Остров Тасмир - Страница 15

Эти леониты укреплялись в небольших стеклянных банках в вершок высотой и в полвершка в поперечнике. Баночки с леонитами запаивались, при чем снаружи оставлялось два медных провода, изолированных друг от друга.

Когда была готова первая такая баночка, ее зарядили током большой силы и напряжения.

— По моим расчетам, — сказал отец, — этот аккумулятор должен содержать заряд энергии для непрерывной работы стосильной машины в течение десяти суток.

Я был страшно удивлен и с величайшим любопытством смотрел на прозрачную стеклянную баночку, в которой ничего не было кроме кристалла леонита, разных проволочек и маленькой катушки.

В это же время у нас оборудовалась для электрического двигателя небольшая лодка, но несколько необычного типа. На носу ее был установлен четырехлопастный воздушный винт.

Когда все было готово, обитатели «Крылатой фаланги» собрались на берегу. В лодку вошли трое: Успенский, Рукавицын и Анна Ивановна, севшая у руля. Успенский включил баночку с леонитом в цепь проводов и крикнул:

— Готово!

Рукавицын нажал рычаг, и винт со свистом завертелся в воздухе так, что его стало не видно, а сама лодочка, выйдя немного из воды и срезая пену, помчалась по реке. В одно мгновенье она оказалась у устья Гольчихи, сверкая на солнце фонтанами воды, которые сливались в одну водяную бахрому, бежавшую около лодки.

Потом я увидел, что водяная бахрома сразу понизилась, лодка уменьшила ход и пошла тихо. Потом она опять взмыла по фиолетовой глади Енисея и, делая стремительный и красивый поворот, поставила воду на несколько секунд полукруглым стеклянным гребнем.

Не успел я притти в себя от удивления, как лодочка была уже около нас, медленно вращая винтом и мягко подползая к берегу. Я никогда не забуду этого момента, когда я впервые ощутил все величие и мощь человеческой мысли. Может быть, я не сознавал всего этого ясно, но это было большое и сильное чувство.

За ужином отец, краснея и волнуясь, поднялся со стула и обратился к маме:

— У меня есть одна незримая сила… Она двигала все мои мысли, она питала мою бодрость в самые трудные минуты борьбы и отчаяния… Это ты, моя неизменная, моя спутница жизни…

Я взглянул на маму. Она была бледная, а глаза ее сияли особым волнующим светом.

Кругом все замерли, и я слышал, как в горле у меня бьется мое сердце.

— И вот первое… — продолжал отец дрогнувшим голосом, — первое мое настоящее завоевание я хочу назвать твоим именем… Аккумулятор «варина»…

— Да здравствует варина! — сдавленным голосом крикнул Успенский.

— Ура! — подхватили все, найдя выход для охватившего волнения.

Много лет прошло с тех пор, и серебро уже впуталось в мои волосы, но я, как сейчас, вижу эту сцену и радостные гордые глаза матери.

Вторая зима в «Крылатой фаланге» прошла очень быстро и незаметно. Нас охватил вихрь деятельности, и мастерская и лаборатория выбрасывали изобретения одно за другим. Кипучая творческая деятельность отца напоминала клокочущий вулкан.

Центральное место занимал летательный аппарат, но в то же время усовершенствовались варины, создавались различные типы электромоторов и воздушных винтов. Это, между прочим, привело к изобретению аэросаней с новым электромотором и воздушным винтом с двумя лопастями. Я и Леша Рукавицын должны были с них начать свое обучение управлять машинами.

С первыми весенними днями, как только стало светло, мы начали практические работы. Оба мы быстро освоились со всеми особенностями движения аэросаней и сделали их совершенно послушными. Аэросани стали для нас самым увлекательным спортом, и мы вскоре превзошли своих учителей в ловкости и умении ездить.

Пока мы практиковались в управлении санями, отец со своими помощниками построил остов воздушного аппарата и трудился над разрешением конструкции крыльев и хвостовых рулей. Эти задачи решались постройкой моделей, летавших по мастерской.

Но, странное дело, меня хотя и волновали усилия отца завоевать воздух, но достигнутые успехи не производили уже такого огромного впечатления, как вспыхнувший в первый раз свет вольтовой дуги и первое плавание аэролодки.

Как-то само собой стало привычным каждый день ждать новых открытий и изобретений. Наоборот, отсутствие их показалось бы странным. Вся наша колония и даже Тус так чувствовали, находясь все время в приподнятом настроении. Мы входили во все детали создания летательного аппарата, сроднились с мыслью о нем, и он заполнил все наши интересы. Я представлял ясно и отчетливо будущие полеты, и мое воображение находило для этого мостики в аэролодке и аэросанях.

Кстати, при помощи двух прямых крыльев, которые по своему почину сделал и приспособил к саням Рукавицын, мы сами произвели нечто вроде полетов.

Помню, как это случилось в первый раз. Мы стремительно мчались по снежной глади. Воздух свистел нам в уши, и, если бы на головах у нас не было мешков со вставкой из слюды, мы задохнулись бы от холодного ветра и обморозили лица. И вот на таком головокружительном бегу Рука-вицын повернул рычагом вал с прикрепленными к нему крыльями, изменив их наклон.

Случилось что-то странное. Мне показалось, что снежная тундра слегка перегнулась впереди нас и стала круто опускаться вниз, а мы между тем продолжали мчаться по прямой линии. Не успел я очнуться, как тундру впереди нас вдруг выперло горой, и она понеслась нам навстречу. Потом перед глазами сверкнуло солнце, промчалось голубой полосой небо, и я почувствовал, что с головой зарылся в снег.

Высвободившись, я увидел, что наши аэросани стоят ребром в снежном сугробе: одно крыло врезалось в снег, а другое торчит к небу. Леша Рукавицын и его отец так же, как и я, копошились в снегу шага на два от меня. Все оказались целы и невредимы и дружно расхохотались, когда поняли, что взлетели на воздух вместе с аэросанями, а потом плюхнулись в снег.

Рассказ об этом приключении дал отцу новый материал для работ и ускорил пробу почти готового аппарата. Все же первые его испытания осуществились только в середине лета, в самый комариный разгар. Впрочем, это было к лучшему, так как в это время тундра совершенно безлюдна.

Неумолчно и неугомонно гудит тогда круглые сутки над землей комариная туча, и некуда от нее скрыться. Стада оленей, как безумные, мечутся по тундре, мчатся к тайге, из тайги опять в тундру, на чистое место, где ветер относит комаров. Но и здесь, на ветру, мало спасенья от ядовитых укусов. Изъеденные в кровь животные в ужасе бросаются в воду, выставляя только морды. Часами они стоят в воде, время от времени окуная головы, при чем наиболее слабые и обессиленные нередко тонут.

Ввиду этого мы заканчивали аппарат в крытом дворе в дыму костров и при свете электричества. Для испытаний в тундре мы надевали специально приготовленные шлемы, передняя часть которых была сделана вся из слюды. Между прочим, сало одомашненных гусей, переработанное под высоким давлением, оказалось превосходной смазкой для машинных частей.

Когда наступили заморозки, совершился первый настоящий полет.

Наш аппарат имел вид утолщенного веретена. Спереди у него было два винта, работавшие одновременно. Ближе к винтам прикреплялись плечи крыльев. Крылья эти хотя и сдвигались к бокам, когда аппарат стоял на земле, но далеко еще не достигали теперешнего их совершенства. Не было и «ноги», а все тело аппарата опиралось на две лыжи, в середине которых было по пяти одинаковых колес, игравших роль полоза.

Это сочетание колес и лыж было рассчитано на бег аппарата зимой по снегу, а летом по илисто-болотистой тундре. Если же аппарату пришлось бы спускаться или подниматься на твердой почве, то он мог катиться на колесах, которые наполовину выступали из-под лыж.

В хвостовой части, где были рули подъема, спуска и поворачивания в стороны, имелась еще одна лыжа с колесами, но на более низкой подставке, чем первые две. Такое положение подставок давало летящую посадку аппарату, когда он стоял на земле.