Остров Тасмир - Страница 18

Обследуя Тасмирское море, мы установили, что весной, когда ломаются ледяные поля, льды достигают восточной части острова, протискиваясь между группами маленьких скалистых островов, которые стоят впереди Тасмира, как ледоколы.

На этом окончились работы нашей экспедиции, и мы вернулись в «Крылатую фалангу» с подробным докладом.

Наше открытие очень обрадовало отца, но он усомнился в точности наших расчетов и решил дня через два сам облететь льды и ближе ознакомиться с этим необычным явлением.

Мама заметила происшедшую во мне перемену, она ничего не сказала мне, но стала ласковей и нежней. Мама умеет одной улыбкой, взглядом, обласкать, успокоить. Я крепко обнял и расцеловал ее, в глазах у меня чуть-чуть затрепетали слезы, но я рассмеялся, поцеловал ее еще раз и вышел к реке успокоенный.

Я опять долго сидел на берегу реки, чувствуя, как возвращается ко мне покой, а Сарра и Леша снова превращаются в прежних друзей, и ничто не мешает мне быть с ними близким и непосредственным. В этот день я сам подошел к ним, и наши отношения сами собой восстановились. Леша дружески и сердечно пожал мне руку, а Сарра стала необычно веселой, и мы с хохотом, наперегонки вбежали в мастерскую, где ждала нас работа по сборке электромоторов.

Кстати хочу сказать, что в это лето, когда отец вернулся после поверочного изучения льдов, у нас был введен обычай, установивший очень пестрое наименование членов колонии. В отличие от младшего поколения мы стали называть старших по фамилии, а младших по имени. Женщин старшего поколения, кроме Лии и Веры, по имени отчеству, совсем не так, как это у нас теперь. Из мужчин по имени и отчеству звали только отца и Семена Степаныча.

Разделение это явилось необходимым, так как мы все подросли и стали активными работниками. Из нашей семьи я был старший, Нине было одиннадцать лет, а Петру всего семь лет. У Рукавицыных: Алексею — восемнадцать, Екатерине — четырнадцать и Владимиру — шестнадцать лет. У Успенских: Георгию — шестнадцать, Александру— четырнадцать, Ольге — три года. Шнеерсоны: Сарре — шестнадцать и Соне четырнадцать лет.

Наше поколение распределилось так: я и Алексей — авиаторы, машинисты, слесари и токари;

Георгий, несмотря на свою молодость, оказался замечательным химиком и умел уже делать безупречно качественный и количественный анализы; Владимир обнаружил большие математические способности, а Александр не хуже нас разбирался в конструкциях машин.

Все мы тотчас же после возвращения отца вместе со старшими приступили к работам по выработанному им плану. Успенские, Орловы, Зотов и Алексей отправлялись на Тасмир, где должны были в ускоренном порядке разобрать китобойное судно и к концу лета построить первое небольшое жилье с мастерской и установить в ней судовую машину.

Два раза в месяц они должны были прилетать сюда для зарядки варин, для пополнения запасов пищи и наблюдений за движением льдов и ледяных коридоров.

Дело, в том, что отец, проверив наши вычисления, нашел некоторые противоречия и хотел иметь как можно больше данных для вполне безошибочных расчетов. Сообразуясь с условиями плавания, он определял нужную скорость движения наших судов и плотов и вырабатывал тип их постройки.

Мы, то-есть я, Георгий, Владимир и Александр, под руководством Семена Степаныча, приступили к конструированию двух новых электромоторов и второй динамо-машины.

Остальные работы по подготовке к переселению пока откладывались на зиму.

Мы не успели оглянуться среди напряженной работы, как промелькнуло лето. Даже мучительный комариный период прошел для нас незаметно. Правда, хозяйственники наши пострадали, так как в связи с переселением им пришлось усиленно посещать тундру и делать запасы угля, слюды, мха, разных трав и огромного количества ягод.

Между тем работы на Тасмире быстро подвигались вперед, и когда выпал первый снег, там все было закончено. Работа же в «Крылатой фаланге» началась с удвоенной энергией.

Наши тревоги насчет того, что летательный аппарат видели туземцы, улеглись. Приближалось такое время года, когда опасаться приезда каких-либо властей было нечего. Отец еще время от времени посылал почтой письма в Туруханск какому-то исправнику Ивану Якимычу о том, что мы живем на Гольчихе и занимаемся рыбным промыслом. Ответов никаких не было, и нас никто до сих пор не тревожил. Правда, один раз мы на аэросанях натолкнулись! на кочевку якутов-долган, но мы так замели следы, помчавшись далеко на север, что отбили охоту за нами гнаться. Однако этот случаи заставил нас отказаться от дальнейших поездок. Нам было известно, что самоеды и якуты догадываются, что все виденные ими чудеса — из «Крылатой фаланги». И мы не хотели подливать масла в огонь.

Это было в начале последней зимы, и Тус вскоре подтвердил наши предположения. Однажды, проезжая собак, впряженных в нарту, он столкнулся с самоедами охотниками. Они поздоровались по местному обычаю.

— Что слышно? — спросил один из них.

— Ничего не слышно, — отвечал Тус. Самоеды лукаво перемигнулись.

— Ты живешь у русского шамана, — сказали самоеды, — все знаешь.

Тус испугался, вспомнив наказы Рукавицына.

— Молчите, — крикнул он, дрожа от страха, — а то великий шаман, пришедший с неба, поразит вас огнем, который горит в руках его, как летнее солнце!

Тус быстро повернул собак и помчался к «Крылатой фаланге». Прискакав домой, он не посмел итти в комнаты, а когда Зотов привел его в мастерскую, дрожал всем телом и был бледен.

— Что с тобой, Тус? — спросил его отец.

Но старик повалился ему в ноги, закрывал голову в отчаянии и не отвечал ни на какие вопросы.

— Я был на дворе, — сказал Зотов, — когда он примчался на собаках, перепуганный на-смерть…

— Понимаю, — проговорил Лазарев, — у него была встреча. Кого ты видел?

Тус молчал, а мы были встревожены, не зная, что случилось.

— Слушай, — крикнул Рукавицын, — великий шаман знает все о твоей встрече, но он хочет, чтобы ты не гневал его и сказал сам. Скажи, он простит.

Тус не выдержал и заговорил жалобно:

— Великий шаман! Я ничего не говорил им. Они узнали сами…

Отец подошел к старику и сказал ласково:

— Тус, ты умный человек, ты поступил правильно. Хвалю тебя. Сядь и грейся у очага.

Тус понемногу успокоился, а после ужина заулыбался и, как ребенок, рассказал, явно прибавляя и прикрашивая о своей встрече. Повторяя без конца свой рассказ, он, наконец, превратил его в фантастическую сказку, прославляя свой ум и подвиги.

Но и того, что мы слышали, было достаточно) чтобы понять, какие слухи и сказки могут бродить о нас по диким просторам тундры. Это подтвердилось в скором времени.

На всю зиму наше спокойствие было отравлено. Теперь, когда главная цель была почти достигнута, возможность провала казалась ужасной. Старшие были сильно встревожены и боялись, что их выследит полиция и разрушит последний оплот революции. Мы тоже боялись, но мотивы у нас были несколько иные. Нас охватывала дрожь при одной мысли, что придется жить в отвратительном обществе людей, которые причинили так много страданий нашим родным и друзьям.

У нас не было чувства мести. Об этом чувстве нам рассказывали, но мы не понимали его. Для нас было ужасно то, что мы можем лишиться свободы и что нами будут распоряжаться люди, которые нам были ненавистны. Мы, конечно, разделяли взгляды отца, что царизм должен быть уничтожен, но не представляли ясно того мира, где он свирепствовал. У нас не было жажды подвига ради неведомых нам людей, но свою «Крылатую фалангу» мы готовы были защищать до последней капли крови и продали бы свою свободу только ценой жизни.

Это уже в те времена отделяло нас от старших какой-то незримой чертой. С годами эта черта становилась заметней. Мы преклонялись пред энергией и героизмом наших отцов, но многое у них казалось нам наивным, отвлеченным, далеким от практики жизни. Нам было совершенно непонятно, как многомиллионный народ, состоящий из таких же людей, как мы, может покорно гнуть спину пред всяким самодуром, работать на своих властителей, как раб, покорно ложиться под розги и охранять в рядах войск и полиции ту власть, которая обращается с ним, как со скотом.