Остров водолазов - Страница 33
Дома у Аркадия на столике перед дверью лежало письмо.
Аркадий открыл ключом дверь — жалобно пропели петли, — мы вошли в комнату.
Смахнув со стола толстый слой пыли, Аркадий вскрыл конверт. Он был опущен в Алма-Ате.
«Уважаемый товарищ Лещенко!
Вам пишет дочь Соболевской Нины Михайловны — Вера Вениаминовна. С глубоким прискорбием должна сообщить, что моя мать умерла год тому назад от воспаления легких, болезни в наших краях редкой и потому вдвойне жестокой.
Из Вашего письма я поняла, что вопросы, которые Вы хотели бы ей задать, касаются моего отца Соболевского Вениамина Павловича. Именно он исполнял обязанности хранителя частного музея в городе Владивостоке в годы революции. У него был брат Константин Павлович, офицер белой армии, исчезнувший без вести, — вероятно, уехавший при эвакуации японцев.
Я не знала отца — родилась в 1922 году в январе месяце, в Петрограде, куда мать уехала к родственникам, незадолго перед событиями на Дальнем Востоке.
Отец погиб в поселке Вторая речка под Владивостоком в том же 1922 году вследствие острого кишечного заболевания, ослабленный потерей крови от раны, полученной при неизвестных нам обстоятельствах. На могиле его я была в 1939 году.
Выполняя Вашу просьбу, я перебрала письма отца, оставшиеся после смерти матери, и нашла среди них одно, которое, может быть, заинтересует Вас. Никаких других вещей или документов отца у нас не сохранилось. К сожалению, это все, чем могу помочь.
В конверт было вложено еще одно письмо. Пожелтевшие страницы, выцветшие чернила.
Аркадий бережно развернул его.
«Дорогой друг!
Пишу тебе, вероятно, в самое тревожное время нашей жизни. В этом году рано кончились туманы, но для меня прояснение остается по-прежнему далеким и желанным. У вас в Петрограде уже все спокойно, а наш многострадальный Восток до сих пор терзаем распрями и междоусобицами. На рейде, против моего окна, стоят борт о борт японский и американский крейсеры, и никто не может поручиться, когда и в кого, начнут стрелять их пушки. Ходят слухи о близкой эвакуации, но кто их знает, этих наших так называемых союзников. Нет более ранимой науки, согласись, чем наша с тобой — история, и нет ценностей, более легко разрушаемых и похищаемых, чем ценности исторические. Вот почему предстоящие перемены, а они, конечно, наступят, беспокоят меня. Уже была попытка конфисковать и отправить морем в Нагасаки бесценные коллекции минералов. Я так и не понял, что за люди приходили тогда. Двое из них были в форме японских офицеров, двое в штатском — говорили по-французски. Однако японский комендант, к которому я обратился на другой день, сам был очень удивлен и выразил предположение, что это действовали частные лица.
У нас участились случаи ограбления на улицах. Поэтому, когда я задерживаюсь, приводя в порядок ценности, порученные моей защите, то не рискую идти нашей полутемной Шанхайской, а ложусь тут же на кожаном диване, визави стола, за которым когда-то любила сидеть ты, наблюдая за моей работой.
Вот почему, друг мой, я решил нынче же собрать все наиболее ценные рукописи, относящиеся к первым историческим плаваниям наших соотечественников в восточных водах и первым поселениям на Аляске, рукописи, которым нет цены и которые могут принадлежать только нашему народу. Я решил спрятать их. Для этого милейший С. (он часто вздыхает, вспоминая нашу дружную поездку семьями шесть лет назад из Петербурга сюда) принесет мне из штаба свинцовый пенал, в котором бросают за борт в случае гибели корабля карты минных полей и шифровальные коды. Я решил поместить внутрь его наиболее ценное и закопать пенал во дворе нашего дома. В случае, если судьба окажется жестокой ко мне, передай письмо лицам, заинтересованным и облеченным государственным доверием, с тем чтобы они могли вернуть стране принадлежащее ей по праву.
Многие суда уже ушли, и Золотой Рог кажется в эти дни мрачным и опустевшим. Я смотрю на темную поверхность его, скудную зелень сопок и на белый лоскут тумана, который один по-прежнему лежит в самом углу залива. Мне кажется, что жизнь покидает организм нашего города и, кто знает, когда она вернется в него снова.
Береги нашу дочь. Подумать только, преступный отец, я еще не видел ее, — тысячи верст и десять фронтов отделили нас.
Уповая на высшее милосердие, остаюсь любящий вас и целую
В.
P. S. Мне не нравится последнее время Константин. Он твердо решил покинуть Россию и усиленно собирается сейчас с японцами. Но главное, что пугает меня, — это его разговоры относительно ценностей, которые поручены моей заботе. Вчера я был вынужден говорить с ним в очень резком тоне. Ну, да что тебе — у тебя и своих забот сейчас полно.
Мы сидели молча. Проникновение в сокровенное судеб людей всегда ошеломляет.
Аркадий нехотя вложил письма обратно в конверт.
— Так вот оно что! — сказал он. — Значит, Соболевский сам был арестован и уведен солдатами. И, вероятно, ранен. И здание музея поджег, конечно, не он. Иначе ему нечего было оставаться. Он не успел спрятать пенал, его нашли и увезли. То, о чем пишет Прилепа, было нападением на музей и похищением пенала. Кто знает, может быть, все это — его брат?
Я кивнул.
— Это было трагическое время, — сказал я. — Большие приобретения и большие потери — они всегда рядом.
Аркадий встал и прошелся по комнате.
— Ну, ты куда? — спросил он.
— Как куда? Домой.
— А я в институт. Хочу сегодня же отвезти твою фотопленку.
Дома я застал жену.
— А-а, это ты? — удивилась она. — А у меня вечером симпозиум «Барокко Васильевского острова». Будет Айрапетянц из Москвы.
И она ушла.
Мы не виделись с Аркадием больше недели. Я уехал во вторую командировку в Заонежье. На мой звонок с вокзала соседи ответили, что Аркадия нет дома.
В день возвращения мне позвонили на работу. Говорили по поручению Аркадия.
— Вас срочно просят приехать в институт. К заведующему отделом. Второй этаж, комната тридцать четыре.
В кабинете заведующего отделом плавали голубые папиросные дымы. Из приоткрытой форточки тянуло ветерком. У стен в беспорядке грудились стулья.
Друг против друга в креслах сидели Аркадий и полный мужчина в сером блестящем костюме.
— Ты опоздал, — сказал мне Аркадий. — Совещание по твоим фотографиям закончилось. Такое было!
— При чем тут я?
Серый костюм качнулся. Завотделом протянул мне руку.
— Поздравляю. Очень приятно познакомиться. Вы действительно ничего не знаете о снимках?
Я покачал головой.
Завотделом взял пачку фотографий, лежавших на столе, и разложил их.
— Не буду вас томить, — сказал он. — Дело в том, что это не косатка. Скорее всего, перед вами были кости морской коровы Стеллера. Вот характерные для сиреневых, или, как их раньше называли, травоядных, китов, череп, зубы, малоподвижные позвонки, а главное вот эти косточки — рудиментарные, отделенные от позвоночника задние конечности…
— Я сфотографировал их в последнюю очередь, — сказал я. — Мне сказали, что они лишние.
— Может быть, и лишние. Это надо будет вам, товарищ Лещенко, установить на месте. Я уже говорил в своем выступлении — для дюгоню, живущего в южной части океана, кости чересчур крупны.
Аркадий кивнул.
— Итак, это, скорее всего, действительно корова Стеллера. Правда, возникают варианты. Вопрос о находке членится и превращается в три возможных случая. Первый: кости могли быть найдены на Командорских островах и оттуда перевезены на Кунашир. Там их передали в музей. Тогда в вашей находке нет ничего сенсационного. В музеях мира уже находится несколько скелетов. Другое дело, если кости найдены были на Курилах лет сто — двести тому назад. Это значит, что в свое время ареал коровы Стеллера не ограничивался Командорами, а простирался далеко на юг. Подобного рода предположения уже делались, подтвердить их — существенно. Это уже открытие. И, наконец, если кости были найдены на Кунашире недавно, — это сенсация. Тогда правы те, кто утверждает, что морские коровы не были окончательно выбиты в прошлом столетии, а дожили до наших дней и искать их надо в северной части Тихого океана у берегов необитаемых островов из числа Курильских, Командорских и Алеутских.