин фон Фитингоф. Она была замужем за сыном и наследником первого богача Риги, Бурхардтом фон Фитингофом. Это была очень красивая девушка, которую в свете прозвали "северной Авророй". К счастью, ее старший брат был на нее похож довольно сильно. Просто "прекрасный принц" из сказок. Совсем не Аракчеев. Хоть и ладил с императором. Тот любил его за выдержку и спокойствие. К слову, Бонси (как я его стала называть) обладал несомненным достоинством как для дипломата, так и для царедворца, довольно редко встречаемым -- он не прогибался под давлением, а чужой гнев оставлял его, по большему счету, равнодушным, а не пугал и не вызывал ответную ярость.

Итак, мой жених был всем, о чем могла мечтать девица столь юного возраста. К тому же, рано понявшая, что некрасива -- я была высокого роста, но при этом лишена какой-либо статности. У меня были жидкие волосы, слишком длинный нос, слишком большой рот, не слишком чистая кожа (к счастью, оказалось, что это временно). Груди у меня не было -- и, к сожалению, не только из-за моей тогдашней юности, такова я была от природы. Я сравнивала себя с другими, и видела, что проигрываю. Я понимала, что мой муж бы не обратил на меня никакого внимания, если бы ему в приказном порядке -- прямо как и мне -- не повелели бы взять меня в жены. Позже он признавался -- ему тогда совсем не хотелось жениться. Не на мне конкретно, а вообще ни на ком. И я еще в 14-летнем возрасте это понимала. Мой ум вновь проявился в том, что я быстро разгадала, что мой муж в меня не влюбился. На моей стороне был задор юности. Он же был уже искушен в свете, в любви. Он видел, что творится вокруг него. От меня и таких как я павловские порядки были скрыты плотной завесой приличий, страха. Я понимала, что происходит что-то не то -- ведь мои родители тоже подвергались опале, но император менял гнев на милость быстро. Вскоре милости закончились -- остался один гнев. Не вполне нравившаяся государю одежда, недостаточно почтительный взгляд, показавшееся дерзким слово -- и вы теряете все. Павел был благородным тираном. Он не напоминал тех деспотов 20 века, упивающихся кровью, выстраивающих целые лагеря смерти на руинах крепостей, которых боялись мы, мстящих не только преследуемым, но и их детям, супругам. Но неожиданность опалы, естественно, страшила. Мой муж был человеком храбрым и несгибаемым, это его спасло от опалы -- когда же призрак опалы пришел, то не стало и тирана, начались новые времена. Потом я узнала, почему его не пугал император с его гневом и капризами. Он перед этим видел вещи пострашнее. И знавал куда более страшных людей.

Брака хотела моя свекровь. Казалось, он только упрочит связи семьи Ливенов при Дворе. Моя молодость доказывала, что я невинна и еще никем не развращена. Моя не блестящая внешность тоже гарантировала, что я буду скромна. Но я не имела дефектов, препятствующих деторождению. К тому же, я была остзейкой. Фрау Шарлотта считала русских барышень развращенными и легкомысленными. Она не хотела, чтобы ее внуки были русскими -- а государь мог так устроить легко, да и сын мог бы посвататься к какой-нибудь "из этих боярынь". В общем, Бонси деваться было некуда. Но, когда во время помолвки я допустила легкомыслие, не уделив ему достаточного внимания на балу, он счел это достаточным поводом, чтобы написать мне письмо о том, что хочет разорвать нашу помолвку. Мол, ему не нужна светская дама в виде жены. Я очень обиделась, и сказала своей тогдашней подруге (которая потом стала одной из немногих умных, хотя и очень злонамеренных женщин из тех, кого я знала), что выхожу за Бонси замуж только чтобы сбежать из монастыря. Подруга с удовольствием передала это моему жениху. Как-то, однако, ссора уладилась. И меня надолго заняли приготовления к свадьбе.

Любопытно, что даже в вашу эпоху, когда брачные узы мало что значат и легко рвутся, а религия ничего не значит, свадьба -- это знаковое событие. Могу сказать, что моя собственная свадьба оказалась отнюдь не самым пышным мероприятием, которое я посетила за свою земную жизнь -- но, безусловно, первым из этой блестящей череды. Как я писала, я думала обо всем, кроме того, что у меня будет муж.

Но меня никто не предупредил о другом аспекте брачных отношений. В наше время об этом не говорили вслух. В ваше время об этом пишут, открыто сплетничают, называют вещи своими именами. Иногда мне кажется, что, будь я чуть более искушенной -- хотя бы в теории -- о том, что происходит между супругами в спальне, когда они остаются наедине, - я была бы куда более счастливой в браке. И мой муж был бы куда счастлив. Так получилось, что моя мать умерла, когда мне было 11, и не успела мне о таком сообщить. Мне сказали, что она умерла от ревматической лихорадки, но позже я узнала, что с ней случился разрыв матки -- я прочла врачебное заключение. Здоровье моей матери пошатнулось после того, как она родила меня (роды были тяжелые, она потеряла много крови и едва не умерла). Но о женских болезнях вслух у нас не говорили, даже если они приводили к смерти. Мне повезло, что я узнала о таких естественных вещах, как ежемесячные кровотечения, от старшей сестры, у которой начались они двумя годами ранее. Мою гувернантку Хелену фон Бок выслали вон за то, что она якобы потворствовала моему "развращению" - но она была старой девой, вряд ли знававшей мужчин и имевшей представление об этой стороне жизни. Императрица, разумеется, о таких вещах говорить со мной просто не могла. Она давала лишь общие наставления касательно нравственной супружеской жизни. Мало чем отличающиеся от наставлений пастора на нашей венчальной проповеди.